Алексей Хапров - Аномалия души
Именно так и произошло с Никодимом.
Путь Натальи был более тернист. Ей никто не предрекал успеха. Неудовлетворённость от выбранной профессии, неудачи в личной жизни, полное отсутствие какого-либо фарта — судьба словно нарочно возводила перед ней препятствия. Но это только закаляло её дух и укрепляло волю. Там, где её принуждали упасть, она поднималась. Там, где её пытались согнуть, она выпрямлялась. И в один прекрасный момент, набравшись сил, она вдребезги разбивает сооружённую перед ней преграду, и решительно устремляется вверх, следуя навстречу падающему с высот благополучия брату. Но родственные связи уже не те, кровные узы уже ослабли. Она не протягивает руку Никодиму, не останавливает его полёт, явно памятуя об его недавнем к себе безразличии, и, отвернувшись, безмолвно даёт ему проследовать мимо себя. Она обращает на него внимание только тогда, когда он оказывается на самом дне, и начинает вести себя с ним так, как он некогда вёл себя с ней.
Никодим раздосадован. Никодим озлоблен. Но свою злобу он вынужден скрывать, чтобы не потерять даже то малое, что перепадает ему от сестры. Интересно, вспоминает ли он прежние времена? Осознаёт ли свои ошибки? Или ему свойственна, так называемая, кошачья мерка определения добродетели? Это когда весь мир, со всем его содержимым, видится лишь в качестве довеска к самому себе, и когда хорош только тот, кто хорошо относится к нам, и кто при этом не требует обратной взаимности.
Вот оно — зерно, из которого произрастает его мотив. Вот она — его сущность…
Мои размышления прервал какой-то странный звук, который явно разнился с естественными звуками леса. Это не было шорохом листвы, это не было свистом ветра, это не было криком птицы. Это было нечто другое. Я затаил дыхание и весь обратился в слух.
— Му-му-му, му-му-му, му-му-му…
Чей-то тихий тонкий голосок протяжно выводил печальный мотив, который был мне хорошо знаком, и который я уже однажды где-то слышал. Я подался вперёд и осторожно раздвинул ветки. На ведшей к болоту тропе проглядывал какой-то силуэт.
Силуэт медленно приближался. Я, не мигая, смотрел на него, ожидая, когда его путь пересечётся с пробивавшейся сквозь сосны полосой лунного света. Когда он, наконец, её достиг, у меня едва не выпрыгнуло сердце. Это была та самая призрачная детская фигура, которую я дважды наблюдал ночами возле дома. Правда, в этот раз её облегал не белый саван, а что-то другое, походящее на розовое пальто.
— Му-му-му, му-му-му, му-му-му…
Серафима?!
Девочка подходила всё ближе и ближе. В её руках просматривался пластмассовый «спайдермэн», которого она нежно прижимала к груди.
Что она делает одна ночью в лесу?
Я вжал голову в плечи, пригнулся к земле и принялся наблюдать.
Неспеша пройдя вдоль кустов, девочка вышла на противоположную сторону болота, остановилась в шаге от него и стала молча смотреть на её черную гладь. Она словно кого-то ждала.
Я снова выпрямился и подался вперёд.
Так вот кто проникал к нам во двор! Вот как в нём оказалась эта игрушка! Ребёнок, очевидно, выронил её, убегая от меня. Глядя, с какой привязанностью Серафима обращается с Димкиным любимцем, я вдруг почувствовал, что начинаю догадываться о цели её тайных ночных визитов. Она искала своего друга. Приёмная бабка, видимо, скрыла от неё, что он исчез. Не за этим ли она пришла и сюда?
До моих ушей донеслось лёгкое шуршание. Оно исходило с другого берега. Послышался слабый всплеск, и на болотной жиже прорезался длинный тонкий след. Змея! Я с тревогой посмотрел на девочку. Она продолжала неподвижно стоять на месте. Я немного выступил из-за кустов, приготовившись не медля броситься к ребёнку, если змея вдруг решит на него напасть. Но у камышей след растворился. Я облегчённо вздохнул и принял прежнюю позу.
Трясина начала светлеть. Над ней стала формироваться лёгкая дымка. Болото постепенно окутывал туман. Он завис над топью однородной пеленой, примыкая к ней так плотно, словно его удерживали невидимые якоря. Но в одном месте он почему-то не стоял, а клубился, как будто под ним что-то кипело. Это происходило там, где находилась Серафима.
Девочка шагнула вперёд, оторвала руки от груди и вытянула их перед собой, словно намереваясь кого-то обнять. И тут вдруг со стороны ведшей к болоту тропы раздался громкий треск, как будто кто-то наступил на сухую ветку. Клубление тумана прекратилось. Серафима вздрогнула и подалась назад. Каркнула ворона. Заухал филин. Мимо кустов пронёсся какой-то маленький шустрый зверёк. Девочка настороженно вгляделась вдаль, после чего сорвалась с места и скрылась за деревьями. В дымке замелькал свет фонаря. За ним вырисовывалась высокая тёмная фигура: широкий, наглухо застёгнутый плащ, поднятый капюшон. У меня перехватило дыхание.
Чёрный охотник!
В руке охотника обозначались какие-то предметы. Когда он приблизился к болоту, я опознал в них лопату и багор. Моё сердце сжал страх. Эти инструменты принадлежали Наталье. Я видел их накануне утром, когда перебирал её сарай.
Я почувствовал, что меня начинает мутить. Как они могли оказаться у Никодима? (Я не сомневался, что это был он). И жива ли ещё моя будущая супруга? Перед тем, как решиться на это рискованное предприятие, я долго раздумывал, а не опасно ли будет оставлять её одну? Не разделается ли с ней её брат сразу, как только я исчезну? Логика подсказывала, что нет. Этой ночью Никодиму должно быть не до неё. Ведь я убедил его, что следы преступлений уничтожены не полностью, и что их обнаружение может его разоблачить. Но совпадает ли его логика с моей? Неужели я ошибся? Неужели я чего-то недоучёл? Неужели Никодим пошёл вразрез с благоразумием? Или он решил действовать по какому-то иному, упущенному мною, варианту?
Во мне словно погас огонь. В душу вгрызлось ощущение трагедии. Если с Натальей что-нибудь случилось — я никогда себе этого не прощу.
Туман тем временем продолжал сгущаться. Под одежду проникла сырость. Мои зубы принялись отбивать чечётку.
Я протянул руку, осторожно раздвинул кусты и сосредоточил своё внимание на происходившем невдалеке действе.
Охотник погасил фонарь, положил его на траву, воткнул лопату в землю, крепко обхватил руками багор, погрузил его в трясину и, пригнувшись, стал шарить им по дну. Вскоре ему удалось что-то зацепить. Он принялся тянуть багор на себя, но извлечь «улов», видимо, оказалось не так-то просто. Тот поддавался с большим трудом, и охотник в своих попытках буквально выбивался из сил. Наконец, на поверхности показалась какая-то внушительная чёрная масса. Подтащив её поближе, охотник отбросил багор в сторону, и принялся вытягивать её на берег руками.
Я всячески напрягал зрение, стараясь её рассмотреть, но плотная туманная завеса сводила все мои попытки на нет. Я, конечно, догадывался, что именно было извлечено с болотного дна. Но в этом нужно было удостовериться.
Делать нечего. Придётся подкрасться поближе.
Я осторожно выскользнул из-за кустов и стал крадучись пробираться к произраставшей у самого берега старой, скрюченной сосне.
Охотник тем временем взял перекур. Он полустоял-полусидел, опершись рукою о выставленное вперёд колено, и усиленно пытался отдышаться.
Я подбирался всё ближе и ближе. Веявший с трясины туман холодил ноги и цеплялся за одежду. Спину пощипывал мороз. В висках интенсивно пульсировала кровь.
Когда до выбранного мною в качестве нового укрытия дерева оставалось метра три, из трясины вдруг вырвалось шумное бульканье, как будто в ней кто-то дышал. Я вздрогнул и рефлекторно прыгнул вперёд. Но тут моя нога зацепилась за корягу, и я, потеряв равновесие, растянулся на земле. Охотник резко обернулся. Его капюшон откинулся назад, и отражавшиеся от болота лунные отблески выхватили из полумрака скрытое под ним лицо. Я окаменел. Это был не Никодим. Это был человек, которого я ожидал увидеть здесь меньше всего. Это была Наталья.
Передо мной точно разверзлась преисподняя. Мои ноги словно вросли в землю.
Наталья вздрогнула. В её обрамлённых тёмными кругами глазах сверкнул безумный, дьявольский огонь. Она метнулась к лопате, выдернула её из земли, подскочила ко мне, и со всего размаху ударила меня по голове. Я был настолько ошарашен произошедшим, что даже не успел поднять руку, чтобы защититься. Мой череп пронзила острая боль. В глазах заплясали звёздочки. Я вскинул руки, стремясь удержать равновесие, но повторный удар лопатой лишил меня сознания…
Сколько я пребывал без чувств — не знаю. Но, очевидно, недолго. Когда я пришёл в себя, окрестности по-прежнему наполнял туман, а обозначавшиеся вверху макушки деревьев просматривались, как сквозь матовое стекло. Поморщившись от резавшей темень боли, я попытался подняться, но обнаружил, что совершенно не могу пошевелиться. Моё тело крепко опутывала верёвка. В ноздри ударила вонь. Запах был настолько едкий и неприятный, что во мне ураганно забурлила тошнота. Я повернул голову. Увиденное заставило меня содрогнуться. Рядом со мной лежал полуразложившийся труп, в котором я сразу опознал отца Агафония. Кожа на его лице была разодрана. Из глазниц вытекали чёрные ручьи. Широко открытый рот заходился в беззвучном крике.
