Жан-Мишель Тибо - Последнее пророчество
Иероним следом за Инесс вошел в помещение, залитое голубоватым светом. Она застыла. Там, на листе стекла, создающем иллюзию отсутствия опоры, лежали туника Христа и нечто, напоминающее колпак. На потолке имелась камера наблюдения.
— Да, это подлинная аржантёйская туника и святой головной убор из собора в Каоре. Мы полагаем, что это — тот самый головной убор, которым древние евреи покрывали головы своих умерших. На нем видны многочисленные следы крови. У нас есть…
— Я хочу сложить с себя все обязательства перед орденом Божественного спасения! — сказала Инесс жестко.
— Тебя гнетет чувство вины перед Господом за то, что помогаешь нам в этом крестовом походе за Правдой?
— Да!
— Но ведь твое прегрешение куда хуже.
— Хуже? Что вы этим хотите сказать?
— Грех плоти, сестра.
Инесс ощутила, как к щекам приливает кровь. Он знал… Он знал о них с Михаэлем. Иероним между тем продолжил:
— Ночи в Панаме жаркие, это правда. Как правда и то, что отец Михаэль, несмотря на двадцать с лишним лет, которые вас разделяют, не утратил своей привлекательности. Как и ты сама. Я понимаю, почему вы понравились друг другу. И все же нарушить монашеский обет, предать Господа — серьезное прегрешение. Но не бойся, это можно исправить. Достаточно будет получить индульгенцию. Наши друзья кардиналы могут вам ее дать.
— Оставьте при себе ваши средневековые приемы! Индульгенция не решит проблему. Даже наложение рук, совершенное папой, не очистит от прегрешений, которые вы мне приписываете. Я люблю Михаэля. Скорее всего, вы не представляете, что значит любить. Это чувство так же сильно, как и любовь, которую я испытываю к Господу. И эта любовь не требует отпущения грехов!
— Но, мое дорогое дитя, я и не думал сомневаться в искренности ваших чувств. Я просто констатирую факт. Что до средневековых методов, то они и сегодня в почете. Некоторые с удовольствием отправили бы тебя на костер, узнай они о вашей интимной связи. К примеру, твой отец.
— Вы мне отвратительны!
— О! Гнев тебе к лицу! — сказал отец Иероним иронично.
Внезапно тон его изменился, а взгляд стал суровым:
— Давай сменим тему. Сестра Инесс, пора поговорить о том, ради чего я позвал тебя сюда, где нас никто не сможет подслушать.
Она насторожилась. Как сильно ей хотелось его ударить!..
— Нам нужен плат из Овьедо. Это задание я поручаю тебе. В Испании все готово. Поддельный судариум, изготовленный нашими специалистами, передан местным агентам. Теперь дело за тобой — ты будешь руководить операцией. Я подготовил для тебя полное досье по Судариуму.
— Я не стану этого делать.
— Эта реликвия нужна для того, чтобы мы могли сравнить ее с туникой и головным убором.
— Вы меня не поняли. Я ухожу из ОБС!
— Заполучить его — детская забава, — продолжал отец Иероним, не слушая Инесс. — У нас есть сочувствующие среди местного духовенства. Твое участие в операции ограничится доставкой святыни в Париж.
У Инесс больше не было сил слушать. Она повернулась на каблуках, намереваясь выйти из комнаты.
— Твой отец твердо решил им завладеть. Он уже заполучил хранившийся в Трире священный хитон Спасителя, который мы мечтали иметь. В Сен-Максимене мы опередили его на какие-то минуты. Нам повезло, иначе не у нас — у него были бы сейчас мощи Марии Магдалины. Неужели ты не хочешь прищемить хвост чудовищу, которым является «Opus»? Не хочешь отомстить за горе, которое он тебе причинил? Согласись помочь иезуитам, ты не пожалеешь об этом. Отец Михаэль, разумеется, поедет с тобой. Вы составите прекрасную команду, и я вам полностью доверяю. Только тебе придется убедить его принять это предложение.
Последний аргумент Иеронима заставил ее принять решение, диаметрально противоположное предыдущему. Инесс повернулась к нему лицом.
— Я требую, чтобы вы его освободили. Немедленно!
— Договорились!
— А еще… Откройте на его имя счет в банке на сумму в сто тысяч евро. В качестве аванса.
— Хорошо. Это все?
— Пока да.
— Вернемся в мой кабинет. Я распоряжусь, чтобы твоего Михаэля отпустили.
Глава 42
Моник и Жан-Пьер Домье направлялись к своему БМВ, лаская его взглядами. Солидный автомобиль с большим объемом двигателя сиял в лучах солнца. За их спинами слышалось журчание рынка, похожее на шепот ручья, бегущего меж столетними платанами. Моник видела, что люди смотрят, как они садятся в новую машину. И ей это нравилось. Поворачивая ключ зажигания, Жан-Пьер испытал чувство гордости.
— Она — красавица, правда?
— Просто великолепна, — с энтузиазмом отозвалась Моник. — Обожаю запах кожи. Вся округа будет нам завидовать.
— Это точно! И на нас снова донесут в налоговую службу. Это будет восьмая проверка.
— Ну и ладно, пускай доносят. Наши дела в полном порядке!
У общества к семье Домье не было и не могло быть никаких претензий. Они скрупулезно декларировали солидные прибыли от операций с недвижимостью, которые велись железной рукой. Кроме того, они владели парой карьеров и огромным поместьем с виноградниками, производившим местное, прованское вино. Столь же ответственно они отчитывались и перед Господом: исповедовались каждую субботу, а потом отправлялись в склеп святой Марии Магдалины, где, став на колени бок о бок, они каялись в своих грехах. Каждый прекрасно знал прегрешения своей второй половины. Моник была осведомлена о мельчайших деталях «тайной жизни» своего мужа: Жан-Пьер состоял в сексуальной связи со школьной учительницей, которую раз в год вывозил в Венецию. Со своей стороны, Жан-Пьер мирился с пристрастием жены к алкоголю и с ее безудержной тягой к игровым автоматам казино в городе Бандоль, где она спустила уже целое состояние. В глазах соседей они были прекрасной парой, не замешанной в скандальных историях. А общественное мнение было для Домье очень важным.
— Нужно выставить вон этих Ордини. Они просрочили арендную плату за семь месяцев, — сказала Моник, глядя на принадлежащий им небольшой дом, который стоял на выезде из Сен-Максимена.
— Я приму меры. Во вторник я завтракаю с судьей и комиссаром полиции.
— Когда мы избавимся от этого жулья, то от новых жильцов потребуем дополнительные гарантии. Возьмем двойной залог! И никаких детей!
Моник терпеть не могла детей. Она не могла их иметь и в свои сорок девять лет уж точно не планировала беременность. Она отказалась от идеи искусственного оплодотворения, считая эту процедуру греховной. Об усыновлении же не могла думать без отвращения.
— И никаких арабов! — ухмыльнулся Жан-Пьер.
— И румын, — хихикая, поддержала его Моник.
Они были счастливы. Седан, упруго покачиваясь, уносил их к обычному для Прованса деревенскому дому, окруженному со всех сторон виноградниками. Они не заметили следовавшего за ними автомобиля, серого и самого обычного.
Трое мужчин ожидали своего сообщника, отправившегося на разведку. Они видели, как солнце садилось за красную линию горизонта, как в доме сначала зажегся, а потом погас свет, а тоненький серп месяца спрятался за темной массой холма. Их предводитель приказал хранить полное молчание.
Что привело их сюда?
Хуан Кальдерон задавался этим вопросом, глядя на холодные звезды, слушая успокаивающий треск кузнечиков. Но печаль не уходила. Он видел, как взлетел самолет, на борту которого находился отец Иероним и святые мощи Марии Магдалины. И все так же боялся гнева Господня.
Ради чего он обременяет душу столь тяжкими грехами?
Как могло случиться, что дела, которые должны приносить пользу Церкви, приняли такие извращенные формы?
Хуан больше не чувствовал себя органично в роли одного из лидеров «Opus Dei». Он утратил чистоту, которой наделил его Хосемария Эскрива. С «Делом» его связывала прежде всего любовь, которая, как любил повторять Хосемария, накладывала на членов организации обязательство душой и телом отдаваться служению и выполнению целей, поставленных прелатурой. Члены «Оpus Dei» должны были помнить, что имеют перед Господом серьезные обязательства, теологический, моральный и аскетический аспекты которых были четко определены. Эти обязательства всегда оставались в силе, они были подобны повелению свыше. Исполнение их подразумевало христианскую честность и верность, свойственную человеку, призванному на службу Господом. И этот моральный долг — он вспоминал о нем с ностальгией — призывал членов прелатуры сражаться ради того, чтобы сохранить во всей полноте, согласно духу «Дела», все христианские ценности, и среди прочих, возведя их в ранг духовных, — ценности сугубо человеческие, не забывая о необходимости видеть святость в окружающем мире. В согласии с общими принципами моральной теологии, Хуан, служа Господу, превзошел себя самого, выполнял все требования Хосемарии, а значит, не совершил ни единого серьезного прегрешения. Посвятить свою жизнь служению «Opus Dei» означало постоянно жертвовать своими интересами, интенсивно, с самоотдачей и радостью, работать. С помощью Божественной благодати героически служить Господу и пастве его.
