Питер Бенчли - Остров
– Осторожно. Я подбирался к ним так, как я подбирался бы к народу Тасадай или Хибаро, или к любому другому анахроническому обществу. Находясь далеко в море, я посылал им с приливом разные вещи: ром, порох и – глупость с моей стороны, но я не мог этого знать – стеклянные бусы и украшения. Я всегда прикладывал записку, предлагая дружбу, объяснял, что я хочу им только добра, уверял их, что я – единственный, кто знает об их существовании. Когда они в конце концов разрешили мне с ними встретиться, – Виндзор снова улыбнулся, – Л’Оллонуа сообщил мне, что я целый год сводил их с ума. Они никогда меня не видели, не могли меня поймать. В конце концов, они согласились со мной поговорить – среди океана, одно вооруженное судно против другого, – да и то лишь потому, что боялись, я разочаруюсь и расскажу о них другим.
Волна ярости поднялась в груди Мейнарда, – он думал, что ухе неспособен на такие переживания.
– Вы знаете, скольких жизней стоил ваш маленький эксперимент, ваше восхищение...
– Тьфу! – Виндзор проигнорировал этот упрек. – Когда цивилизация заболтает себя до того, что сама себя забудет, эти люди все еще будут существовать. Все сведено к простейшей, самой что ни на есть основной, неоспоримой добродетели – выживанию. Мораль, политика, философия – все направлено на эту единственную цель. И это единственное, к чему стоит стремиться.
– Выживать... чтобы делать что?
– Выживать, чтобы выживать. Не забывай, приятель, что человек – это все-таки животное. Цивилизация – это мех. Эти же люди бритые, они соответствуют своей природе, – говоря это, Виндзор смотрел на Мейнарда, но затем его внимание вновь переключилось на схватку, так как педик издал вопль боли.
Педик лежал на спине, свернувшись, и руками держался за свою окровавленную промежность. Шлюха сидела над ним на корточках, зажав ему горло.
Глядя на Виндзора, педик с мольбой протянул к нему руку.
– Доктор? – сказал Hay. – Он твой.
Виндзор с гримасой взглянул на несчастного побежденного.
– Он не красив, – сказал он, тряхнул головой и отвернулся. Когти шлюхи, впившиеся в горло педика, прервали его вопль.
Мейнард почувствовал растущее раздражение. Шлюха, исцарапанная и побитая, прошлась парадом вокруг поляны, триумфально крутя над головой кожаным гульфиком, с ухмылкой принимая аплодисменты толпы.
Глядя, как утаскивают тело педика, Мейнард заметил:
– Дорогостоящая вечеринка.
– Двое? Дорогостоящая? – переспросил Hay. – Нет. Многие сражения стоят больше.
Мейнард не видел, что Бет уходила с поляны, поэтому он удивился, увидев, как она появилась из темноты и размеренным шагом прошла на середину поляны. Она сменила одежду на чистую белую полотняную рубашку и намаслила себе кожу и волосы. Она выглядела застенчивой, девственной. Она молча встала рядом с котлом, сцепив руки впереди и опустив глаза.
– Тихо! – крикнул Hay. – Успокойтесь.
Шлюха села, шум в толпе утих.
– Гуди Санден желает сделать заявление. Подняв глаза, Бет сказала:
– Я больше не Гуди Санден. Я ношу ребенка Мейнарда. В толпе поднялся одобрительный шум. Hay сделал приветственный жест.
– Ты выполнил свою работу.
Мейнард коснулся пальцами шеи. Он понял, откуда взялась и грусть, и нежность у Бет, когда она занималась с ним любовью, почему Hay разрешил снять с него цепь, и почему он внезапно стал “достойным доверия”.
Хиссонер, похлопав Мейнарда по плечу, сказал:
– Путешествие окончено, приятель. Покойся, ешь, пей, веселись. – И обыденно добавил: – От Луки 12:19.
Виндзор подхватил:
– Безумный, в эту ночь душу твою возьмут у тебя. От Луки 12:20.
– Бог на небе, – ответил ему Хиссонер, – а ты на земле, поэтому слова твои да будут немного. Экклезиаст 5:1.
– Когда? – тупо спросил Мейнард.
– Завтра, – произнес Hay.
– День Господень, – кивнул Хиссонер. – Хороший день для того, чтобы умереть, ибо Он отдыхает и позаботится о том, чтобы ты был принят как положено.
– Как?
– Быстро, – сказал Hay. – Как ты предпочтешь, потому что это хирургия, а не кара. Но в данный момент, – он передал Мейнарду чашу, – думай только о празднестве.
Но Мейнард пить не мог. Воспоминания о сложных, невозможных способах побега пронеслись у него в голове, и хотя он понимал, что надежды нет, ему не хотелось сознаваться в своем полном поражении, напившись до потери сознания, которое со смертью потеряется навсегда. Кроме всего прочего, они, в конце концов, были правы: смерть может быть и приключением, и нет смысла портить начало этого нового приключения.
Котел с ромом был вновь наполнен и подогрет, и пьянка возобновилась с таким усердием, как будто бы первый, кто достигнет бесчувствия, должен был получить золотую звезду.
Хиссонер открыл новую бутылку бренди, и, вернувшись с ней к своему дереву, шлепком разбудил подругу и с новой силой взялся за ее религиозное воспитание.
Виндзор улегся на спину и, посасывая виски из своей бутылки, стал задумчиво рассматривать звезды.
Бет наполнила глиняный горшок ромом и села на землю, время от времени потирая живот и улыбаясь. Она избегала смотреть на Мейнарда – не хотела, вероятно, замутнять счастливые мысли о своем будущем напоминанием о том, что у Мейнарда, который дал ей это будущее, своего будущего не было.
Hay не спешил пить и часто поглядывал во тьму.
– Ждешь кого-нибудь? – спросил Мейнард.
– Да. Завершающий момент удачного дня.
Спустя мгновение они услышали шаги на тропинке и увидели, как на поляну вышли двое мальчиков.
Мануэль шел первым. На нем была белая рубашка, чистые белые брюки, а на шее висела золотая монета на золотой цепи.
Юстин, следовавший за ним, был одет как наследный принц: бархатная двойка цвета лаванды, белые сатиновые бриджи, шелковые чулки и черные кожаные туфли с серебряными пряжками. За поясом кинжал с ручкой из слоновой кости. Он представлял собой идеальный образец человека какого-то отдаленного столетия, если не считать портупеи с кобурой под левой рукой.
Волосы Юстина были зачесаны назад и завязаны, к ним приколота косичка с ленточками. Манеры его отличались царственной уверенностью – он держал голову высоко поднятой и, пересекая поляну, не смотрел ни на кого, кроме Hay.
– Слушайте меня! – объявил Hay. Шум затих, слышались только звуки храпа, и в кустах кто-то облегчался.
– У меня был сын, и он умер, – объявил Hay. Он оказался пьянее, чем думал Мейнард; у него как будто отяжелела голова, и каждый раз, когда он ее слегка наклонял, он терял равновесие, и ему приходилось восстанавливать его, делая полшага вперед. – Я сделал бы своим вторым сыном этого, – он опустил руку на плечо Мануэля, – но в нем течет кровь и португальцев, и самбо и кучи других, поэтому если он и будет вождем, то лишь победив другого. Этого, – он вцепился другой рукой в плечо Юстина, – я беру в сыновья, чтобы делить тяготы и радости и... – он забыл, что хотел сказать. – И... остальное. – Hay закачался, но удержался, схватившись за плечи мальчиков. – Но я предсказываю, что будет день, когда вот этот Мануэль и этот вот Тюэ-Барб будут соперничать за власть. Кто победит? Лучший, и так тому и быть, ибо побеждать должен сильнейший.
Хиссонер заявил из-под своего дерева:
– Одно поколение уходит, а другое приходит, но земля пребудет во веки.
– Хорошо сказано. – Hay достал из мешочка на шее золотую подвеску, по размеру больше той, что была на Мануэле, и повесил ее Юстину на шею.
На лице Юстина появилась легкая снисходительная улыбка, типа “noblesse oblige”[13].
“Ты несносный маленький придурок”, подумал Мейнард, еле сдерживаясь, чтобы не вскочить и не дать своему ребенку по зубам, – это было бы его последним, смертельным актом.
– Итак, пришло время, – сказал Hay, беря Юстина под руку, – стать мужчиной. – Он повел мальчика между полусонными телами, останавливаясь то там, то тут, чтобы посмотреть в лицо, чтобы щипнуть ляжку. – Вот, – сказал он наконец, и тычком ноги разбудил шлюху. – Вставай, леди. Есть работа.
Шлюха зашевелилась и кашлянула.
– Забери этого парня и научи его пользоваться своим оружием.
Фыркая, плюясь и бурча, шлюха с трудом встала на ноги.
– Я буду поживей, если высплюсь.
– А я говорю, будь поживей сейчас.
Шлюха взяла Юстина за руку.
– Пошли, мальчик.
– Когда я в следующий раз его увижу, надеюсь, он будет уже не мальчиком, – пригрозил Hay. Он повернулся к Мануэлю. – Иди с ними. Эта свинья может заснуть еще до того, как выполнит свою обязанность.
Проходя мимо Мейнарда, Мануэль взглянул в его сторону, и в этом взгляде Мейнард прочитал твердую решимость – не допустить, чтобы Юстин когда-либо достиг того возраста, когда он сможет взять на себя бразды правления.
* * *Один за другим они заснули. Сначала Бет, которая погрузилась в забытье, осушив до последней капли свой глиняный горшок. Затем Виндзор; бутылка выскользнула из его руки и побулькивала у него на груди. Хиссонер, разбирая положение о Царствии небесном, продолжил его храпом. И, наконец. Hay, который собирался укрыться в своей хижине, но не смог этого сделать, так что ноги его остались торчать снаружи.
