Натан Барридж - Код каббалы
Тело ее скорчилось от непомерной натуги. Энергия, которой она поддерживала столп, истощала ее. Атаки сверху не утихали, они нападали на ее угол, будто чувствовали, что она слабеет.
Нет! Ей нельзя сдаваться. Не теперь, когда они в безопасности. Не сейчас.
Ее дух норовил ускользнуть из тела. Ей было уже почти нечего отдать Адонай Мелех.
— Отдохни, дочь моя, — произнес голос в ее мозгу. — Я приму твою ношу. — Золотая фигура выступила из тьмы.
— Вы удержите стену? — спросила она, ускользая все дальше от съежившейся оболочки, бывшей некогда ее телом.
Она неотчетливо разглядела, но, кажется, губы видения озарила улыбка. Оно взяло Марджи за руку и притянуло к себе. Великая ноша была снята с ее плеч, и Марджи почувствовала себя невероятно легко. Фигура отпустила ее и вошла в столп алого огня.
Золотое сияние отодвинуло в сторону сморщенную оболочку. Она уставилась на пожухшее тряпье и поняла, что это останки ее тела. Теперь золотистая фигура стояла на ее месте. Рука ее была поднята то ли для салюта Марджи, то ли для прощания с ней. А может, в попытке выразить и то и другое.
Она парила, ее уносило вверх. Как странно. Она проплыла над пентаграммой и увидела, как пламя взметнулось вверх, все такое же ярко-серебристое, но теперь с золотыми искрами. Пылающие стены раздвинулись, оттесняя темную силу, беснующуюся за ними.
Теперь она поднималась все быстрее, пройдя сквозь пол и груды трупов странных искореженных существ. Все выше, она без малейшего сопротивления проскользнула сквозь потолок и крышу. Тьма осадила дом, нависнув над ним как тяжелое грозовое облако, но серебристый искрящийся золотом свет теснил это облако. Тьма учуяла исход Марджи и взвыла будто от неутолимого голода, но напасть ей было не под силу. Теперь Марджи была в безопасности.
Марджи поднималась все выше в ночное небо, и все громче раздавались приветственные голоса. Яркий столп света омыл ее лучом того оттенка, что она видела лишь раз в жизни, и все мысли о земной битве покинули ее.
Она вернулась домой.
Есод
СОТВОРЕНИЕ МИРА
САММАЭЛЬ
Зал был пуст и недвижен для всех, кроме самого зоркого наблюдателя. Посвященный в таинства мог бы учуять присутствие Саммаэля, да и то вряд ли. Немногие по доброй воле забредали в это место, потому что это был Аваддон, последнее прибежище Повелителей Суровости.
Бесплотная тень Саммаэля парила над плитами пола, неуверенность лишала его обычной для него убежденности. Возвращение сюда... приводило его в замешательство. Он смаковал это ощущение, как редкое ценное вино. В последние годы он редко чувствовал что-либо, кроме жгучей ненависти к тем, кто бросил его в этот застенок давным-давно. Зал имел форму пятиугольника, и стены его величественно вздымались ввысь. Арочный свод терялся в бескрайней тьме. Причудливый мозаичный рисунок украшал стены и пол, картины сменяли друг друга, повествуя об истории Сотворения мира. Саммаэля не трогали эти красоты.
Это место было темницей, ею оно и оставалось.
Аваддон был построен без окон и без дверей. Он служил Усыпальницей Падшим, вечным памятником сгубившей их гордыне. Пока их души бродили на свободе, их тела были навек заключены в седьмом круге Шеола, в Аваддоне.
Саммаэль скользнул ближе, оглядывая саркофаги без крышек, занимающие все пять углов зала. Высеченная из цельных глыб обсидиана, их сияющая черная гладь странно дисгармонировала с бледной кожей их обитателей. Он сосредоточился, и едва заметные силовые линии прочертили пол.
Они сложились в фигуру, слишком хорошо знакомую Саммаэлю.
Падшие веками пытались разрушить эту Пентаграмму Защиты, но тщетно. Изнуренные и истощенные, они покинули свои тела и устремились к миру людей. Каждый из них нашел себе занятие и развлечение по сердцу, живя за счет людей, но тела их оставались взаперти, навеки скованные заклятием пентаграммы. До сих пор.
Саммаэль опустился подле одного из саркофагов, изучая заостренное лицо, которое когда-то давно было его лицом. Оно было овальным, закруглявшимся к подбородку и к макушке. Широко расставленные глаза фиалкового цвета были испещрены золотистыми крапинками. Губы были тонкими и изящно очерченными.
Тело Саммаэля было гладким, лишенным волос, с выпуклым животом и длинными конечностями. Кожа его была молочно-белой, с легким золотистым оттенком. Лишь шрам между ног нарушал безупречное совершенство его тела: отсутствие репродуктивных органов бросалось в глаза.
В душе Саммаэля забурлила ненависть, грозя единой волной унести с трудом обретенный контроль.
Заключить их тела в Аваддон на веки вечные, позволив душам парить безоглядно, — это наказание было почти переносимым. Но вот кастрировать их, как скот, было просто непростительно.
Однако физические увечья были всего лишь символом. Айн Соф лишил их возможности к сотворению жизни. Они могли влиять, манипулировать и даже обладать, но не воспроизводить себе подобных. Даже создавать что-либо действительно свое они были неспособны. Единственное, что им оставалось, — действовать через людей, подвергаясь всем ограничениям, которые налагал этот способ действия. Таково было проклятие Суровости, их основополагающий недостаток, который они собой олицетворяли.
Со временем Падшие, некогда стоявшие во главе свода ангелов, научились жить за счет людей, словно пресловутые пиявки, искривляя и извращая все, к чему они прикасались в отместку за это их поглотила отупляющая человеческая щелочность и тщета, и все их претензии на божественность были утрачены.
Надежда и исступленное стремление сдерживали гнев Саммаэля. Их освобождение из этой гробницы зависело от пяти смертных, которых и взрослыми-то можно было назвать лишь с натяжкой. Эти люди были ключом к темнице, редким шансом для Падших преодолеть сдерживающие их стены.
Он смаковал иронию происходящего. Играет ли с ним Айн Соф? Саммаэль и его братья были низвержены и лишены Господней милости, когда знание Даат, внезапное самосознание людей, разделило Древо жизни на три отдельных столпа. Так нет ли иронии в том, что человечество, возможно, и послужит в итоге орудием их искупления?
Какой изящный парадокс.
Саммаэль еще на один миг задержался над телом, а после нырнул в свою неподвижную плоть.
Он выбрался из саркофага, движения его были дергаными и нескоординированными. Тело онемело, забыло, как ходить, но в остальном телесная оболочка прекрасно сохранилась. Странно было снова носить то же тело. Ощущение было и знакомым, и чужим.
Да, он был прав, когда пришел сюда. Плитки пола под его ногами нагрелись, словно намекая на сокрытую под ними силу. Саммаэль направился к чистейшей воды сапфиру в Центре пентаграммы. Он был огромным, около метра в диаметре, и формой повторял форму зала. Это был не просто драгоценный камень. Он коснулся прозрачной поверхности кончиками длинных пальцев. В глубине камня в ответ на его прикосновение взметнулся вихрь.
Искорка света появилась в глубинах сапфира. Он сосредоточился, призывая искру расцвести. Крошечная точка вспыхнула, и бесцветные лепестки пламени взметнулись в сердце драгоценного камня. На его поверхности проступили мерцающие письмена. Надпись была на арамейском.
Этот издревле проклятый сапфир был краеугольным камнем темницы Падших. Его невозможно было разрушить, не сломав структуры всего сущего, лишь только у Айн Соф достало бы сил одолеть его. Однако камень был неодушевленным. Его можно было провести, и этим шансом собирался воспользоваться Саммаэль.
Саммаэль возложил длинные персты на лик камня и, взывая к его силе, призвал к себе остальных Повелителей Суровости. Он чувствовал, как камень стремится прочь, собирая призванных.
Они придут.
У них нет выбора.
На зов Аваддона откликнется любой из избравших путь Суровости, особенно Падшие.
ГРИМВИТСКАЯ ВПАДИНА
В пустынной небольшой впадине над самой землей пролетела сова. Она облетела впадину кругом, высматривая добычу, когда небо едва-едва посветлело. Осыпавшиеся останки кладки тут и там виднелись в траве равнины, но ничего съедобного не шевельнулось в тени крыльев хищницы. Она снова закружила, сужая зону поисков, пока ей не попался подходящий для отдыха валун.
Мощные крылья мастерски управляли полетом, пока не раскрылись в последнем взмахе, после чего птица приземлилась на камень. Она пригладила перышки, даже не подозревая, что пересекла кольцо защитных заклятий, не дозволяющее существам более разумным подступить так близко к развалинам.
Ей скоро нужно было возвращаться к родному гнезду.
Валун под ней содрогнулся. Застигнутая врасплох, она немедленно поднялась в воздух. Яркое густое свечение заструилось из-под земли, приглушенное слоями земли и камней, Но не укрывшееся от зоркого совиного глаза. Она полетела прочь из этого нехорошего места на пределе возможностей своих крыльев.
