Майкл Роботэм - Подозреваемый
Странная смесь людей толпится у каталогов: класс, пришедший на экскурсию, американские туристы, ищущие дальних родственников, почтенные дамы в твидовых юбках, исследователи завещаний и охотники за наследством.
У меня есть цель. Она кажется вполне достижимой. Я тоже встаю в очередь к томам с цветными указателями, где надеюсь отыскать запись о появлении Бобби на свет. С ней я могу получить свидетельство о рождении, которое, в свою очередь, даст мне имена его родителей, сведения о их местожительстве и роде занятий.
Книги сложены на металлических полках, на них отмечены месяц и год. Тома 1970–1980 годов разделены по кварталам, фамилии следуют в алфавитном порядке. Если Бобби сказал правду о своем возрасте, мне придется просмотреть только четыре тома.
Год 1980. Я не нахожу записи ни о Бобби Моране, ни о Роберте Моране. Принимаюсь просматривать предыдущие и последующие года, доходя до 1974-го и 1984-го. Разочаровавшись, пролистываю свои записи. Интересно, не изменил ли Бобби своего имени. Если так, то мне не повезло.
У справочной стойки прошу телефонную книгу. Не могу сказать, очаровываю я людей своей улыбкой или пугаю. Маска Паркинсона непредсказуема.
Бобби солгал о том, в каком месте находилась его школа, но, возможно, дал ее настоящее название.
В Ливерпуле две школы Сент-Мери, только одна из них начальная. Я выписываю номер телефона и отыскиваю в фойе уголок, откуда можно позвонить. Секретарша говорит с ливерпульским акцентом, словно персонаж фильма Кена Лоуча.
– Мы закрыты на рождественские каникулы, – сообщает она. – Меня вообще не должно здесь быть. Я просто убирала в кабинете.
Я выдумываю историю о больном друге, который хочет разыскать своих старых приятелей. Мне нужны классные журналы или фотографии середины восьмидесятых. Она полагает, что в библиотеке целый шкаф таких бумаг. Мне стоит позвонить в новом году.
– Я не могу долго ждать. Мой друг очень болен. Сейчас ведь Рождество.
– Может, я смогу проверить, – говорит она сочувственно. – Какой год вас интересует?
– Я не знаю точно.
– Сколько лет вашему другу?
– Двадцать два.
– Как его зовут?
– Я думаю, у него раньше было другое имя. Вот почему мне нужны фотографии. Я его узнаю.
Она внезапно теряет ко мне доверие. Ее подозрения усиливаются, когда я предлагаю зайти в школу. Она хочет спросить разрешения у директрисы. А еще лучше мне было бы написать запрос и послать его по почте.
– У меня нет времени. Мой друг…
– Извините.
– Подождите! Пожалуйста! Его имя Бобби Моран. Он носил очки. Пошел в школу где-то в 1985 году.
Она колеблется. После продолжительной паузы предлагает мне перезвонить через двадцать минут.
Я выхожу на улицу подышать свежим воздухом. В начале аллеи стоит человек с почерневшей тележкой. Он периодически выкрикивает: «Жааареныееее каштааааныыы», – и это звучит жалобно, как крик чайки. Он вручает мне коричневый бумажный пакет, и я сажусь на ступеньки, сдирая почерневшую кожицу с теплых каштанов.
Одно из самых приятных моих воспоминаний о Ливерпуле связано с едой. Картошка с рыбными палочками, карри по вечерам в пятницу. Рулеты с вареньем, хлебный пудинг, взбитая патока, сосиски с пюре… Мне также нравилось причудливое сборище людей: католиков, протестантов, мусульман; ирландцев, африканцев, китайцев – жуликов, отчаянно гордых и в равной степени не смущавшихся выразить светлые чувства и вытереть нос собственным рукавом.
На этот раз секретарша уже не так осторожна. В ней проснулось любопытство. Мои поиски стали ее поисками.
– Извините, но я не смогла найти Бобби Морана. Вы уверены, что ищете не Бобби Моргана? Он учился у нас с тысяча девятьсот восемьдесят пятого по тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Ушел из школы в третьем классе.
– Почему?
– Не могу сказать точно. – В ее голосе слышится неуверенность. – Я тогда здесь не работала. Семейная драма? – Но она может кое у кого спросить. У учителей. Она записывает название моей гостиницы и обещает оставить сообщение.
Вернувшись к разноцветным томам, я вновь просматриваю имена. С чего бы Бобби изменять фамилию лишь на одну букву? Он порывал с прошлым или пытался ускользнуть от него?
В третьем томе обнаруживаю запись о Роберте Джоне Моргане. Родился 24 сентября 1980 года в больнице при Ливерпульском университете. Мать: Бриджет Элси Морган (в девичестве Ахерн). Отец: Леонард Альберт Эдвард Морган (моряк с торгового судна).
Я все еще не до конца уверен, что это Бобби, но вероятность велика. Я заполняю розовый бланк требования, чтобы заказать копию полного свидетельства о рождении. У чиновника за стеклянной перегородкой агрессивный подбородок и раздувающиеся ноздри. Он бросает мне бланк обратно.
– Вы не указали причину требования.
– Я восстанавливаю семейную историю.
– Домашний адрес?
– Я заберу его отсюда.
Даже не взглянув на меня, он шмякает на бланк печать величиной с кулак.
– Приходите в новом году. Мы с понедельника закрываемся на праздники.
– Я не могу так долго ждать.
Он пожимает плечами:
– Зайдите в понедельник. До обеда мы еще работаем.
Через десять минут я покидаю здание биржи с квитанцией в кармане. Три дня. Я не могу так долго ждать. Переходя улицу, я составляю новый план.
Здание, где располагается редакция «Эха Ливерпуля», похоже на зеркальный кубик Рубика. Фойе заполнено пенсионерами, приехавшими на дневную экскурсию. У каждого сумка-сувенир с приклеенным именем.
Молодая секретарша сидит на высоком стуле за темным деревянным столом. Она маленькая и бледная с желтоватыми глазами. Дверь-вертушка слева отделяет нас от лифта.
– Меня зовут профессор Джозеф О'Лафлин, и я надеялся воспользоваться вашей библиотекой.
– Извините, но мы не разрешаем пользоваться нашей библиотекой. – Рядом с ней на стойке расположился большой букет цветов.
– Они прекрасны.
– К сожалению, не мои. Все достаются редактору отдела моды…
– Я уверен, вы получаете больше, чем отдаете.
Она понимает, что я заигрываю с ней, но все равно смеется.
– А что, если я захочу заказать фотографию? – спрашиваю я.
– Заполните этот бланк.
– А если я не знаю ни даты, ни имени фотографа?
Она вздыхает:
– Вам ведь нужна не фотография, не так ли?
Я качаю головой.
– Я ищу заметку о смерти.
– Как давно?
– Около пятнадцати лет назад.
Она просит меня подождать и звонит наверх. Потом спрашивает, нет ли у меня с собой чего-нибудь вроде пропуска или визитной карточки. Я протягиваю ей свое удостоверение, и она кладет его в пластиковый кармашек, который прикалывает мне к рубашке.
– Библиотекарь знает о вашем приходе. Если кто-нибудь спросит вас, что вы делаете, скажите, что проводите расследование для медицинского издания.
Я поднимаюсь на лифте на пятый этаж и иду по коридору. Порой мне попадаются на глаза большие редакционные комнаты за открытыми дверями. Я опускаю голову и иду с озабоченным видом. Нога часто немеет и двигается, словно загипсованная.
Библиотекарше за шестьдесят, у нее крашеные волосы и очки, болтающиеся на цепочке. На большом пальце правой руки – резиновый наперсток для переворачивания страниц. Ее стол окружен десятками кактусов.
Она замечает, что я смотрю на них.
– У нас здесь слишком сухо, чтобы могло расти что-то другое, – объясняет она. – Сырость разъедает типографскую краску.
Длинные столы завалены газетами. Какие-то люди вырезают статьи и складывают их аккуратными стопками. Другие читают и подчеркивают ключевые имена и фразы. Третьи, ориентируясь по этим пометкам, сортируют статьи по папкам.
– У нас есть переплеты стопятидесятилетней давности, – говорит библиотекарша. – Вырезки так долго не сохраняются. Со временем они рвутся по краям и распадаются в пыль.
– Я думал, что сейчас все в компьютерах, – говорю я.
– Только за последние десять лет. Сканировать все подшивки слишком дорого. Их микрофильмируют.
Она включает компьютер и спрашивает, что мне нужно.
– Я ищу объявление о смерти, опубликованное около тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Леонард Альберт Эдвард Морган….
– Назван в честь старого короля.
– Думаю, он был кондуктором в автобусе. Возможно, жил или работал в районе Хейуорт-стрит.
– В Эвертоне, – говорит она, щелкая по клавишам двумя пальцами, – большинство местных автобусов начинают или заканчивают маршрут в Пир-хед или на Парадайз-стрит.
Я отмечаю это на листочке, стараясь писать большими ровными буквами. Это напоминает мне о подготовительном классе: я вывожу большие буквы на дешевой бумаге карандашом, который едва не упирается мне в плечо.
