Эндрю Клейвен - Час зверя

— Бах! — И снова взмах револьвера у нее перед глазами. Гигант склонился над ней, погружаясь в яркий красный отсвет поезда. Интеллигентное, ухоженное лицо. Волосы песочного цвета, печальные глаза, полные, чувственные губы, угрюмая усмешка, точно у него внутри что-то болит.

— Я знаю, кто ты такая! — крикнул он. Теперь еще приходилось орать во всю глотку. Грохот поезда распространялся во все стороны, вытесняя воздух. Свет жег глаза. Ветер отбросил волосы Нэн ей на лицо, забиваясь в раскрытый рот.

— ФБР! — визжал человек на платформе. — Внеземная цивилизация. ФБР! Лезешь мне в мозги! Хочешь завладеть моим разумом! ВНЕЗЕМНЫЕ МАТЬ ИХ СОЗДАНИЯ ПОВСЮДУ! Ты меня не обманешь!

Нэнси молча уставилась на него.

Он переживает приступ шизофрении…

Безумец снова шагнул к ней. Нэн отшатнулась, уклоняясь от нацеленной на нее черной дыры, но мужчина, нависнув над ее головой, сунул оружие ей прямо под нос, вынуждая Нэнси заглянуть в глубокий кратер револьвера, в его зловещую тьму. А между тем вся станция погрузилась в оглушительный белый свет. Поезд визжал и свистел, его сигнал пронзал слух, словно вой дикого животного, предупреждающего сородичей о близкой гибели.

— Ради Бога! — вскрикнула она.

— Знаю, кто ты, федик-педик!

Нэн почувствовала, как ствол револьвера уперся ей в лицо. Горячий. Вот-вот выстрелит.

— Сдохни! — приказал он, и вопль поезда подхватил его слова.

Нэнси быстро взмахнула рукой — правой, умелой рукой, отбивая в сторону руку с револьвером. Нападавший успел нажать на курок, и Нэнси завизжала, услышав, как из дула револьвера вырвался страшный гром. Пламя и дым растворились в ярком сиянии, но Нэнси успела уже нырнуть в сторону. Она сама не знала, что делает, даже не задумывалась об этом — просто рванулась вправо, в сторону платформы. Поезд обратился в лавину грохота и света, вытесняя все на своем пути, и пространство и время.

Нэнси резко рванула нападавшего за руку. Левой рукой потянула его вниз, правой — залепила ему в челюсть. Исступление не дало ей ощутить боль — только глухой удар, отдавшийся в плече и локте. Она почувствовала, как костяшки пальцев врезались в поросший щетиной подбородок. Удар и рывок — и сумасшедший распластался на краю платформы. С громким воплем он опрокинулся навзничь, раскинул руки…

Папочка?

Мужчина полетел вниз, в слепящий свет. Вниз, на рельсы. Нэнси растерянно глядела ему вслед, огромный серебристый лик поезда уже приближался к ним обоим. Сумасшедший, прижимаясь к рельсам, лежал на спине, окутанный ледяным белым светом. Он даже не успел испугаться, просто лежал и в немом изумлении таращился на фары. Нэн тоже не успевала спасти его: она сама должна была лезть либо на платформу, либо под нее. Сойти с путей, чтобы не превратиться в лепешку между бетоном и сталью.

Сумасшедший приподнял руку, защищаясь от надвигавшегося поезда.

— Убийца! Убийца! — вскрикнула Нэн и спрыгнула на рельсы.

Схватив безумца, она рванула его за лацканы рубашки, потянула к себе. Слишком большой, слишком тяжелый — ей никак не удавалось повернуть эту тушу. Поезд вот-вот налетите Нэнси уже чувствовала спиной его хищное дыхание, уши разрывал гром, неистовой гарпией завывал сигнал. Безумец глупо таращился мимо нее на поезд, все еще укрываясь от приближающегося чудовища приподнятой рукой.

Нэн заорала, заставив его приподняться, поволокла в сторону — прочь с путей, прочь от рельсов; запихала его под платформу, словно тряпичную куклу. Нырнув в убежище вслед за ним, она упала прямо на безумца. Прижалась к нему, пропуская мимо острые, словно нож, огни; железные колеса проклацали рядом с ней, буквально в полудюйме от нее. Нэн прижималась к маньяку, впитывая в себя отвратительный кислый запах, вонь его мочи и грязи, механический запах раскаленного поезда. Паровоз промчался мимо, за ним — вагон, потом еще один и еще; вспышки света следовали одна за другой. В последний раз торжествующе взвыла сирена, и вот поезд уже стучит в отдалении, притихает гром, смыкается тьма. Состав прошел, скрылся, укатили колеса, все погрузилось во тьму.

Сгустилась тишина. Нэн застонала. Перегнувшись через своего полоумного товарища, она извергла из себя блевотину.

— Господи, какое унижение! — пожаловался сумасшедший.

— Заткнись! — Нэнси скатилась с него на пол. Перевернулась на спину, ухватила рукой револьвер, оставшийся лежать на путях, между рельсами. Недоуменно оглядела темный тоннель.

— Заткнись, мать твою! — хрипло повторила она.

Без двадцати пять.

Перкинс стоял возле мраморной балюстрады, откуда открывался вид на платформу Гранд-сентрал. К этому времени он уже чувствовал себя усталым и озадаченным.

Он устроился в открытом кафе на балкончике. Рядом с ним мужчины и женщины потребляли спиртное за столиками и возле стойки бара. Облокотившись на балюстраду, Перкинс осушал очередную бутылку пива.

Внизу, на площади большого вокзала, растекались во все стороны потоки пассажиров. Они врывались на вокзал из двух длинных проходов с обеих сторон, выплескивались через мраморные тоннели, ведущие к путям. Наверху, под просторным потолком небесного цвета, разукрашенным знаками Зодиака, расположенными против осевого движения, мерцали слабенькие голые лампочки заменявшие звезды, а люди, не поднимая глаз, сталкивались друг с другом и, петляя, выбирались наружу. Волны все новых и новых пассажиров то и дело ударялись о справочный киоск в самом центре вокзала.

Киоск был отделан медью, наверху красовались старинные часы. Стрелки указывали: без двадцати пять.

Перкинс снова глянул на часы и сдул с пива пену. Следовало вернуться домой. Вернуться и проверить, как там Зах. Страх, забивая глотку, переходил в тошнотворное удушье. Думать становилось все труднее. Мать твою, на до было сразу же идти домой.

Но что потом? Он мог только стоять рядом и смотреть, как Зах сдается полиции, а Муллиген и фэбээровцы рвут его на части.

Прозрачные черные стрелки часов на вершине киоска медленно сдвинулись с места. Без четверти пять. Пер кине прислушивался к смутному, гулу голосов, вздымавшемуся к нарисованным звездам. Он думал о Тиффани Разыскать ее, подвергнуть допросу, выпытать все о теле в коттедже, о фотографии, где она снята вместе с Фернандо Вудлауном. Оливер пытался дозвониться ее родителям в Скардейл, но безуспешно, поэтому он решил встретить поезд, прибывающий в 5.02 вечера, который она сама отметила в расписании. Перкинс продолжал томиться на вокзале, твердя себе, что следовало бы поспешить домой.

Человек в справочном окне сказал ему, что поезд следует встречать на 28-м пути. Отсюда Перкинс видел нужное ему число, намалеванное над одним из мраморных сводов. Он следил за выходом, посасывая пиво, надеясь, что пиво размоет кисель страха, заливавший его внутренности от желудка до самого мозга. Знать бы только, сколько пива для этого понадобится! Он пил большими глотками и думал о Тиффани. Передернув плечами, Оливер с гримасой отвращения вгляделся в снующую внизу толпу.

Перкинс припомнил, как в первый раз встретился с Тиффани. Тогда она уже поселилась вместе с Захом, но Оливер пока даже имени ее не слыхал. Однажды он зашел навестить Заха — пожалуйста, она тоже тут. По всей видимости, они познакомились в той пенсильванской секте, истинно христианском убежище, откуда Оливеру пришлось спасать Заха, когда тот во второй раз принялся за наркотики. Какое-то время Тиффани оставалась там и после отъезда Заха, однако ей не хватало его мистической, таинственной, астрально-оккультной силы, и она поспешила вслед за своим дружком.

— Он примерно на три астральных уровня превосходил всех в нашем лагере, — пояснила она Оливеру при первой же встрече. — Вот почему его аура так загрязнилась. Это все от усилия прорвать пелену их непонимания.

— Да, наверное, именно в этом все дело, — отозвался Оливер.

Зах и Тиффани обвили друг друга руками и заулыбались ему. Два влюбленных космических шарика.

Перкинс покачал головой при одном только воспоминании об этом. У него даже портился вкус во рту, когда он думал о Тиффани. Предательские, нежные, голубиные глаза. На миг взгляд Оливера обратился к потолку со звездами. Апрельский знак, нацелившись на восток, опрокинулся в зиму. Тиффани верила в астрологию. Верила, что сны — это вести от Бога; у Иисуса была белая аура, Мария зачала его от Божественной энергии, излучаемой Вифлеемской звездой.

— Знаешь, — пропела она однажды, — мне так трудно принять, что ты — брат Заха. — Наклонив голову набок, она внимательно посмотрела на него. Личико Венеры, голосок — что живая музыка. — Понимаешь, его астральный уровень настолько высок, у него такая чистая аура, он так глубоко проницает, а ты…

Перкинс коротко фыркнул, запрокидывая бутылку и выливая в рот последние капли. Широкоплечий мужчина, стоявший справа от него, сдвинулся к бару, поставив кружку на перила. Перкинс заметил женщину в зеленом платье, пристроившуюся за одним из соседних столов. Забросив ногу на ногу и покачивая на носке черную лакированную туфлю, она попивала содовую с соком. Женщина поглядела на Перкинса, но тот отвернулся, угрюмо оглядывая вокзал. Прислонившись к холодной каменной стене, он хмуро таращился вниз на постоянно прибывавший поток торопливых пассажиров, накрытых рукотворным небом. Стрелки часов, украшавших справочный киоск, приближались к пяти.