Грег Айлс - Смерть как сон
– А вот этот, справа… Бывший заключенный?
– Две ходки в «Синг-Синг»,[24] – тут же отозвался Бакстер. – Мы к нему еще вернемся. Забегая чуть вперед, скажу, что каждый из этих персонажей по-своему неординарен.
– Тем больше шансов отыскать среди них нашего приятеля, – процедил Кайсер.
Бакстер хмыкнул.
– Так что? Первые впечатления? Кого-то узнали?
– Н-нет.
Правее громилы фото молодого человека модельной внешности. Едва глянув на это лицо, я с ходу определила в нем гея. Я почти всегда безошибочно улавливаю признаки нетрадиционной сексуальной ориентации по внешности, речи и манере держаться. Сейчас передо мной только безмолвная фотография, но я, в конце концов, сама фотограф и кое-что понимаю в лицах. Он гей, это к гадалке не ходи. Последняя в ряду – женщина. Симпатичная, с длинными темными волосами, светлой кожей и черными, как уголь, глазами. Что-то подсказывает мне, что в ее жилах течет африканская кровь.
– Итак, левее всех Роджер Уитон собственной персоной, – сказал Бакстер, прокашлявшись в кулак. – Рядом Леон Айзек Гейнс, сорока двух лет. Родился и вырос в Куинсе, Нью-Йорк. Третий – Фрэнк Смит, тридцати пяти лет, тоже уроженец Нью-Йорка. Женщину зовут Талия Лаво, ей тридцать девять, уроженка округа Тербон, штат Луизиана.
«А, ну теперь все понятно…»
Лаво – сабинка, представительница малочисленной этнической группы, о которой присутствующие, наверное, даже никогда не слышали.
– Все четверо, включая Лаво, одно время проживали в Нью-Йорке, – продолжал Бакстер. – Другими словами, каждый из них мог иметь там знакомого и заказать ему Вингейта. Том, давай Уитона одного.
Общая фотография исчезла, и ее сменил любительский снимок Роджера Уитона. Я внимательно вгляделась в это волевое лицо, на котором несколько неуместно смотрелись бифокальные очки. Он больше походил на кузнеца или резчика по дереву, чем на знаменитого художника. В его руках хорошо смотрелся бы молот, а не тонкая кисть.
– Прежде чем перейти к биографии, давайте сначала разберемся с его переездом в Новый Орлеан. Три года назад этому человеку – отшельнику, несмотря на всю его известность, – врачи поставили неутешительный диагноз – склеродермия. Недуг тяжелый и зачастую смертельный. – Бакстер глянул на доктора Ленца. – Артур?
Тот встрепенулся, словно проснувшаяся сова.
– Считается, что склеродермия – женская болезнь, но мужчинам, которых она поражает, от этого не легче. Мало того, мужчины переносят недуг тяжелее. Внешние симптомы – уплотнение кожной ткани на лице и других участках тела – часто никак не проявляются у мужчин, но болезнь прогрессирует быстрее и в более тяжелой форме. Склеродермия – болезнь сосудов, в сложных случаях вызывает появление рубцов на внутренних органах, в том числе легких, что резко ослабляет их функцию. Вплоть до некроза. Один из симптомов, явно замеченный у Уитона, называется синдром Рейно. Речь идет о спазме сосудов в определенных частях тела – в первую очередь кончиках пальцев, но могут поражаться также нос, гениталии, пятки. Как правило, это холодный воздух или вода. Спазм не дает пораженной части тела снабжаться кровью и может длиться очень долго, что приводит к отмиранию. Иной раз врачам приходится прибегать к ампутациям. Больные склеродермией вынуждены постоянно носить перчатки – в том числе и летом.
– Уитон переехал на юг, спасаясь от холодного климата? – спросила я.
– Вероятно, хотя врачи не рекомендуют поступать подобным образом. Ибо это бесполезно. И даже вредно в некоторых случаях. Да, на юге жарко. Зато здесь, куда ни плюнь, установлены кондиционеры, а они Уитону противопоказаны. Спазм может случиться даже у открытой дверцы домашнего холодильника. Так что от склеродермии не убежишь. На свое счастье, он известный художник. И Туланский университет обеспечил ему все условия для работы. Известно, что художник Пол Кли также страдал от этой болезни и она сильно отразилась на его творчестве. В его картинах стали преобладать мрачные сюжеты, а из-за спазмов в пальцах совершенно изменилась техника письма. Он даже…
Бакстер погрозил Ленцу пальцем.
– Артур, давай не будем уклоняться от главной темы. У нас мало времени.
Ленцу не понравилось, что его так грубо прервали, но спорить с Бакстером было бессмысленно.
– Итак, Роджер Уитон, – объявил Бакстер тоном профессионального лектора. – Родился в тысяча девятьсот сорок третьем году в Вермонте, на ферме. Младший из детей. У него было два брата. Оба после школы отправились на военную службу – один в армию, другой на флот. В начальной школе Уитон не учился, но в своих интервью – а их он за всю жизнь дал до обидного мало – вспоминал, что мать была большой поклонницей классического искусства. Однажды она купила ему альбом, краски и книгу с репродукциями известных картин старых мастеров. Уитон пытался копировать их в альбом. Получалось настолько здорово, что в семнадцать лет он уже знал, кем станет. Уехав из дома, направился прямиком в Нью-Йорк. Об этом периоде его жизни нам пока известно мало. В интервью он вспоминал, что перебивался случайными заработками и рисовал портреты на улицах. Карьера художника не задалась, и поэтому в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году он записался в морскую пехоту. Дважды был во Вьетнаме, имеет Бронзовую звезду и Пурпурное сердце.
Я почувствовала, как под столом мне кто-то наступил на ногу. Это был Кайсер.
– Любопытный факт. Во Вьетнаме Уитон донес на двух солдат из своего взвода, что они изнасиловали двенадцатилетнюю вьетнамскую девочку. Тех судил трибунал и забрил в Ливенворс.[25] Что скажешь, Джон?
Кайсер почесал в затылке.
– А что сказать… Этот поступок, боюсь, приравнял Уитона по популярности к траншейным вшам. Поступок показательный. Он должен кое-что рассказать нам о характере Уитона, хотя что именно – я пока не знаю. Либо то, чему он стал свидетелем, действительно выглядело настолько отвратительно, что он не мог смолчать, либо у Уитона просто «комплекс праведника».
Меня возмутили эти слова.
– По-моему, любое изнасилование отвратительно само по себе, – холодно и спокойно произнесла я, хотя в душе у меня бушевал пожар. – И я считаю, что на месте Уитона любой порядочный человек поступил бы так же.
Вместо Кайсера мне ответил Бакстер:
– Я тоже служил во Вьетнаме, мисс Гласс. Большинство моих товарищей, оказавшись на месте Уитона, тоже испытали бы шок и возмущение, можете мне поверить. Но они не стали бы доносить.
– А что бы они сделали?!
– Отвернулись. Мне сложно представить себе человека, который в такой ситуации пошел бы стучать по начальству. Понимаю, вам неприятно это слышать. Но на войне между людьми складываются иные отношения. Я не знаю, что должен сделать твой боевой товарищ, чтобы ты на него донес. Разве что превратился бы в людоеда. Уитон после того случая был переведен в другую часть, и меня это не удивляет. Впрочем, его боевые заслуги действительно значительны. Командиры его не уставали нахваливать.
– Нам нужно выяснить имена его сослуживцев, – сказал Кайсер. – И не только командиров.
– Как раз этим мы сейчас занимаемся, – ответил Бакстер. – Итак, продолжим. Уитон потерял во Вьетнаме одного из своих братьев. Тот погиб не на поле боя, а в одном из сайгонских баров, куда ворвался террорист-смертник. Второй брат умер в тысяча девятьсот семьдесят четвертом от сердечного приступа.
Бакстер снова перебрал бумаги.
– После службы в армии Уитон вернулся в Нью-Йорк и записался слушателем на курсы современного искусства при университете. Со временем ему удалось сделать себе кое-какое имя на портретах. Так он прожил несколько лет, лелея в сердце главную мечту – стать пейзажистом. Два последних десятилетия, вы только представьте, он рисует один и тот же сюжет – лесную поляну. Все его картины так и называются: «Поляна». Начал с реализма, а сейчас пришел к абстракционизму. Название и сюжет те же, но прежнюю полянку уже не узнать. В ранних произведениях угадывались черты вермонтских лесов, в более поздних они смешались с вьетнамскими джунглями. Теперь уже сам черт не разберет, где у него что. А когда его спрашивают об этом в интервью, он уходит от ответа, заявляя, что его картины «говорят сами за себя».
– Стало быть, от реализма к абстракционизму… – задумчиво пробормотал Кайсер. – А наш приятель прошел обратный путь.
– Метаморфоза Уитона в чем-то ярче, – возразил Ленц. – Его новая манера сделала его знаменитым, ее обсуждают критики, изучают студенты. Ей даже название придумали: «темный импрессионизм». И вовсе не потому, что на его картинах мало света, хотя так оно и есть. Он пишет в манере импрессионистов, но те, как известно, всегда изображали нечто светлое, пасторальное, жизнеутверждающее. Хоть кого возьмите – Мане, Ренуара, Писарро… А на картинах Уитона атмосфера совершенно иная.