Кэтрин Нэвилл - Магический круг

Мой дядя лишь улыбнулся в ответ. Я глянула на Оливера и Бэмби: у них обоих остекленели глаза, точно у форели, вдруг осознавшей, что ее вытащили из воды.

— Гаврош, история практически закончена, — сказал Лаф.

— Для меня уж точно, — сказала я, отодвигая в сторону недоеденный омлет saumon fume[29] и вставая из-за стола.

— Далеко ли ты собралась? — жизнерадостно поинтересовался Лаф.

Оливер теребил салфетку, пытаясь определиться, у кого же он в гостях — у меня или у Лафа. Я махнула ему рукой, чтобы не суетился и продолжал есть.

— Прогуляюсь, — сказала я Лафу. — Мне нужен глоток свежего воздуха, прежде чем ты предложишь проглотить что-нибудь еще.

— Больше я не предложу тебе проглотить ничего, кроме шампанского, — продолжая улыбаться, сказал он и похлопал меня по здоровой руке. — А потом мне хотелось бы прогуляться вместе с тобой, возможно, даже поплавать в бассейне, пока твой друг будет показывать Бэмби ближайшие склоны. Если, разумеется, вы не возражаете.

Лаф вопросительно взглянул на Оливера, сразу вскочившего из-за стола.

Расставшись со свитой суетливых официантов и пережив суматоху переодевания, благодарностей и объятий, Бэмби и Оливер исчезли на лыжных склонах, а мы с Лафом направились к расположенному под открытым небом термальному бассейну, отделенному от окружающих гор лишь стеклянными стенами. Там нас встретил Вольга Драгонов с купальными принадлежностями.

— Дядя Лаф, — сказала я, когда мы с ним наконец оказались в уютном уединении теплых успокаивающих вод минерального источника. — С чего ты вдруг решил поведать нам за завтраком такую странную историю? Оливер, конечно, мой друг, но он еще и мой коллега. И после такой утренней заправки он явно подумает, что моя семейка еще более безумна, чем на самом деле.

— Безумна? Я не вижу в моей истории ничего безумного, — возразил Лаф. — Все, что я рассказал, истинная правда.

Он скрылся под водой. А когда вынырнул, его серебристые, прилипшие к голове волосы подчеркнули великолепные черты его лица и проницательные голубые глаза. Мне подумалось, что в молодости он был настоящим красавцем. Неудивительно, что Пандора влюбилась в него. Не с этого ли начались наши проблемы?

— Все, что ты рассказывал, относится к области легенд, в основном связанных с историей нашей семьи, — возразила я. — Я впервые услышала, что твой отец был англичанином, не говоря уж о наследстве в сто миллионов долларов! И если Пандора действительно так сильно ненавидела моего дедушку Иеронима, как ты говоришь, то зачем же она выскочила за него замуж, когда тебе было двенадцать лет, и прожила с ним достаточно долго, чтобы завести ребенка?

— Представляю себе, какую версию этой истории предлагает Огастус, — произнес Лаф, и в его тоне вдруг впервые прозвучали циничные нотки. — Но поскольку мы теперь одни, я могу говорить откровенно. Мне очень не хотелось бы, Гаврош, вдаваться в подробности, касающиеся твоего родного деда, но ты задала мне вопрос — хороший вопрос, — зачем Пандора вышла замуж за такого презренного человека. Вернувшись к вечеру в его дом в Вене, мы узнали, что, пока мы отсутствовали, наша мать умерла. Младшие дети жутко расстроились, и нас всех рано отослали спать. На следующее утро, едва забрезжил рассвет, несколько крепких слуг под конвоем отвезли меня на поезде обратно в Зальцбург. С тех пор я не видел Пандору пять лет, поскольку ее увезли из Вены, а потом началась Первая мировая война. Лишь по прошествии пяти лет я узнал, что в ту самую ночь мой отчим изнасиловал ее, и не раз. И заставил ее выйти за него замуж, угрожая тем, что обнародует кое-какие известные ему сведения, из-за которых сама Пандора и ее семья могли подвергнуться большой опасности.

— Не может быть! — с трудом выдавила я. — Ты, часом, не сошел с ума?

— Нет. Хотя тогда думал, что могу свихнуться, — сказал Лаф с горькой улыбкой.

По его тону я поняла, что он говорит правду, и подумала, рассказывал ли он кому-нибудь об этом раньше.

— Дядя Лаф, а ты не хочешь закончить ту историю? — спросила я, подплывая к нему и кладя руку ему на плечо. — Извини меня за то, что я сказала. Мне действительно нужно узнать всю правду.

— Позволь мне продолжить с того момента, как мы все вместе с Везунчиком сели в карету и покатили к Хофбургу, чтобы взглянуть на оружейную коллекцию, среди экспонатов которой наш новый знакомый обнаружил некое таинственное и волшебное древнее сокровище.

В течение многих веков австрийские Габсбурги кроили и перекраивали свою обширную империю посредством череды великолепных браков с наследными принцессами таких стран, как Испания, Венгрия и так далее. Ныне часть Хофбурга, зимний дворец Габсбургов, была превращена в музей, где народу показывали королевские драгоценности, столовое серебро и многочисленные раритеты, собранные за многовековую историю.

Оружейная коллекция, одна из самых больших в мире, представляла особый интерес для Везунчика. Он уже говорил, что верит в судьбу, но по пути в музей в нашей карете, обращаясь к нам, детям, подчеркнул, что судьба немецкоязычных народов вовсе не обязательно должна быть связана с этой династией межнациональных браков, породивших разношерстное население, которое мы видим вокруг нас на улицах австрийской столицы. Однако это уже начало другой истории Адольфа, к несчастью известной теперь всему миру.

Сейчас нам важно то, что Везунчик обнаружил в Хофбурге две потрясшие его реликвии: меч и копье. Эти исключительно древние и ценные, как он полагал, экспонаты почему-то были размещены в углу зала в неприметной стеклянной витрине, до которой добирался лишь самый дотошный любитель старины. Рукоять длинного изогнутого меча скорее относилась к эпохе средневековья, чем к древней истории. А небольшое невзрачное темное копье закреплялось на древке грубым медным кольцом. Мы, дети, молча разглядывали эти реликвии, пока Эрнест не попросил Везунчика рассказать нам, что это за оружие.

— Этим реликвиям, — почти благоговейным тоном сказал Везунчик, — по крайней мере две тысячи лет, а возможно, гораздо больше. Общеизвестно, что они существовали уже во времена Христа, и весьма вероятно, что принадлежали они его прославленным ученикам. Считается, что именно с этим мечом святой Петр гулял по Гефсиманскому саду и отсек им ухо рабу первосвященника. Иисус посоветовал ему вложить меч в ножны, ибо недаром говорится: «Взявшие меч, мечом погибнут». Но история копья еще более интересна, — продолжил Везунчик. — Оно принадлежало римскому центуриону Гаю Кассию Лонгину, который служил под началом Понтия Пилата. Этим самым копьем Лонгин пронзил грудь Христа на кресте, желая убедиться в его смерти, и увидели они, как кровь сочится из раны…

Я видел в витрине перед нами отражение узкого, бледного лица Везунчика. Глядя на это оружие, он явно переносился мысленно в какой-то иной мир. Расширенные зрачки ярко-синих глаз с густыми темными ресницами увеличивали гипнотическую силу его взгляда. Но Пандора, стоявшая с другой стороны от витрины, разрушила эти чары.

— А в самой витрине написано, — равнодушно сообщила она, — что меч этот когда-то принадлежал Аттиле, царю гуннов, а копье — Фридриху Барбароссе, знаменитым личностям германской истории и тевтонских легенд. И еще там говорится, что согласно легенде, если эти два оружия окажутся в руках одного воина — как это случилось, очевидно, с Карлом Великим, — такой воин станет во главе всего цивилизованного мира.

— Так значит, поэтому Габсбурги правят столько столетий? — с интересом спросил я Пандору, пытаясь постичь тайный смысл древней легенды. — Потому что в их музее сейчас хранятся оба этих оружия?

Но за нее ответил Везунчик, тоже вышедший из транса.

— В легенде говорится, что именно воин должен завладеть ими обоими, — отрезал он. — А эти так называемые Габсбурги лишь подтверждают собственное имя: насест для ястреба, но не сам ястреб.[30] Они вьют гнезда там, где приземлятся, и украшают их перьями. Они утратили охотничий инстинкт вместе с гордостью и храбростью. И насколько мне стало известно, для достижения той власти, о которой ты, Пандора, сказала, недостаточно этого оружия. Существует еще много древних реликвий, покрытых пылью веков. Только когда все они воссоединятся в руках одного воителя, изменится весь наш мир. И такое время, я убежден, уже совсем близко.

Мы, дети, более почтительно уставились на два экспоната в стеклянной витрине. Но я втайне усомнился в возможности глобальных изменений, особенно если все остальные «древние реликвии» такие же неказистые и хрупкие на вид, как эти.

— Если это время так близко, — сказал мягкий голос за моим плечом, — то наверняка тебе известно, какие еще реликвии нужно найти?

Мы обернулись и увидели, что вопрос задал молодой кузен Пандоры, мой учитель музыки Дакиан Бассаридес, о котором мы почти забыли, поскольку он уже давно скромно помалкивал.