Девочка у моста (СИ) - Индридасон Арнальд

– На мой взгляд, расследование было проведено не должным образом, – возразил Конрауд.

Марта пожала плечами, словно в подтверждение своей точки зрения, что одних предположений недостаточно: требуется нечто более определенное.

– Значит, ты не будешь ничего предпринимать?

– Я не могу ничего предпринимать, Конрауд, – ты это прекрасно знаешь.

– А я надеялся, что ты проявишь большее понимание, чем многие другие, – разочарованно проговорил Конрауд.

– И откуда у тебя только такие мысли? – покачала головой Марта.

Конрауд шел вдоль дорожки, пересекающей кладбище, разглядывая надгробные камни и кресты по обеим сторонам, свечки и венки, которые родные и близкие оставили у могил покинувших этот бренный мир. На некоторых могилах венки и букеты были свежими, а на других уже увяли. Попадались и совсем не ухоженные могилы, на которых не было ни цветочка.

Конрауд посетил вебсайт кладбища в Фоссвогюре. Введя в поисковую строку имя Нанны и дату ее смерти, он выяснил точное положение ее захоронения и теперь не спеша направлялся к нему – времени у него было в избытке. Светило солнце, и было довольно тепло. Тишину кладбища ничто не нарушало, если не считать едва уловимого шума машин на трассе Кринглюмирарбройт.

Несмотря на то, что шел Конрауд медленно, ему потребовалось всего несколько минут, чтобы обнаружить могилу. Она была обозначена лишь номером, который он сверил с теми цифрами, что записал на бумажке. Ни креста, ни памятника, ни имени, ни даты рождения и смерти – лишь полоска чахлой травы, которая, словно тоненькое одеяльце, укрывало спящую.

Возможно, Марта и была права. Возможно, Конрауд заблуждался, пытаясь найти в рисунке Нанны то, чего в нем не было. И дай бог, чтобы он заблуждался! В последнее время он часто вспоминал мать, и сейчас у него перед глазами стояла их встреча в тот день, когда убили отца. По возвращении из «Хрессингарскаулинн» Конрауд набросился на него с кулаками, поскольку сразу понял, что означали слова матери о Бете. Ни секунды не сомневался он и в том, что мать говорит правду. Он побледнел как полотно, и мать предостерегла его от необдуманных шагов, которые заставили бы ее пожалеть о своем признании. Было ясно как божий день, что признание это далось ей нелегко. Она раскрыла сыну всю правду лишь потому, что почувствовала необходимость быть с ним откровенной. Конрауд осознал, что, как только мать поняла, какой ужас творится в стенах их дома, у нее не было иного выхода, кроме как немедленно вырвать Бету из лап этого монстра, каковым являлся его отец. Мать могла начать думать о том, как забрать к себе сына, лишь после того, как Бета оказалась на безопасном расстоянии от отца. Тогда Конрауд разозлился сам на себя за то, что не сумел распознать, что за чудовище скрывается под личиной отца, который беспрестанно изливал желчь на его бедную мать, обвиняя ее в измене. Какой же Конрауд был слепец, когда позволил себя провести и затянуть в трясину ненависти и презрения!

Он опустил взгляд на траву и неожиданно вспомнил одну молитву, которую мать читала вместе с ним и Бетой, когда они были еще маленькие. Завершала она молитву всегда тем, что осеняла их с сестрой крестом, чтобы ночью им ничто не угрожало. Конрауд даже удивился, что слова той молитвы вернулись в его память из небытия, и стал проговаривать их про себя. В Бога он не верил, но по какому-то наитию он повторил жест своей матери и осенил крестом место, где обрела вечный покой Нанна.

Могила, однако, не выглядела совсем уж сиротливо: на ней лежала одна-единственная, еще свежая, красная роза. Значит, недавно кто-то вспоминал о несчастной девочке, которая нашла свою смерть в озере Тьёднин.

42

Конрауд перевел взгляд туда, где стояла клиника в Фоссвогюре, и подумал о том, чтобы сходить туда прямо сейчас и справиться о состоянии Лейвюра.

Марта сообщила ему, что бывшего учителя поместили в отделение интенсивной терапии, где медики занимались лечением его ожогов, и что ему предстояло там пролежать еще несколько дней. Лейвюр очень удивился, когда узнал, кого должен благодарить за то, что остался в живых, и выразил желание, чтобы его спаситель зашел его навестить. У него были серьезные ожоги на руках и на ногах, но ему, похоже, удалось потушить охватившее его пламя, прежде чем он потерял сознание, надышавшись угарным газом.

Путь от кладбища до клиники был недалекий и, преодолевая его на машине, Конрауд старался не думать о том, насколько это короткое расстояние от стационара до погоста, должно быть, облегчает жизнь медперсоналу. Лучше уж поразмышлять об иронии судьбы, по которой в одной и той же клинике оказались два не знакомых друг другу человека – оба свидетели по делам, не имеющим между собой ничего общего, и оба с тяжелыми травмами.

Лейвюр Дидрикссон находился в сознании, но под действием сильнодействующих препаратов, которые ему ввели, чтобы облегчить его страдания. Его руки и ноги были перебинтованы в несколько слоев, а возле кровати стоял баллон с кислородом, помогавшим ему дышать. Содержать его в отделении интенсивной терапии больше не было необходимости, и поскольку в клинике имелось достаточно свободных коек, его перевели в трехместную палату.

– А вот и вы, здравствуйте. Спасибо, что спасли меня, – с трудом проговорил Лейвюр, завидев на пороге палаты Конрауда. – Полицейские рассказали, что это вы вынесли меня из горящего дома.

– Слава богу, что пессимистичные прогнозы на ваш счет не сбылись, – сказал Конрауд.

– Это все благодаря вам.

– Вижу, что настрой у вас бодрый.

– А это благодаря препаратам, которыми меня тут накачали, – сказал Лейвюр, опуская глаза на свои перебинтованные руки. – Я чуть сам себя не погубил – еще немного, и моя песенка была бы спета. А вы ведь оказались там не случайно? Вам нужно было о чем-то поговорить со мной?

– Ну да, о кукле, – кивнул Конрауд. – Я узнал, что ее отдали вам.

От неожиданности Лейвюр не нашелся с ответом, и Конрауд пересказал ему свою беседу с Эймюндюром.

– Не знаю, что на меня нашло, – пробормотал пожилой учитель с видом раскаявшегося грешника. – Конечно, я должен был сразу рассказать вам правду. Меня… В последнее время меня одолевает комплекс неполноценности.

– Ну что вы! Мы все пленники своих демонов.

– А где же кукла сейчас? – поинтересовался Лейвюр. – Она ведь никакой значимости не представляет, верно?

– Честно говоря, определенную значимость она все же представляет. Я пытаюсь предъявить ее в качестве вещественного доказательства в деле Нанны, но это не так просто. Я передал куклу полиции, которая, однако, не испытывает особого желания вновь ворошить те события.

– А кукла действительно может считаться вещественным доказательством?

Конрауд пересказал ему то, что узнал от Эймюндюра о художественном даре Нанны и о ее привычке прятать свои рисунки в кукле. Он также сообщил Лейвюру, что когда голову куклы отделили от туловища, в игрушке обнаружились два рисунка, которые теперь изучала полиция. Подробностей, однако, Конрауд раскрывать не стал. У Лейвюра эта информация вызвала сильное любопытство, и он забросал Конрауда вопросами, но тот не стал на них отвечать, обосновав свой отказ тем, что теперь дело находится в ведении полиции, и говорить о том, будет ли возобновлено расследование, пока рано.

– Понятно. Но почему вдруг полиция… Разве девочка погибла не в результате несчастного случая?

– Я изучал материалы дела, и меня заинтересовала одна вещь, о которой я и собирался расспросить вас вчера вечером. Скажите, почему вы хранили куклу все эти годы? Вам не кажется, что это несколько… нездоровая одержимость?

– Одержимость? Ну, не знаю, возможно ли это назвать одержимостью. Кукла оказалась в моих руках при не совсем обычных обстоятельствах, и я почему-то не мог просто взять и выбросить ее.

– А почему вы не рассказали мне, что кукла у вас?

– Потому что я подумал… Откровенно говоря, я подумал, что это вас не касается. Я ведь даже не был с вами толком знаком. Я посчитал это своим личным делом.