Франк Тилье - Переломы

По неизвестной мне причине несколькими неделями позже больной решил прервать лечение, я больше никогда его не видел, и его история болезни осталась недописанной.

С профессиональным уважением,

Алиса откладывает письмо и задумывается. Она слышала, как отец, напившись, рассказывал, что во время войны в Ливане присутствовал при изнасилованиях и убийствах. О каких же ложных воспоминаниях может идти речь?

Девушка берет из ящика стола магнитофон. Осторожно вставляет в него кассету, делает глубокий вдох и нажимает кнопку «Воспроизведение».

Сначала она слышит голос доктора Леруа, он говорит долго. В самом начале он просит Клода расслабиться, и ему удается ввести его в состояние гипнотического сна, а потом и транса. Алисе кажется, что она находится где-то рядом, она слышит, как бьются сердца, улавливает звуки дыхания. Она представляет себе черные глаза отца, его самого двадцать пять лет назад. Тогда она только-только родилась.

— Вы не в этом кабинете, Клод. Стены медленно сдвигаются, пол под вашими ногами исчезает, становится гораздо холоднее. Это холод земли, холод дыры, пробитой в бетонной стене. Это тихое убежище прикрыто пластиковой скатертью, выстилающей дно стенного шкафа, маленького белого стенного шкафа в глубине кухни. Вокруг вас слышны голоса, это голоса семи членов палестинской семьи. Пахнет рисом и пряностями.

— Еще пахнет оливковым маслом, вяленым мясом, которое хранится в стеклянном сосуде. Такое впечатление, что где-то разлагается труп животного. Мне отвратителен этот запах.

— Шкаф плотно закрыт?

— Да. Но вообще-то не совсем. Между створками осталась вертикальная щель.

— Малака плохо прикрыла дверцы?

— Ну, скажем, не до конца.

— Вы можете видеть сквозь эту щель?

— Да.

— Что вы видите?

— Сначала кухню, потом… потом, дальше, крохотную гостиную, где набросаны куски железа и меди. Я вижу сиденье от «мерседеса», угадываю силуэты отца Малаки и братьев, которые перестали играть с банками из-под пива.

— Больше никого? Где Наджат и Малака?

— Недалеко. У окна. Они волнуются.

— Подходят солдаты?

— Я слышу их голоса с улицы. И еще слышу, как проезжают джипы и легкие бронемашины.

— Что происходит, когда военные выламывают дверь?

Сидя в кресле психиатра, Алиса грызет ногти. Из магнитофона слышится взволнованное дыхание отца. Она ненавидит, когда он дышит вот так, словно какой-то зверь.

— Я боюсь.

— Чего?

— Что они сделают со мной что-то плохое.

— Они вошли?

— Да.

— Что вы видите сквозь щель?

— Фалангистов. У них на плече вытатуирован кедр, и они… у них в руках ножи. Боже мой, они… они покрыты кровью!

— Не волнуйтесь, вы в укрытии, никто не может вас увидеть.

— Нет, меня никто не увидит.

— И что делают фалангисты, войдя в дом?

Алиса представляет себе, как искривилось лицо отца, она угадывает его реакции, его выражения. Она дрожит. Она больше не хочет слушать, но что-то удерживает ее на месте.

— Они поднимают ножи. Автомобильное сиденье падает набок, старик валится на пол. Его глаза широко открыты и неподвижны. Из раны на горле течет кровь. Я… Я слышу вопли, мальчики кричат, я… я вижу, как двое из них падают, потом…

Застывшая Алиса впивается зубами в свой кулак. Отец рассказывает, как жестоко солдаты обращаются с женщинами. Клод безостановочно всхлипывает. Психиатр вмешивается:

— Клод, Клод, давайте вернемся назад, хорошо? Успокойтесь, успокойтесь, дышите поглубже… Вот так… Ничего этого нет, Малака просто просит вас спрятаться в глубине стенного шкафа. Она приподнимает скатерть, велит вам скорчиться, а потом аккуратно опускает скатерть на место. Подумайте о том, как вам спокойно в этом шкафу, припомните все жесты Малаки, это очень важно. Вы их помните?

— В точности.

— И вы слышите, как закрываются дверцы?

— Да.

— Дверцы закрыты. Они хорошо закрыты, не так ли?

— Да.

— И как же вы видите, что творится снаружи? Подумайте, прежде чем ответить, Клод.

Клод задумывается.

— Нет, все темно. Совершенно темно.

— Очень хорошо. Значит, вертикальной щели нет?

— Нет…

— И значит, вы ничего не видите.

— Совершенно ничего. Щели нет.

— Ее нет… Ее никогда не было… Когда солдаты входят в дом, вам очень страшно. Вы не осмеливаетесь пошевелиться.

— Я забиваюсь еще глубже в дыру, я не касаюсь скатерти. У меня замерзли ноги.

— Что вы слышите?

Клод издает негромкие неразборчивые звуки, можно подумать, что он вот-вот заплачет. Наконец он отвечает:

— Крики, удары ножей. Все кричат.

— Вы что-то различаете?

— Нет-нет… Абсолютно ничего.

— Через несколько секунд, когда всех мужчин в доме уже убили, один из фалангистов открывает дверцу шкафа. Вы слышите скрип.

— Я слышу… Я… Я не могу пошевелиться.

— Вы видите, как под скатерть пробивается луч света, вы видите, как появляется щель. Припомните каждую деталь. Запах вяленого мяса, запах спиртного, исходящий от солдата. Потом Наджат… Наджат кричит… Наджат не умерла. Еще нет.

Алисе становится холодно, она трет плечи. Вся дрожа, она смотрит в потолок.

— И что происходит в этот момент, Клод?

— Внезапно становится светло. Мои волосы! Солдат тянет меня за волосы, а я умоляю, чтобы он не убивал меня!

Алисе плохо, она страдает вместе с отцом, но она чувствует на своих волосах не чужие руки, а руки Клода. Она отбивается непонятно от кого.

— Ко мне подходят остальные, они кричат что-то, чего я не понимаю! Они бьют меня бутылками. Они бьют меня ногами! Связывают мне спереди руки ремнем!

Внезапно перед глазами Алисы возникают ее собственные стянутые ремнем запястья, она видит пар, окутывающий ей грудь, чувствует обжигающие струи, бьющие по плечам. Ее пытают, отец втолкнул ее под горячий душ! Сквозь пар она различает его глаза, она кричит, но он не двигается, напротив, он не спускает с нее глаз…

— Почему вас не убивают?

— Они все хотят этого! Я… Я знаю, что умру!

— И однако, вы не умрете. Почему?

— Их главный, тот… лысый, что-то говорит. Удары прекращаются, и они… они раздевают меня.

— Что происходит?

— Они… подталкивают ко мне Наджат. Затыкают ей рот тряпкой, потом… заставляют меня… лечь на нее… Они…

Его душат рыдания. Алиса сжимает в руках дневник и закрывает глаза.

— Они требуют, чтобы вы… что-то сделали. Сделали, чтобы спасти свою жизнь.

Долгий стон, почти что вой.

— Иначе они убили бы меня! А ее бы все равно изнасиловали! Это дикие звери, ими движет что-то, чего я не понимаю, чего никто не может понять. Для них не существовало пределов, эти люди превратились в чудовищ. Они творили это все вместе. И я… я присоединился к ним. Я стал одним из них. У меня не было выбора.

— У вас не было выбора, никакого другого выхода. И вы подчинились. И сколько… Сколько времени это продолжалось?

— Две, три… десять минут. Или двадцать.

— А потом?

— Они вкладывают мне в руки нож. По их жестам я понимаю, что… что мне надо…

Он замолкает, давится рыданиями, и тогда психиатр подсказывает:

— И тогда вы сделали это. Вы убили.

— У меня не было выбора!

— Я знаю, иначе они сразу прикончили бы вас. Потом они велели вам отрезать у девочки прядь волос и положить в карман в качестве сувенира. И эта прядь до сих пор у вас. Верно?

— Да, да.

— Потом они взяли вас с собой и занялись другими женщинами.

— Да. Там были десятки женщин. Это продолжалось всю ночь, потом весь день и еще одну ночь.

— И скольких же вы убили, Клод?

— Там царило безумие, это была… какая-то истерия, там пахло злом, его можно было осязать. Для этих людей не существовало закона. Они убивали и смеялись. Мы… Мы уже не были людьми.