Скотт Туроу - Презумпция невиновности
Лидия Макдугал и некоторые знакомые судьи согласились охарактеризовать меня в суде как человека. Стерн также спросил, нет ли у меня соседей, которые могли бы засвидетельствовать мою добропорядочность. Его цель – посеять разумные сомнения в достоверности доказательств, представленных обвинением. Если все пойдет так, как он рассчитывает, меня оправдают. Поэтому нам нужны заседатели, которые не вынесут вердикт о виновности только на основании подозрений. В этом смысле заседатели помоложе предпочтительнее пожилых. У них более трезвый взгляд на отношения между мужчиной и женщиной – эта тема неизбежно всплывет в ходе слушания.
С другой стороны, пожилые более уважительно относятся к моим прежним заслугам и вообще к моей репутации. Однако какие бы умные планы ни строили обвиняемый и его адвокаты, в конечном счете он приходит на заседание исполненный решимости произвести хорошее впечатление, особенно на тех заседателей, которые ему нравятся, с которыми можно найти общий язык.
На следующее утро между Стерном, Кемпом и мной возникают разногласия из-за некоторых кандидатур, которые рассматриваются группами по четыре человека. Стерн просит Барбару подойти к нашему столу – посоветоваться. Барбара подходит, кладет мне руку на плечо, но своего мнения не высказывает. Темно-синий костюм, шляпка в тон, сдерживаемая скорбь и достоинство в лице – держится не хуже вдов братьев Кеннеди. Стерн делает ей комплимент. Вечером она скажет мне, как галантен Сэнди. Галантность тут ни при чем, возражу я; он хочет, чтобы присяжные с самого начала видели мою жену верной подругой, не бросившей мужа в трудную минуту. В двадцатом веке прислушиваются к мнению женщин.
Десять претендентов мы отводим безо всяких объяснений – у нас есть такое право. Обвинение таким же образом отсеивает шестерых. Нико отбирает преимущественно выходцев из Латинской Америки и Испании – все, разумеется, католики. Мы же, не сговариваясь, отпускаем по домам граждан итальянского происхождения.
В полдень отбор присяжных заседателей заканчивается. Я доволен составом этого судебного органа. В основном это сравнительно молодые люди, многие из них – одинокие. Женщина-фармацевт под тридцать, молодая бухгалтерша из брокерской конторы, двадцатишестилетний бригадир сборщиков на конвейере, еще один парень такого же возраста – старший официант в ресторане при одной из городских гостиниц, подрабатывающий ремонтом компьютеров мужчина, приятная негритяночка – аудитор страховой компании, учительница-разведенка, преподаватель музыки, вышедший в прошлом году на пенсию, автомеханик средних лет, стажерка-менеджер, пожилая медицинская сестра и продавщица косметики из магазина Мортона. Девять белых, трое черных. Семь женщин, пятеро мужчин. Кроме того, Ларрен оставляет еще четверых запасных присяжных на случай, если кто-нибудь из двенадцати заболеет или не сможет присутствовать на заседаниях по какой-либо другой причине.
Мы проходим в зал заседаний без десяти два. Предварительные процедуры позади. Начинается слушание самого дела. Атмосфера такая же, как вчера утром. В воздухе снова «запахло кровью». Голоса становятся громче, от волнения багровеют лица. Народ жаждет зрелища.
Мы с Кемпом выходим в коридор, где столпились недовольные зеваки, которым не хватило места в зале.
– Я хочу сказать тебе кое-что, – говорит Джейми. Он явился сегодня почти неузнаваемым: строгий темный костюм в синюю полоску, купленный в Нью-Хейвене в знаменитом магазине Дж. Пресса, и укороченные на добрых пять сантиметров волосы. Кемп – красивый мужчина, мог бы податься в Голливуд вместо юриспруденции. Из его рассказов я понял, что он прилично зарабатывал игрой на гитаре. Но он почему-то предпочел торчать целые дни в конторе, разбираться в уголовщине, до полуночи просиживать со Стерном и мной.
– Знаешь, ты мне нравишься, – говорит он.
– Ты мне тоже.
– И я искренне надеюсь, что ты выпутаешься из этой передряги. Я этого никогда клиентам не говорил, правда. Обязательно выпутаешься.
За два года через руки Джейми вряд ли прошло много клиентов, так что его слова нельзя принять как обоснованный прогноз, но я все равно тронут. Кладу ему руку на плечо и благодарю. Он не сказал, что я невиновен, нет. Доказательства против меня весьма весомые. Если растолкать его ночью и, спящего, спросить, виновен ли я, он, вероятно, скажет, что, ей-богу, не знает.
Из зала суда выходит Стерн. Вид у него франтоватый. Воротник белоснежной, без единой складочки рубашки упирается в порозовевшие от волнения щеки. Ему предстоит произнести вступительное слово в самом серьезном, может быть, процессе всей его жизни. Меня охватывает профессиональная зависть. Я ни разу не подумал о том, как интересно было бы вести такое дело, как мое. Даже громкий процесс, известный под названием «Дело девяти „Ангелов“», когда мы с Реймондом выдвинули обвинения сразу двадцати трем ответчикам, по сложности, пожалуй, уступает моему. Вести крупное запутанное дело – все равно что трогать оголенный провод, или гнать на бешеной скорости на мотоцикле, или преодолевать труднодоступную крутизну в горах. Я с грустью думаю о своей погубленной карьере.
– Ну и как мы себя чувствуем? – спрашивает Сэнди.
– Я сказал ему, что мы выиграем дело, – говорит Джейми.
Стерн приподнимает брови, произносит что-то по-испански, потом заканчивает укоряюще:
– Не надо вслух – плохая примета… Расти, – оборачивается он ко мне, – мы сделаем все, что в наших силах.
– Я знаю, – откликаюсь я.
В зале вижу Барбару, приехавшую с Натом. Она полуобнимает меня, целует в щеку, затем рукой стирает помаду и говорит:
– Нат приехал, чтобы сказать, что любит тебя. Я тоже.
Барбара хочет мне добра, это очевидно, но голос ее звучит неуверенно. Тем не менее она хорошо сыграла свою роль. В такое время и в таком месте нашла нужные слова.
В зал из отведенной для них комнаты гуськом входят присяжные заседатели. Учительница-разведенка улыбается мне.
Ларрен напоминает сторонам цель вступительного слова: предварительное изложение фактов и доказательств.
– Это пока еще не начало прений, – говорит он. – Стороны не должны делать выводов, которые, по их мнению, вытекают из фактов, и приводить доводы в пользу весомости доказательств. Они обязаны просто рассказать, какими свидетельствами располагают.
Этими словами Ларрен как бы делает предупреждение Делягарди, которому на всякий случай необходимо с самого начала склонить присяжных на свою сторону, потому что тем уже нравится судья. Ларрен умеет добиваться расположения к себе так же естественно, как душистый цветок притягивает пчел.
– Мистер дель Ла-Гуарди, прошу, – говорит Ларрен.
Нико встает. Подтянутый, хорошо одетый, важный. Сразу видно – птица высокого полета.
– С позволения уважаемого суда… – начинает он традиционно.
С самого начала Нико начинает нести околесицу. Я догадываюсь, в чем причина: нехватка времени. Текущие дела в прокуратуре помешали ему по-настоящему подготовиться к процессу. Кое-что в его выступлении – чистейшая импровизация. Вид у него растерянный, он часто запинается, не может взять правильный тон.
Но даже такую сбивчивую речь мне больно слышать. Он бьет по самым больным местам. Особенно эффектно он противопоставляет факты и то, что я говорил Хоргану и Липранцеру. И тем не менее он пропускает ряд важных обстоятельств. Опытный обвинитель первым скажет о свидетельствах, которые выдвинет защита, и тем ослабит ее доводы. Но Нико не останавливается на некоторых моментах моей биографии, умалчивает о том, что я был вторым лицом в окружной прокуратуре, и не упоминает о деле миссис Макгафен. В своем вступительном слове Стерн расценит эти умолчания как попытку скрыть факты.
Нико переходит к моим отношениям с Каролиной, и здесь обнаруживается, что у него не только нет никаких доказательств на этот счет – он плохо представляет себе даже то, что и как между нами произошло.
– Мы намерены предоставить вам доказательства того, что мистер Сабич и мисс Полимус были связаны определенными отношениями, – обращается он к присяжным. – Эти отношения продолжались семь или восемь месяцев. Мистер Сабич бывал дома у мисс Полимус. Она звонила ему по телефону, он звонил ей. Да, они были связаны определенными отношениями… – Он делает паузу. – …отношениями интимного характера… Однако не все у них складывалось гладко. Мистера Сабича кое-что не устраивало. Беда в том, что мистер Сабич очень и очень ревнив.
Ларрен круто поворачивается к Нико – тот не внял его предупреждению ограничиться характеристикой свидетелей и вещественных доказательств, потом к Стерну, давая понять, что ждет его протеста. Но Сэнди молчит. Прерывать выступление в суде – невежливо. Кроме того, пусть Нико распространяется о том, чего не сумеет доказать.
