Андрей Ветер - Белый Дух
– Позвольте представить вам нашего хорошего знакомого, – сказал испанец, когда человек в шляпе приблизился. – Это господин Ван Хельсинг, недавно приехал из Женевы.
Они обменялись любезностями.
Ван Хель, пристально посмотрев на Марию, произнёс:
– У меня ощущение, что мы с вами уже встречались.
– Вряд ли, я не была в Швейцарии, господин Ван Хельсинг.
– Я родом из Амстердама. Вам не приходилось жить в Голландии?
– Да, – Мария сразу оживилась, – я приехала в Германию из Голландии.
– Вот видите! Наверняка наши пути где-нибудь пересекались. У меня великолепная память на лица. – Он многозначительно подмигнул, что совсем не вязалось с его строгим обликом.
– Что ж, тогда вы непременно вспомните, где мы могли видеть друг друга.
– Мир невероятно тесен, – вставил Роберто. – А вот и Изабелла. Теперь можно отправляться в ресторан.
К ним подплыла, покачивая крутыми бёдрами, черноволосая женщина. Она была одета в длинное бархатное платье тёмно-оливкового цвета, застёгнутое на множество крохотных пуговиц до самого воротника. Каблуки её туфель громко стучали о гранитные плиты отполированного пола. Широко улыбаясь большим ртом, Изабелла потянулась губами к щеке Марии.
– Здравствуйте, дорогая. Как дела? Сегодня обещают шикарное меню…
– Позволите предложить вам руку? – спросил Ван Хель, обращаясь к Марии.
– Дорогая, опасайся его, он профессиональный сердцеед. – Изабелла выразительно вскинула густые брови. – Про него ходит множество историй…
Мария уже дважды обедала в этом ресторане с Руэдами. Столы здесь всегда были покрыты красными скатертями, и Марию каждый раз поражало, насколько выразительно смотрелись на этой скатерти серебряные приборы и посуда из белого фарфора. За обедом много смеялись, стараясь не касаться вопросов политики. Руэдо рассказывали о последних новостях из мира художников, они были большими любителями живописи, собрали огромную коллекцию картин и мечтали открыть собственную картинную галерею в Мадриде.
– Должен признаться, что многое из происходящего ныне в Германии мне не понятно, – сказал Роберто. – Ладно, когда речь идёт о политике. Можно не соглашаться с рядом мер, но всё-таки политика – прерогатива власти. Но искусство? Почему партийные руководители лезут в область, где им нечего делать? И кому только пришла мысль создать Комиссию по дегенеративному искусству! Модильяни, Ван Гог, Грис – это здесь считается дегенеративным!
– Всё, что не соответствует представлениям Геббельса, в Рейхе объявляется вредным, – уточнил негромко Ван Хель.
– Но я сама видела в личной коллекции Геринга многое из того, что официальными властями не признаётся, – заметила Изабелла. – Вы помните грандиозный приём, который он устроил у себя на вилле «Каринхалле». Мария, вы ещё жили в Париже в то время и многое потеряли, не увидев этого «нордического» праздника. Там был и парад древнегерманских всадников, и рыцарские турниры в парках, и битва викингов на ладьях посреди озера, правда, не насмерть, хотя я не удивилась бы, увидев настоящую кровь! И ещё ездили огромные повозки, оформленные как гигантские клумбы, на которых стояли абсолютно голые девушки и махали гостям цветами.
– Да, зрелищно было, все приглашённые не могли вместиться внутри, поэтому столы пришлось поставить под открытым небом, – вспомнил Роберто. – А затем нас повезли на экипажах кататься, и неожиданно начались выступления авиаторов.
– Геринг любит роскошь, – добавила Изабелла, – его вилла ломится от собранных там произведений искусства…
После обеда Ван Хель вызвался проводить Марию домой. Она согласилась.
– Хотите пройтись или вызвать машину? – спросил он.
– Давайте пешком, господин Ван Хельсинг, погода выдалась тёплая, хорошая. В случае чего воспользуемся метрополитеном.
Они шагали неторопливо.
– После воздушных налётов Берлин замирает, – говорил Ван Хель, – все становятся похожи на затаившихся крыс, боятся шевельнуться. Но вы заметили, что идеологическое ведомство работает очень активно? Обратили внимание, как много скверов появилось в последнее время?
– Да, – кивнула она.
– Немцы разбивают их на месте разбомблённых домов. Я слышал, что их называют «бомбенпарк». Вот, – он указал рукой на руины, – как только разгребут развалины, тут тоже будет аккуратный скверик. Вы не находите, что немцы на редкость талантливы в области психологии?
– О чём вы?
– Да хотя бы о тех же разрушенных домах. Как тонко придумано: жители не должны тяготиться видом руин, грудами битого кирпича и так далее. И вот решение – устраивать скверы. Бомбовые удары есть, а следов нет. И как-то легче на душе…
– Да… Если бы ещё и сами налёты от этого делались безопаснее… Позавчера бомбили, но я очень устала и не пошла в убежище. Шум стоял ужасный, комната всё время освещалась вспышками прожекторов. Самолёты летели так низко, что иногда мне казалось, что они гудят прямо у меня над головой. Приходил дворник, колотил алюминиевой ложкой по кастрюле, зазывая жильцов в убежище. Но я не пошла. Знаете, иногда наваливается такая апатия, что нет сил даже пальцем шевельнуть.
– Мне это знакомо.
– Поглядеть на вас, так этого не скажешь. У вас абсолютно спокойный и уверенный вид, – заметила Мария. – Завидую людям, умеющим держать себя в руках, и не понимаю, как некоторым это удаётся. Я же готова кричать и биться в истерике по каждому поводу. Нервы становятся хуже с каждым днём… Господи, почему мир так ужасен?
– Руссо написал однажды: «Если Вечное Существо не сделало мир лучшим, значит, оно не могло сделать его таковым». И нашлись такие, кто развил из этого целую философию. Однако дело обстоит немного не так. Люди только думают, что Вечное Существо не могло сделать мир иным. В действительности этот мир вовсе не ужасен, не страшен, и Бог создал его идеальным. Всё дело в вашей точке отсчёта и в том, какой вы решили выбрать путь. Нищий художник, выбравший путь творчества, никогда не будет тяготиться отсутствием славы и никогда не променяет свою жалкую халупу на сияющий дворец, потому что его душа знает, что истинное творчество возможно лишь при постоянном познании, стремлении вперёд, погоней за мечтой. Но тот, кто избрал путь художника ради славы, разумеется, будет терзаться выпавшей на его долю бедностью. То же и с ужасами войны, то же и со всем остальным.
– А вы? Кто вы такой? Что за путь выбрали вы? У вас в глазах нет и намёка на то, что вам трудно.
– Я веду беспрерывную войну, в меня постоянно стреляют…
– Но мне кажется, что Роберто упомянул, будто вы состоите на дипломатической службе, – уточнила Мария. – Или я что-то перепутала?
– В данный момент я действительно дипломат, – улыбнулся он. – Не скажу, что эта роль мне удаётся наилучшим образом…
– Что значит «роль»? – Она понизила голос. – Вы хотите сказать, что вы не настоящий дипломат?
– А что в этом мире настоящее? Жизнь – игра, и все мы исполняем какие-то роли.
– Не понимаю… Что вы имеете в виду? Кто вы на самом деле?
– Тот, кто умеет наслаждаться жизнью, какой бы она ни была. – Он громко рассмеялся.
– Эта роль не каждому по зубам, – засмеялась Мария в ответ, но сразу посерьёзнела. – В вас вправду стреляли?
– Да.
– И вы всё равно наслаждаетесь?
– Да.
– Даже когда вам больно? Разве это нормально?
– Ненормально, когда вы отказываетесь от жизни, пытаетесь спрятать голову в песок. Такое поведение ничего не изменит.
– Но как можно наслаждаться, если вы испытываете неприятные чувства, если вас преследуют неудачи, если вы постоянно теряете близких? – Глаза Марии повлажнели.
– Я не говорю, что нужно наслаждаться болью. И я не умею этого. Я твержу о другом: надо радоваться жизни, какой бы она ни была. Потери, разлуки, страдания – такая же качественная составляющая нашего бытия, как радость и блаженство. Одного без другого не бывает… Вы спросили, бывает ли мне больно. Да, бывает, очень часто. Но живу я не каким-то одним чувством, а совокупностью всех переживаний, среди которых боль – малая часть, поэтому мне не трудно, мне хорошо. Я живу опасностями, они питают меня, дают мне энергию.
– Разве это возможно? – Мария остановилась.
– Всё зависит от вашего выбора.
– От выбора? Что это такое? Что должен сделать человек, оставшийся один, потерявшийся, отчаявшийся, ослабший?
– Всё, что вы перечислили, – результат сделанного выбора.
– Не понимаю. Вы хотите сказать, что человек осознанно выбирает для себя сломанную судьбу? Как такое возможно? Разве кто-то может хотеть этого?
– Может. Только не человек, каким вы его представляете, не лично вы, Мария фон Фюрстернберг, а то, кем вы являетесь.
– Я не улавливаю, куда вы клоните. – Она нервно одёрнула воротник своего плаща. – Кем я являюсь, по-вашему, если не Марией фон Фюрстернберг?
– Вечным существом, путешествующим во времени и выбирающим при очередном рождении какой-то конкретный путь, чтобы получить некий опыт, – проговорил Ван Хель серьёзно.
