Франк Тилье - Проект «Феникс»
Люси осмотрелась. Первый раз она пришла в эту квартиру больше года назад. Тогда она спала вот тут, в этой комнате, на диване, он — у себя в спальне. Кресло на прежнем месте, а вот фотографии жены и дочери Франка, которых было так много, исчезли. Никаких напоминаний о прошлом, никаких мелочей, никаких игрушек, безделушек. Почему ей кажется, что квартира стала безжизненной, лишилась души, стала такой, какая бывает после похорон владельца? Она наблюдала, как Шарко привычными движениями снимает кобуру, вешает на крючок в прихожей. Сколько лет он изо дня в день повторяет эти действия? Конечно, стрижка у него сейчас прежняя, ежиком, но глаза запали, черты лица заострились, так бывает с бюстами, сделанными из некачественного гипса, когда он начинает осыпаться. Франк безумно устал, эта усталость точит его хуже наркотика.
— Я хотела поговорить с тобой лично, а не по телефону, — ответила наконец Люси и замолчала, потому что у нее перехватило дыхание, потом она продолжила, судорожно сжимая книгу Тернэ: — Я хотела тебя поблагодарить за то, что ты для меня сделал. Ты же рисковал, ты вовсе не был обязан это…
— Нечего меня благодарить! — буркнул Шарко, открывая полулитровую бутылку пива. Два часа ночи, ему необходимо расслабиться, и немного алкоголя пойдет ему на пользу. Он предложил стакан и Люси, но та отказалась.
— Но ты не обязан и говорить со мной так холодно. Ладно, объясни мне, этот мальчишка в пижаме — он кто? Это он убил Тернэ?
— Пока ничего не известно. Но, судя по состоянию его мозгов, по тому, как он себя вел, вряд ли он был бы способен пытать Тернэ. А он тебя видел?
— Нет.
— Объясни, каким образом ты, отправившись в Альпы, без информации, без ничего, умудрилась оказаться у Тернэ раньше бригады из уголовки?
Шарко пытался обуздать свои чувства, укрыться за внутренними барьерами, но тщетно: сердце его обливалось кровью. После такого дня, после стольких километров пешком и за рулем ноги не держали Люси, и она присела на краешек кресла. Откинула назад волосы, пригладила их и начала рассказывать:
— За несколько недель до встречи с Царно Еве Лутц попалась в каком-то научном журнале статья с иллюстрацией — снимком, сделанным в доисторической пещере. На снимке были нарисованные вверх ногами животные. Туры. Находка была уникальная, но СМИ тогда не подняли шума, да и сама Ева тоже не обратила на статью особого внимания. Зато, обнаружив десять дней назад такой же перевернутый рисунок на стене камеры Царно, сразу вспомнила журнальную картинку и, не откладывая дела в долгий ящик, ринулась в горы, чтобы увидеть фреску собственными глазами.
Люси говорила спокойно, старалась не упустить ни единой детали. Рассказала о семье неандертальцев, убитой гарпуном кроманьонца. О том, что мумии из пещеры на леднике Жебролаз перевезли в лионскую лабораторию. О похищении кроманьонца. О рыжем толстячке Арно Фекампе, который показался ей подозрительным. О том, как она преследовала лаборанта, как ворвалась в квартиру на улице Дюшер, а оттуда рванула на Монмартр с единственной целью: понять. Шарко, пока она рассказывала, сидел съежившись, сморщившись, смотрел на Люси сурово, а стоило ей замолчать, вскочил с криком:
— Тебя же могли убить! Ты что — с ума сошла?
— Убили не меня — мою дочь. Трагическая случайность? Роковое невезение? Плевать, что могло случиться. Важно, что сейчас я тут, с тобой, и что мы продвигаемся вперед.
Молчание. Напряжение, головная боль, нервы на пределе. В конце концов Люси встала и пошла на кухню.
— Пиво в холодильнике?
Шарко кивнул. Он смотрел ей вслед, смотрел, как она открывает бутылку, как возвращается в кресло. Нет, она как полицейский в отличной форме, ничуть не растеряла своих лучших качеств, все та же проницательность, наблюдательность, быстрота реакции. Что-то в Люси есть такое, что после трагедии уберегло ее от полного разрушения.
Женский голос помешал ему размышлять дальше:
— Вы нашли у Тернэ хотя бы следы кроманьонца и его генома?
— Ничего не нашли. Никакой тайной лаборатории или чего-то подобного. В доме все чисто. Правда, на одной из фотографий, висящих на стене его библиотеки, рядом с картинами, изображающими птицу феникс и плаценту, — та самая мумия. Что же до генома… У жертвы не оказалось не только компьютера, но и вообще никакой техники. Скорее всего, украли.
— А что известно о жертве?
— Разбираемся, завтра будет яснее. Пока известно только, что он акушер-гинеколог, специалист по неонатальным проблемам, и автор книги, которую ты принесла с собой. Этакий многостаночник от науки.
— Расскажи, что еще вы там нашли. И еще: как вы-то оказались в доме жертвы?
— Уходи, Люси.
Она, испепеляя его взглядом, шарахнула бутылкой по столу.
— Пошел бы ты сам, Шарко! Если тебе непременно надо выставить меня за дверь, позови службу спасения: один не справишься!
Люси стояла перед ним вытянувшись в струнку, сжав кулаки. Он тяжело опустился на диван.
— Ладно, не кипятись. Выпей пива и успокойся.
Люси с тяжелым сердцем села напротив него и отпила сразу добрую треть бутылки. Алкоголь поможет расслабиться. Комиссар обхватил свою бутылку ладонями.
— А теперь слушай как следует.
Он посвятил ее в курс дела. Рассказал о латерализации и возможной связи ее со склонностью к насилию. О том, как молодая исследовательница, начав со спортсменов, перешла от них к людям, проявившим жестокость. О том, как она, побывав в Мексике, зачем-то, неизвестно зачем, отправилась в Манаус. О поданном по возвращении из Бразилии прошении тюремному начальству: разрешить ей встретиться с французами, совершившими преступления с особой жестокостью, и о том, что Грегори Царно, похоже, был последним из тех, кого она успела повидать. Он повторил, что после поездки в Бразилию направление поисков Евы Лутц резко изменилось, и девушка собиралась туда вернуться. Добравшись до технической стороны расследования, он сообщил, что осколочек зубной эмали, изъятый из тела жертвы, позволил им выйти на Тернэ, который на то время был последним звеном в цепочке.
Даже при том, что Люси не все еще усвоила, даже при том, что ей сильно не хватало подробностей, запаха, который оставляет после себя дело об убийстве, ощущений, которые оно порождает у сыщика, она смогла сделать кое-какие выводы:
— Грегори Царно, от природы левша, стал, рисуя, переворачивать изображение в то же время, когда в нем пробудилась жестокость. Мы ничего не знаем о его наследственности: мать, не назвавшись, оставила его в роддоме, отец тоже неизвестен, приемные родители, никаких особых проблем в детстве, кроме идиосинкразии к лактозе.
— Неплохо для начала.
— Тридцать тысяч лет назад один кроманьонец, тоже левша, убил целую семью, после чего опять-таки оставил на стене перевернутое изображение. Два человека заметили сходство этих проявлений и решили выявить связь между леворукостью и жестокостью. С одной стороны, Стефан Тернэ, парижский врач и ученый, которого, получается, так заинтересовал геном кроманьонца, что он пошел на ограбление. С другой стороны, юная исследовательница Ева Лутц, которую, если я все поняла правильно, больше интересовали собственная диссертация и собственное открытие.
— Ну да, так и есть.
— Оба погибли, возможно от руки одного и того же убийцы. Одна — пытаясь разобраться в связи между леворукостью и жестокостью, другой — зацикленный на ДНК — желая что-то обнаружить или что-то скрыть от всех в геноме кроманьонца. Убийца решил, что лучше избавиться от обоих, из чего следует, что у жертв есть нечто общее…
— Ева Лутц вернулась из Бразилии и тут же отправилась по тюрьмам — беседовать с особо жестокими преступниками-левшами… Расспрашивала их, собирала данные, фотографировала… И намеревалась вернуться в Бразилию… Как будто…
— Как будто ей там дали поручение. Собрать и привезти некие данные.
— Точно.
Люси помахала перед собой книгой Тернэ.
— Левши, геном кроманьонца, ДНК, книга, в которой говорится о тайных кодах… Как-то это все связано.
— Только мы не можем обнаружить эту связь.
Люси еще раз глотнула из бутылки и вытерла рот. Теперь она согрелась.
— Давай подумаем. Что может связывать две особи, разделенные тридцатью тысячами лет? Благодаря чему они могли обладать похожими свойствами?
— ДНК? Гены?
Люси убежденно кивнула;
— То, что выделялось в этом расследовании с самого начала. Можно было подумать, что все дело именно в этой чертовой молекуле ДНК. Но заведующая лабораторией из лионского научно-исследовательского центра заверила меня, что жестокость не может передаваться по наследству. Что разговоры об этом — всего лишь мифотворчество или просто бред, а на самом деле никакого гена жестокости не существует. И потом, наверное, было бы ужасно глупо искать родственные связи между Царно и доисторическим существом, отделенным от него сотнями, тысячами поколений.
