Юхан Теорин - Мертвая зыбь

Ее как магнитом тянуло к дому Веры Кант, чернеющему слева от нее, но Джулия героически шла по дороге, даже не поворачивая головы. Она посмотрела только на освещенные окна дома Астрид Линдер и туда, где был дом Йона Хагмана, и пошла дальше, к прибрежному домику.

Джулия собрала вещи, а потом вдруг заметила старую газовую лампу, которая традиционно висела в окне.[49] После недолгих колебаний Джулия сняла лампу с крючка и прихватила ее с собой в верхний дом, на всякий случай.

На обратном пути она все же не удержалась и посмотрела на дом Веры, полузакрытый кронами разросшихся деревьев, здоровенный, темный и мрачный. Ничего похожего на свет там не было.

Джулия припомнила слова Леннарта: «Мы там никогда не искали».

И что действительно полиции было там делать? С какой стати можно было подозревать Веру Кант в том, что она похитила Йенса?

А если, Нильс Кант прятался там, в доме? Если Вера скрывала сына, если Йенс вышел на дорогу в тумане, когда пошел к морю, остановился возле калитки Веры Кант, открыл ее и вошел внутрь?..

Нет, это все надумано.

Джулия подошла к дому. Она включила отопление и зажгла свет во всех комнатах, потом достала бутылку вина из сумки и в честь своего последнего вечера на Эланде открыла ее и налила полный бокал красного вина. Джулия выпила залпом и тут же налила следующий и отнесла в гостиную. Теплая волна распространилась по телу.

Если Леннарт рано закончит свои дела в Марнессе и потом позвонит… и тогда Джулия попросит его приехать сюда. А согласится ли он идти в дом, где вырос убийца его отца, хотя бы даже и ненадолго?

Это было какое-то болезненное наваждение, наверное, передавшееся Джулии от Йерлофа: она непрестанно думала о Нильсе Канте.

Первое лето после окончания мировой войны выдалось светлым, теплым и преисполненным радостных ожиданий. В Гётеборге, большом, почти столичном городе, наступали новые времена, шло большое строительство — сносили старые деревянные дома. Бродя по городу, Нильс Кант повсюду видел бульдозеры и экскаваторы.

«Мир на земле», — читал Нильс на уже слегка пожелтевших плакатах на стенах домов в центре города. Был август. Через несколько дней Нильс купил «Гётеборг-постен» и прочитал заголовок на первой странице: «Атомная бомба. Сенсационная веха в истории человечества». Японии пришлось капитулировать, американская атомная бомба положила войне конец. «Должно быть, действительно мощная штуковина эта бомба, если она целый город разворотила», — говорили люди в трамвае. Но когда он сам посмотрел на фотографию в газете, на облако чуть ли не до неба, он почему-то совершенно неожиданно вспомнил навозную муху, ползущую по руке мертвого солдата.

Лично для Нильса мир не значил ровным счетом ничего. Его по-прежнему разыскивали.

Была вторая половина дня, приближался вечер. Нильс стоял под деревом в маленьком парке на окраине города и смотрел на прыща в костюме, который шел к нему через улицу быстрым шагом.

Нильс и сам был в темном костюме, который приобрел в магазине подержанной одежды в Хага. Как раз то, что надо: не новый, но и не потрепанный. В другом магазине он купил шляпу и носил ее надвинув на глаза. Нильс перестал бриться и отрастил бороду. Борода была густая, темная. Он сам каждое утро подстригал ее ножницами, стоя перед зеркалом в своей маленькой комнате дома для холостяков в Майорна.

Насколько он знал, имелась только одна его фотография, да и та шести- или семилетней давности. Да и то на групповом школьном снимке. Нильс стоял в заднем ряду, надвинув на глаза кепку. Фотография была не очень четкой, и в общем-то Нильс не знал, есть она у полиции или нет. Но все же на всякий случай изменил внешность.

Улица позади парка подходила к гавани и считалась одной из самых мрачных улиц в Гётеборге, пыльная, замусоренная, с ветхими некрашеными покосившимися домами, сбившимися в кучку, как будто они подпирали друг друга, чтобы не развалиться. Она очень подходила новому бородатому Нильсу Канту, с прилизанными волосами, в подержанном костюме. Хотя Нильс и выглядел бедновато, ничего подозрительного в его внешности не было. По крайней мере, Нильс надеялся, что не похож на преступника.

Многое случилось после его бегства с Эланда, но две вещи стали самыми главными в его новой жизни: быть невидимым и непримечательным.

Нильсу было очень трудно уйти от моря: отсюда, с берега, виднелся его родной остров. Он околачивался вблизи лесопилки дяди Августа до тех пор, пока на третий день не заметил возле конторы полицейскую машину. Нильс снялся с места и пошел на запад. Прямо в самую гущу леса. Он привык к долгим переходам за время своих странствий по пустоши. Нильс легко ориентировался по солнцу и интуитивно чувствовал направление.

Весь июль день за днем он прошагал, перебираясь с места на место, совершенно ничем не выделяясь. Он был одним из многих молодых людей, которые оставили родные места ради больших городов и новых возможностей, появившихся после войны. Нильс не вызывал ни подозрений, ни любопытства. Да, и очень немногие его видели. Нильс избегал дорог, стараясь идти через лес, ел ягоды, пил воду из родников, спал под деревьями или находил какой-нибудь сарай, если шел дождь.

Иногда ему попадались дикие яблони; время от времени Нильс пробирался на крестьянские дворы и крал яйца или молоко. Кула от мамы Веры он доел на третий день.

В Хускварне он провел несколько часов. Нильсу хотелось посмотреть на город, где был сделан его дробовик, но он так и не сумел найти оружейный завод, а спросить не решился. Хускварна показалась ему почти таким же большим городом, как Кальмар, а соседний Йончёпинг[50] — еще больше.

Хотя одежда Нильса пропахла потом и лесом, на улицах было слишком много народу, и всем было на все наплевать. Нильс не привлекал внимание.

Он осмелился даже поесть в ресторане и купить новые ботинки. Пара хороших башмаков стоила тридцать одну крону, но деньги у Нильса были, те, что дала его мама, а потом его кассу пополнил еще и дядя Август. Конечно, он потратился, но ботинки являлись вещью совершенно необходимой. И, несмотря ни на что, Нильс позволил себе зайти в кабачок возле железной дороги и заказал большой бифштекс, кружку светлого пива и рюмочку грёнштедтского коньяка. Стоило это все две кроны шестьдесят три эре,[51] — дорого, конечно, но Нильс считал, что он заслужил это после своего долгого одинокого странствия.

Подкрепившись вкусной едой, Нильс оставил Йончёпинг и пошел дальше на запад через леса Вестергётланда[52] и дальше. Ему понадобилось несколько недель, чтобы добраться до побережья.[53]

Гётеборг — второй по величине город в Швеции, — это Нильс выучил еще в школе. Гётеборг оказался огромным: квартал за кварталом высоченных домов на берегах Гёты,[54] сотни машин на улицах и прорва народу. Сначала Нильс с трудом привыкал к тому, что вокруг него столько людей. Он буквально впадал в панику. Вопреки всем своим инстинктам, ему оказалось очень трудно ориентироваться и он несколько раз заблудился. На улицах, прилегавших к порту, он услышал иностранную речь: там были моряки из Англии, Дании, Норвегии, Голландии. Нильс видел, как корабли отходят от пирса и плывут вдаль, в чужие страны. Или, наоборот, медленно входят в порт, причаливают, и как потом с них выгружают заморские товары. Первый раз в своей жизни он попробовал банан. Он был почти черный и немножко подгнил с одного конца, но все равно вкусный — настоящий банан из Южной Америки.

Все в порту казалось очень большим — даже каким-то гипертрофированно громадным — в сравнении с эландскими гаванями. Ряды кранов, как вымершие доисторические животные, дотягивались до самого неба, попыхивая плотным серым дымком; портовые буксиры вытягивали в открытое море огромные белые атлантические лайнеры. Парусники в Гётеборгском порту были редкостью — сплошь современные моторные суда.

Нильс приходил сюда, сидел у воды, смотрел на корабли и думал о бананах в Южной Америке. В своей облезлой комнатенке в доме для холостяков он старался появляться как можно реже. Точнее, приходил туда очень поздно, а уходил очень рано. Конечно, там было не так плохо, если сравнивать с ночевками под деревьями, когда его непрестанно жрали комары. Но когда он лежал в кровати, Нильсу все время казалось, что он в тюрьме. Стены давили на его, не давали спать, и ему все время слышались шаги полицейских на лестнице.

Однажды ночью дверь открылась и в комнату вошел участковый Хенрикссон. Он был в форме, насквозь пропитавшейся кровью. Призрак поднял руку, указывая на Нильса:

— Ты меня убил, Нильс. Наконец-то я тебя нашел.

Нильс выскочил из кровати, стуча зубами от страха. В комнате никого не было.