Лоренс Блок - Капля крепкого

— Нет, — ответил я. — Чего уж тут приятного? Но по крайней мере это избавляет меня от необходимости думать, что делать дальше.

Я смотрел телевизор, когда вдруг зазвонил телефон. По американскому кабельному спортивному каналу транслировали из Шотландии футбольную игру, или матч, как вам будет угодно, и я сидел и смотрел, как молодые парни в шортах и футболках с длинными рукавами с неиссякаемой энергией носятся по полю и проделывают невообразимые штуки. Они бегали, передавали друг другу пасы, лягались, толкались и брыкались. Счет все время менялся, и я никак не мог догадаться, кто же, в конце концов, победит.

Я убавил звук и снял трубку. Звонила Джен.

— Думаю, нам надо поговорить, — сказала она.

Глава 34

«Тиффани» — это самый знаменитый ювелирный магазин на Пятой авеню. Если бы я сказал какому-нибудь приятелю, что встречаюсь со своей подружкой в «Тиффани», он бы решил, что мы пошли покупать кольца. Но название «Тиффани» носит также кафетерий на Шеридан-сквер, открытый круглосуточно, и Джен выбрала его местом встречи, поскольку находилось это заведение примерно на равном расстоянии от ее и моего дома.

Я не особо торопился и дошел до метро пешком, но все равно мне пришлось подождать ее. И вот, наконец, она появилась, но не одна, а с подругой, женщиной под пятьдесят с заостренными чертами лица и подозрительно черными, явно крашеными волосами. Они подошли к моему столику, у каждой была сумка с покупками, и Джен представила свою спутницу — Мэри Элизабет. Мы кивнули друг другу, я жестом пригласил дам присесть. Джен взглянула на Мэри Элизабет, та помотала головой.

— Нет, мы не можем остаться, — произнесла Джен. Поставила свою сумку с покупками на стол, Мэри Элизабет поставила свою рядом. — Здесь вроде бы все.

Я кивнул, впал в задумчивость. И когда увидел, что никто не двигается и не произносит ни слова, понял предназначенную мне в происходящем роль. Полез в карман и достал связку ключей. Выложил их на стол. Ключи пробыли там пару секунд, затем Джен протянула руку, взяла ключи, взвесила их на ладони, потом убрала в дамскую сумочку.

Она развернулась, чтобы идти, и Мэри Элизабет развернулась вместе с ней. Но тут вдруг Джен приостановилась и взглянула на меня. А затем выпалила:

— Нет, правда, мне жуть до чего не нравится все это, и особенно — время. Прямо перед твоим юбилеем.

— Да, будет через пару дней.

— Во вторник, правильно?

— Вроде бы так.

— Мне следовало дождаться и сделать это после, — сказала она, — но потом подумала, может, тогда будет еще хуже, и…

— Все, проехали, — вздохнул я.

— Но я только…

— Проехали.

Казалось, она вот-вот разрыдается.

— Джен, — позвала ее Мэри Элизабет.

Та развернулась, двинулась следом за ней к двери и ушла.

А я остался. На столе рядом с чашкой кофе, который я заказал, но пока еще не отпил ни глотка, высились две сумки. Одна с логотипом универмага, вторая — из магазина, где продавали художественные принадлежности. Каждая была полна лишь наполовину, и Джен вполне могла нести обе. Стало быть, решил я, Мэри Элизабет она взяла для моральной поддержки.

Я пошел в собор Святого Павла на вечернюю встречу. Затем присоединился ко всей честной компании в кафе «Пламя» и сидел до тех пор, пока все не разошлись по домам. Прошел по Девятой авеню до Пятьдесят седьмой улицы, миновал свою гостиницу, дошел до Лексингтон-авеню. Свернул на Лексингтон, дотопал до Тридцатой улицы и успел как раз во время, чтобы начать расставлять стулья для полуночной встречи.

Увидел несколько знакомых лиц в зале, но никого из этих людей не знал по-настоящему. Никто выступать не хотел, и тогда женщина, председатель спросила меня, продержался ли я трезвым на протяжении девяноста дней. Я сказал, что уже выступал совсем недавно, сегодня не в настроении. Тогда она нашла кого-то другого. Они всегда находят кого-то другого.

Я просидел там около часа, выпил две чашки кофе, съел несколько печений. На выступающего особого внимания не обращал, а во время обсуждения ни разу не поднял руку. В конце подумал: может, пойти и выпить с кем-то из них, но затем решил — к черту. Прошел по Сорок второй, поймал такси и поехал в гостиницу.

Сумки с покупками стояли там, где я их оставил, нераспакованные, притулились на полу возле кровати. Я улегся спать, и они остались стоять на прежнем месте до утра. Вернувшись в номер после завтрака, я понял, что приходила горничная, постелила свежее белье, выбросила мусор из корзины. А сумки остались на прежнем месте.

Я снял трубку и позвонил Джиму.

— У меня тут на полу две сумки с покупками, — сообщил я. — Ума не приложу, что с ними делать.

— Пустые сумки?

— Наполовину полные. Там моя одежда, которая была у Джен.

— Что мне всегда в тебе нравилось, — заметил он, — так это то, что ты всегда начинаешь с главного.

Я говорил, а он слушал. Я все ждал вопроса, почему я выжидал чуть ли не сутки, прежде чем рассказать ему о том, что происходит, но он на эту тему не произнес ни слова.

— Ты ведь знал, что это случится, — произнес он, когда я наконец иссяк.

— Ну, догадывался.

— И сразу стало легче?

— Не особенно.

— Да, наверное. И что ты чувствуешь?

— Опустошенность.

— И?…

— Облегчение.

— Что ж, все правильно.

Я задумался.

— И еще, сдается мне, я сам виноват в том, что случилось.

— Из-за того, что переспал с Донной.

— Да.

— Но ведь ты понимаешь: если будешь размышлять об этом и дальше, это ничего не изменит. Нет смысла травить себе душу.

— Да?

— Сам подумай, Мэтт.

— О Донне она не знала.

— Нет.

— Даже подсознательно не могла догадаться, потому как с тех пор мы с ней ни разу не виделись. Даже по телефону почти не говорили.

— Верно.

— И теперь я выискиваю способ взвалить всю вину на себя.

— Угу.

— Вчера ходил на полуночное собрание.

— Это в любом случае не повредило, верно?

— Думаю, да. Решил весь уик-энд ходить на собрания.

— Неплохая идея.

— А сегодня встреча в Сохо. Но думаю пойти в другое место.

— Правильно.

— Джим? Я пить не собираюсь.

— Я тоже, — бросил он. — Разве это не замечательно?

Я ходил на встречи почти весь уик-энд. Но в субботу днем немного задержался в номере, и тут зазвонил телефон.

Это был Джо Дуркин.

— Даже не знаю, стоит ли тебе все это знать, — начал он, — но ты интересовался ограблением в Грамерси. И я подумал, тебе будет любопытно узнать кое-какие детали. О грабителе, который не рассчитал свои силы.

— Они взяли парня?

— Да, с поличным, прямо на месте преступления, — ответил он. — Нет, не тогда, когда он бил твоего парня. Саперштейна?

— Саттерштейна.

— Ну, почти одно и то же. Оказывается, он был не первым человеком, которого грабанули в этом районе, просто первым, кто при этом погиб. И они использовали подсадную утку из отдела уличных преступлений: нарядили в простецкие шмотки, влили ему в глотку малость спиртного и послали разгуливать по улицам с таким видом, точно он под мухой.

— Не понимаю, почему меня никогда не посылали на такие задания.

— Нешуточное, должно быть, испытание, — заметил он, — увидеть рожу грабителя, когда жертва вдруг достает и показывает ему жетон и пушку. Слышал, так они раскрыли десять или двенадцать дел. И этот парень сразу во всем сознался.

— И в убийстве Саттенштейна?

— Того бедолаги? Нет, он твердил, что этого не делал. Но, может, еще созреет и признается, когда дело можно будет передать в суд. Его адвокат об этом позаботится. Если заключено досудебное соглашение, надо составить полный список, чтобы потом вдруг ничего не всплыло.

Иногда дела обстоят именно так, как видятся на первый взгляд. Грегори Стиллмен повесился, Марка Саттенштейна убил уличный грабитель.

Я вышел из номера и отправился на собрание.

В воскресенье днем я ходил на встречу в синагоге, что на Семьдесят шестой улице, буквально в нескольких шагах к западу от Бродвея. Никогда не бывал здесь прежде, и стоило переступить порог, первым импульсом было — немедленно развернуться и убраться отсюда. Потому что в зале сидела Донна.

Но я остался. И мы очень мило пообщались. Она снова поблагодарила меня за то, что помог ей в прошлое воскресенье, на что я ответил, что рад был помочь. И вообще, складывалось ощущение, что в постель мы вместе не ложились.

Затем я встретился с Джимом за нашим обязательным «раз воскресенье, значит, Шанхай» обедом, и мы не стали говорить ни о Джен, ни о Донне, ни о моих ощущениях трезвенника. Говорил в основном он. Рассказывал истории и случаи из пьяной своей жизни, ну и о давних временах, когда еще капли в рот не брал. Словом, пошел вспять и дошел до самого детства. Я так увлекся его откровениями, что слишком поздно понял: Джим специально избегает обсуждать самые последние события в моей жизни. Вот только я никак не мог решить — то ли он устраивает мне перерыв, то ли просто себя жалеет, не хочет выслушивать всю эту муть. Впрочем, как бы там ни было, я преисполнился к нему чувством благодарности.