Елена Чалова - Открывающий двери
Опомнившись, она вернула на место полотна и поспешила к шкафу с одеждой. Вещей Патрисии оказалось на удивление немного. Белье красивое и дорогое, но остальное! Глория с недоумением разглядывала кошмарные джинсы и пару джемперов, купленных в какой-то дешевой лавочке. Где же тот потрясающий костюм, в котором Пат была на выставке? Взгляд женщины зацепился за чемодан, задвинутый в угол шкафа. Она бесцеремонно вытащила его и открыла. Так и есть: прекрасные платья, тот самый костюм, само собой, все уже мятое. Туфли на каблуках, дорогой несессер, косметичка, еще одна. Глория расстегнула молнию: полно дорогой косметики. А во второй, поменьше?
Она рванула молнию и с недоумением уставилась на пузырьки, наполнявшие изящную кожаную сумочку. Наркотики? Глория вынимала баночки, читала неудобоваримые названия и хмурилась все больше. Это не наркотики, это лекарства. Препараты, выписанные врачом — на каждой упаковке надпись: «Отпускается только по рецепту врача». Чем же так больна подружка Ромиля? Глория вскочила, заметалась по комнате, надеясь найти хоть клочок бумаги. Но в спальне не оказалось ни книг, ни журналов, ни рецептов, лишь холсты и альбомы для набросков. То же и в гостиной. Эти два психа даже газет не читают, в изнеможении подумала она. Схватила со стола забытую салфетку и переписала на нее названия препаратов. Потом вернула косметичку на место, чемодан сунула обратно в шкаф, аккуратно заперла дверь и вернулась домой.
В тот же день Глория напросилась на прием к своему психоаналитику, вытрясла из него нужную информацию, и уже вечером опять звонила в дверь квартиры Ромиля. Тот открыл и, даже не подумав впустить ее, спросил:
— Что тебе?
— Ты знаешь, что она шизофреничка? — выпалила Глория.
— Это тебе ее муж сказал?
— Нет… — Глория вдруг сообразила, что немыслимо признаться и рассказать, как она залезла в чужой дом, копалась в вещах. Ромиль может просто выгнать ее. Сам он щепетильностью не отличается, но при этом чрезвычайно не любит вторжения в свое личное пространство. — Мне опять звонил адвокат мистера Ричардса, — быстро нашлась она. — Он спросил, принимает ли Патрисия лекарства, прописанные врачом. Говорит, что если она не станет их пить, то у нее начнется мания преследования… Она больна, ты это понимаешь?
Глория смотрела в смуглое, покрытое тенью вечерней щетины лицо. То ли от небритости, то ли от чего другого, но сегодня Ромиль казался старше и выглядел усталым. Так они и стояли в коридоре; Глория молчала, затаив надежду, что он образумится и, как всегда, поручит ей разобраться в случившемся, вытащить его из тупика, уладить проблему… И тогда она успеет предотвратить катастрофу и хоть как-то наладит жизнь и работу свою и художника… Ромиль дернулся, услышав какой-то звук из квартиры, взялся за ручку двери, но потом обернулся и сказал:
— Я позабочусь о ней. Иди домой.
Глория стояла перед закрытой дверью, и ее душили злые слезы. Он позаботится! Нет, это же надо! Подумать только: псих и бывший наркоман будет заботиться о сумасшедшей, которая неизвестно на что способна без сдерживающего действия таблеток. Ну, подожди, сказала она себе. Я не дам разрушить все, что столько времени создавала. И Глория отправилась домой, вспоминая по дороге, где именно лежит визитка того адвоката, что звонил ей несколько дней назад.
Ромиль вернулся в квартиру и нашел Патрисию подле двери. Она сидела на полу и плакала.
— Что ты, ну что ты, я же здесь, — повторял он, обнимая вздрагивающие плечи молодой женщины.
— Ты ушел! Зачем ты ушел?
— Я не уходил. Вышел на минутку, даже на улицу не спускался.
— Тебя не было! Не было! И я сидела тут одна, совсем одна! — слезы полились с новой силой. Подхватив Патрисию на руки, он отнес ее в постель, уложил, успокоил, но, как только Ромиль попытался выйти из комнаты, она вскочила и пошла следом. Они устроились на кухне, он согрел молока и, пока Патрисия пила, разглядывал свою женщину и обдумывал то, что услышал от Глории. Теперь, после слов о душевной болезни, многое стало понятным. И то, как переменилась Патрисия за такое короткое время. Она перестала краситься и очень просто, даже небрежно, одевалась. Ну, это ему безразлично, он любит ее такой, какая она есть. Но Патрисия также похудела и осунулась. Ромиля трудно было назвать внимательным мужчиной, но даже он заметил, что она практически ничего не ела. И этот страх остаться одной даже на несколько минут, он появился не так давно. А слезы и истерики, они усиливаются и учащаются чуть ли не с каждым днем.
— Почему ты не пьешь таблетки? — спросил Ромиль.
— Не хочу, — ответила Патрисия, даже не удивившись вопросу. — Они мне мешают.
— Почему мешают?
— Потому что делают все вокруг плоским. Тусклое все какое-то… Я знаю, что если не пить таблетки, то я становлюсь беспокойной, плачу и многое забываю… даже поесть иногда забываю или куда иду… Но с ними еще хуже! — она наклонилась к Ромилю через стол и, сделав страшные глаза, прошептала: — Из-за лекарства я не хочу рисовать. И не могу. Ну, то есть могу, но это мертвое все, как искусственные цветы. Одна из самых страшных вещей на свете — искусственные цветы. Такие мертвые и равнодушные, подделка под жизнь, ужасный обман! — Патрисия зябко передернула плечами и даже оглянулась, словно опасалась увидеть в неуютной и почти пустой кухне невесть откуда взявшиеся искусственные цветы. Но в этот раз она успокоилась быстро, допила молоко и мечтательно сказала: — А когда я не пью лекарство, то вижу, как летают дома, и люди, и машины. И очень хочется полететь самой.
Ромиль перехватил мечтательный взгляд женщины, устремленный в окно, и ему стало страшно. Однако, странным образом, ему не пришло в голову вызвать врача или нанять сиделку, впрочем, Патрисия не приняла бы в квартире чужого человека. Он не стал настаивать на таблетках, и они по-прежнему жили вдвоем. С каждым днем Патрисия все больше замыкалась в себе, ни на минуту не отпускала от себя Ромиля. Они еще выбирались из дома по утрам, пока на улицах и в парке было малолюдно, но мысль выйти вечером на темную улицу, полную пешеходов, пересекать потоки машин, щурится на огни реклам, как делают каждый день миллионы людей, пугала теперь Патрисию буквально до истерики. И Ромиль безоговорочно и безропотно принял на себя бремя заботы о любимой. Все время был рядом, напоминал, что надо поесть и поспать, вел за руку на улице, утешал, заказывал краски.
Самым тяжким испытанием для него стала невозможность выспаться. Патрисия спала мало, урывками, а он боялся отпустить себя в сон, чтобы не проспать очередную вспышку безумия. Один раз он уже нашел Патрисию на подоконнике: девушка смотрела вниз и пальцем чертила на стекле розовые узоры. Палец она время от времени макала в кровь, лужицей собравшуюся в горсти ладони. Ромиль так и не понял, случайно она поранила руку или намеренно проткнула ладонь ножом? Пока он обмывал рану, обрабатывал водкой — единственный антисептик, какой нашелся в доме, — и бинтовал разорванной на полосы тканью от салфеток (потому что бинта у них тоже не оказалось), Патрисия плакала и просила ее простить. Она как-то присмирела, и следующие два дня прошли спокойнее. Ромиль даже подумывал о том, чтобы начать работать над новой картиной. Но вход в транс, в котором он обычно создавал свои полотна, означал отключение от внешнего мира, а значит, он некоторым образом должен бросить Патрисию, оставить ее в одиночестве. Он не сможет следить за ней на протяжении нескольких часов подряд, не сможет прислушиваться к ее дыханию, видеть перемены в ее настроении… кто знает, что случится за это время! Мысль, что Патрисия причинит себе вред или в приступе безумия совершит самоубийство, пугала его настолько, что за всю неделю Ромиль ни разу не подошел к мольберту. Время от времени он делал наброски в альбоме, но они не приносили художнику ни радости, ни удовлетворения.
А потом грянула буря. Глория, как ведьма, принесли ее с собой солнечным и ясным сентябрьским утром. Она позвонила в дверь и протянула Ромилю газету, даже не пытаясь переступить порог.
— Захочешь поговорить — я в кафе напротив, — сказала она и ушла.
Патрисия работала, писала в спальне и не обратила внимания на звонок в дверь. Устроившись в гостиной так, чтобы видеть ее фигурку, пританцовывающую подле мольберта, Ромиль развернул пахнущие краской и даже немного липкие листы газеты. Статья оказалась большой — на полстраницы. А вторую половину занимали фотографии: мистер и миссис Ричардс на пороге своего дома, который является настоящим украшением всего района; муж Патрисии пожимает руку губернатору штата; миссис Ричардс на благотворительном балу… Типичный глянец, почти рекламные картинки, показывающие читателям улыбающихся и благополучных людей. Но в дальнейшем фото стали куда менее гламурными. Вот он сам, Ромиль, и Патрисия. Они идут по улице Нью-Йорка, держась за руки. И, поскольку снимок помещен прямо под парадной фотографией супружеской четы, то, несмотря на зернистую бумагу, отчетливо видно, насколько хуже выглядит молодая женщина: осунувшееся и какое-то испуганное лицо, беспокойные глаза, растрепанные волосы. Ромиль похож на какого-нибудь исламского террориста: отросшие волосы разметались по плечам, щетина на подбородке, сжатые губы и острый, неприятный взгляд человека, задумавшего недоброе.
