Франк Тилье - Комната мертвых
Норман потер лоб:
— От всех этих кошмаров мне прямо-таки дурно… Из-за них мы почти забыли о тех двоих, которые сбили Кюнара и скрылись с двумя миллионами евро.
— А до того исписали стены предприятия, с которого их уволили? Кстати, что там со списком безработных?
— Он все еще в «Виньи». Я как раз собирался туда ехать, но меня послали на обыск в дом Верваеке. Завтра в первую очередь займусь этим списком.
Он сел на стол рядом с Люси. Ощущение его тела рядом со своим переключило ее мысли совсем в другое русло. Уже близилась полночь, до утра никаких важных дел не было, и ей вдруг ни с того ни с сего захотелось заняться любовью. Это было неожиданно, в нынешней ситуации почти неприлично — сродни громкому смеху на похоронах. Говорят, к тридцати годам сексуальный аппетит женщины достигает апогея. Этим, очевидно, и объяснялось то, что ее организм, лишенный секса, страдал от этого. Такое ощущение, что внутренние органы постоянно напоминали ей об этом, не давали покоя, чуть ли не кололи изнутри, словно разрастающиеся в оранжерее тропические растения…
— Ты знаешь, я обожаю младенцев, — произнес Норман смягчившимся голосом. — Мне кажется, они прибывают на Землю одинаково невинными, с чистой душой. Во многих отрывках из Библии говорится, что дети рождаются безгрешными. Это родители превращают их в монстров. Сколько раз приходится сталкиваться с семьями, в которых отцы и даже матери бьют своих детей ногами по лицу… Детям ведь так мало надо — хватает утешительной улыбки, тепла руки… А что мы им приносим? Свои страхи, свою ненависть, свою злость… Они становятся кривыми зеркалами, отражающими наши собственные искажения…
— Ты хочешь сказать, что мы создаем их пороки? Что они впитывают наши недостатки?
— Конечно. Вот, например, моя племянница Софи — ей четыре года. Однажды я видел, как она играет в саду с пауком. Крошечный паучок полз по ее руке, а она хохотала так звонко, как только дети могут. Но ее жесты были очень осторожными и деликатными — она уже сознавала неравенство сил и хрупкость живых существ. И тут ее мать с криком бросилась к ней, почти в истерике. Софи даже рот открыла от изумления. Она абсолютно не могла понять, что происходит. «Что такое? Почему мама так кричит? Что, вот из-за этого паучка?..» Мать схватила полотенце, ударила им по руке Софи, чтобы стряхнуть паучка, а потом раздавила его ногой в неслыханной ярости. Она кричала, что запрещает Софи даже приближаться к паукам, что они злые, опасные, что их надо бояться. По сути это означало: я боюсь пауков, поэтому ты тоже должна их бояться. С тех пор Софи всегда начинает плакать, когда видит паука, или жука, или муравья…
Норман осторожно взял Люси за руку.
— Заботься о своих дочках, — прошептал он. — Хорошенько заботься о них…
Люси слушала, как он говорил, с каждой фразой изливая все, что не давало ему покоя долгое время. Иногда она что-то отвечала — только для того, чтобы этот разговор не прекращался. В результате они проговорили два часа — обо всем и ни о чем, забыв на время даже о расследовании и его зловещих подробностях, которые множились с каждым днем. Глаза у них все чаще слипались, усталость сковывала тела все сильнее по мере того, как наступала ночь. Мягкий диван располагал к уютной близости, ко все большей расслабленности. Их взгляды все чаще встречались — порой притягивающие, порой смущенные. Затем глаза подернулись грустью — в комнате вновь ощущалось незримое присутствие теней Мелоди и Элеоноры…
Еще через какое-то время тишину неизбежно нарушил требовательный детский плач. Люси негромко чертыхнулась, встала с дивана и поспешно направилась в сторону кухни.
— Ну это же надо! Три часа барышни поспали — и снова хотят есть! По еде они чемпионки мира. Но только не по сну…
— Не сердись на них. Самый большой детский страх — что мама их бросит. Выход один — каждый раз возвращаться к ним побыстрей.
Затем Норман снял с вешалки куртку:
— Мне надо ехать. Через четыре часа снова на работу, дел там скопилось до черта. Еще нужно съездить в Кале…
Смягчившимся тоном Люси произнесла:
— Если хочешь, можешь переночевать в моей спальне. Здесь еще остались кое-какие вещи Поля, типа электробритвы. Я в любом случае на всю ночь останусь в гостиной с детьми. Они окончательно заснут часам к семи утра, не раньше…
Норман уже взялся за ручку входной двери.
— Мне не хотелось бы…
— Не будь идиотом! Тебе и без того предстоит больше времени провести за рулем, чем в постели. Зачем тратить время на лишние разъезды, если ты уже в двух шагах от кровати? В ванной комнате ты найдешь все, что нужно для душа…
— Ну что ж, спасибо за приглашение… Я твой должник.
— У меня только одна просьба: держи меня завтра в курсе дела. Я весь день буду на связи.
— Ты вообще не собираешься ложиться?
Люси подумала о десятках чучел животных, скрытых в темном чистилище мастерской Леона. О куклах, сделанных из кошачьей кожи и костей. О пропавшей собачке Мелоди Кюнар…
— Мне нужно еще уладить кое-какие дела, — солгала она. — Так что отдых придется перенести…
— Скажи… Я просто хочу знать… Что у тебя в том шкафу? Я осмотрел его, пока ты разогревала пиццу. Там стекло непрозрачное, можно разглядеть только что-то круглое… похожее на… По правде говоря, я так и не понял, что это.
Люси опустилась на диван, повернула руки ладонями вверх и взглянула на одинаковые шрамы, пересекающие линии жизни. Затем со вздохом произнесла:
— С самого детства я ищу ответы на некоторые вопросы. Те предметы, которые хранятся в этом шкафу, помогают мне с каждым днем узнавать еще немного больше, чем раньше… Извини, но это касается только меня. Думаю, ни один человек не готов разделить со мной эти тайны…
Зверюга удалилась по тропинке, огибающей дюны, только на рассвете, растворившись в утреннем тумане. Мельчайшие кристаллики льда запутались в ее густой шевелюре, осели возле губ и ноздрей. Конечно, ей стоило взять с собой гиподермический пистолет, вырубить рыжего копа, а потом заняться женщиной. Но нападать на обоих с единственным оружием в виде пропитанного эфиром ватного тампона было безумием.
Она вернулась к своей машине, оставленной возле дамбы в трехстах метрах отсюда, включила максимальную скорость и уехала, клацая зубами от холода и ярости.
Семя желания разрослось в ней до такой степени, что оживило ее самые жгучие фантазии. Она думала о своих опытах: об успешных, о провальных — вторых было слишком много… Теперь осталось отточить мастерство до последнего предела — перейти от животных к человеку… Кожа лопается и рвется слишком легко… Может, потому, что дети более хрупкие, чем взрослые? Их тела еще находятся в состоянии непрерывной мутации…
Теперь ей предстоял первый опыт с новым материалом — той глиной, что необходима любому творцу…
Она взглянула на часы. Пять утра. Куда же нанести удар?
В течение двух часов она бороздила улицы Дюнкерка, сверяясь с планом, лежавшим рядом с ней на пассажирском сиденье. Город постепенно пробуждался, и двуногие высовывали носы из своих берлог. Ей было их жалко. Они приговорены следовать по одним и тем же рельсам, словно поезда метро. Автоматизированы до такой степени, что засыпали и просыпались с точностью швейцарских часов. Питались разогретыми полуфабрикатами… Кого же она освободит от этой ежедневно возобновляющейся кары?
Несколько раз ей казалось, что она нашла свою жертву. Но близкое присутствие слишком многих потенциальных свидетелей ее останавливало. Нужно было торопиться, но в то же время соблюдать осторожность.
Мотор перегревался, внутри у Зверюги все кипело от ярости. Руки буквально зудели, лишенные скальпеля. Неужели придется вернуться без добычи? Нет, ни за что! Нужно еще потренироваться! Она вонзала мрачные взгляды в прохожих, презирая этих аморфных существ, чье дыхание жизни было для нее как пар над котлом для голодающего.
Чтоб им всем сгореть в аду! Пусть все сгорят, один за другим!
Она углублялась во все более узкие улочки, почти пустынные. Здесь ожидание могло быть дольше, зато риск — несравненно меньше.
Случай сам загнал будущую жертву в ее сети. Чудесный образчик женщины — оживленная, цветущая…
Каролина Буаден. Тридцать два года, беременная на шестом месяце. Исчезла непонятным образом после того, как согласилась показать старой даме дорогу к больнице…
Глава 37
Под ногами Виго Новака заскрипел гравий, когда он ступил на подъездную дорожку, ведущую к его дому в шахтерском поселке. После грандиозного проигрыша в казино в Сент-Амане он провел остаток ночи на бельгийской дискотеке в Турне. Тяжелые вибрации басов, густые клубы сигаретного дыма и грохот музыки техно лишь усилили его головную боль. К шести часам утра он множество раз пережил одну и ту же драму, словно смотрел один и тот же нескончаемый фильм: тело Натали, скорчившееся на постели; плачущий ребенок, прижавшийся к прутьям кроватки; угарный газ, постепенно расползающийся по всему дому…
