Дэвид Марк - Сумерки зимы
– Девочка по имени Дафна Коттон, – ответил Макэвой. – И парень, которого звали Тревор Джефферсон. Ты слыхал эти имена раньше?
Альгирдас влил в себя портер. Похлопав по карману, вытащил пакет с табаком и листки для самокруток. Ловко управляясь единственной рукой, он скрутил несколько сигарет и одну сунул в зубы.
– В барах больше не курят. – Макэвой сам себе удивился, стремительно выдернув самокрутку изо рта литовца. – Так что с Чандлером?
Альгирдас посмотрел на Фарао. Похоже, он начал терять самообладание.
– Барри. Вышибала. Он говорить, полиция хотеть меня, я приходить. Он говорить, женщина, большие сиськи. Я сказать, нет проблем. Я приходить разговаривать. Я думать, Энжи. Я думал, может, рассказать свидетель, да? Не Чандлер. Не убийство.
– Ты сам заговорил о нем, – напомнил, кинув самокрутку на липкую столешницу, Макэвой. – Услышал, как я говорю по телефону. Услышал его имя. И подошел спросить о Чандлере. Поэтому мы здесь.
Альгирдас закусил нижнюю губу, выудил из-за пазухи тусклый металлический кулон на цепочке и сунул в рот, словно соску.
– Твой святой?
Альгирдас усмехнулся.
– Сдача от моя первая английская пинта. Два пенса. Девять лет назад. В баре, как этот.
– Очень трогательно, – сказал Макэвой и замолчал, почувствовав, как нога Триш наступила на его ботинок: «Притормози чуток».
Альгирдас допил пиво, продолжая таращиться на Фарао. Сощурился и почти прорычал:
– Я легальный. У меня бумаги. У меня право быть в Гримсби.
Фарао забросила в рот последнюю шкварку.
– Дружок, да мне как-то по фигу. Любой, кто хотел жить в Гримсби, наверняка сбежал от ужаса. По мне, так добро пожаловать.
Альгирдас кивнул задумчиво, словно придя к решению.
– Я встречать Чандлер в баре, как этот. Саутгемптон, да? Пять лет? Шесть? Мы пить. Говорить. Он слушать моя история. Он писатель. Хороший писатель. Так мне сказать.
– То есть он хочет книгу про тебя написать, что ли? Сделать знаменитым?
Альгирдас стукнул ладонью по столу; сложно сказать, злился он или просто выплескивал возбуждение.
– В Литве я певец. Делать пластинка. Большой хит. Не только в моя страна.
Фарао еле удержала смешок.
– Значит, ты попал в литовский хит-парад?
– Я на ТВ. На радио. Постеры в спальнях. Большая звезда.
– Правда?
– Да. Я хорошо.
– Что-то пошло не так?
– Хреновы политики. Я хотеть больше. Они не платить. Я думать, что звезда. Они нет. Я уходить. Ждать звонка телефон. Взять обычную работу. Платить счета, пока не стать лучше. Никогда не стать. Обычная работа стать обычная жизнь.
Глаза литовца были полны горечи.
– Значит, Чандлер…
– Ему нравится история. Говорить, может быть книга. Говорить, издать бестселлер. Рассказать моя повесть. Как поп-певец делаться докер в Саутгемптон. Потом я без руки. Чандлер приходить навещать. Говорить, так книга больше настоящая. Больше человечья. Он говорить, ждать звонка. Устроить интервью. Обсуждать с издательством.
– И он позвонил?
Альгирдас отвернулся:
– Чандлер начинать другая книга. Всегда писать. Всегда работать. Иногда пить, да. Любить выпивать.
– Так что же привело тебя в Гримсби?
– Я приезжать на работу. Мой друг здесь. Предложить работа. Однорукий человек выбор не много.
Макэвой потер переносицу.
– Но Чандлер связался с тобой снова, так? Недавно.
Альгирдас кивнул:
– Он звонить, может, с месяц назад. Найти мой номер. Говорить, книга в голове. Не забывать меня. Хотеть встреча.
Альгирдас умолк, и Макэвой толкнул к нему свой бокал. Литовец с жадностью схватил его.
– Но сначала…
– Ему нужна услуга. Друг уезжать в Исландию. Нужно место на сухогрузе. Спрашивать, могу я устроить…
– И ты мог?
Альгирдас пожал плечами:
– В доках людей много. У меня друзья. Система известный.
– И Чандлер об этом знал?
– Должен помнить. Я ему говорить. Как легко привезти и увезти люди. Как полиция, охрана, никакой смысл. Люди туда-сюда ходить.
Фарао развернулась к Макэвою, но тот словно не замечал ее. Он пристально смотрел на человека, который вот-вот поведает, как вышло, что Фред Стейн кончил жизнь в спасательной шлюпке.
– И ты согласился?
– Чандлер рассказать моя история. Показать люди, кто я был.
Макэвою была знакома эта жажда признания. Даже жалкий писака вроде Расса Чандлера способен влить сладкую патоку в уши людей куда более сильных и решительных, чем он сам.
– Что от тебя требовалось?
– Друг Чандлера звонить. Говорить, нужен контейнер, чтобы закрытый. Нижняя палуба, без проверок. Не заставленный другими. Внизу штабеля. Я заказывать.
– Ты разговаривал с ним?
– Короткий звонок. Две минуты. По существу. Слыхать такое выражение? Он только о деле. Вроде говорить для него больно. Голос такой, будто душить кем-то…
Макэвой закрыл глаза. Снова этот запах, ноздри забиты кровью и снегом.
– Я ждать, чтобы Чандлер звонить…
– И он не позвонил?
– Да, – тихо ответил литовец. – Но он в тюрьме, вы говорить. Он не позвонить. Как он теперь писать книга? Чандлер не убийца. Он маленький. Один нога. Пьяный. Как он убивать кто-то?
И тут Макэвой взорвался:
– Не убивал он, простак ты наивный! И он в жизни не написал ни одной книги. Настоящей книги.
Он жалкий неудачник, который дорвался до сраного бестселлера!
Макэвой вскочил, опрокинув стул, сбил со стола бокалы. Вскочивший следом литовец испуганно смотрел на него снизу вверх, беззвучно разевая рот. Фарао схватила сержанта за локоть, но тот легко стряхнул ее руку и бросился вон из паба, не замечая ошарашенных взглядов, не слыша ругани вышибалы.
Холодный воздух пощечиной врезался в лицо.
Сзади застучали каблуки Фарао. Сообразив, что она бежит за ним, Макэвой остановился.
– Макэвой! Эктор…
Он обернулся – лицо красное, взмокшее.
– Макэвой, я не понимаю…
– Да! Не понимаете!
– Все указывает на Чандлера, разве не так? То есть, видимо, это он виноват…
– О, еще как виноват. – Макэвой задрал голову, уставился в черное, без единой звезды, небо. – Виноват в том, что играл людьми. Питался их страхами и тщеславием. Виноват в своем неутоленном гневе. Но разве это он спустил курок? Разве он сел на чертов корабль с ацетиленовой горелкой и надувной шлюпкой? Разве он истыкал Дафну ножом в церкви? Он дважды оставил меня в дураках? Нет!
Ладонь Фарао снова оказалась на его локте, и на этот раз он не стал стряхивать ее.
– Так что же он сделал? Поделись со мной.
Макэвой шумно выдохнул. Оглядел безлюдную улицу, хаос неоновых огней и разбитых вывесок.
– Пускай сам расскажет. Пора поговорить с ним.
Триш Фарао изучала лицо подчиненного. После пробежки она тяжело дышала, запах ее духов точно коконом окутывал обоих.
Макэвой смотрел под ноги, на брусчатку.
Он был Дафной Коттон.
Фредом Стейном.
Энжи Мартиндейл.
Даже Тревором, мать его, Джефферсоном.
И вдруг со всей возможной отчетливостью он понял, что «хороню» и «плохо» – вовсе не синонимы «правильно» и «неправильно». Он понял, что причина, по которой он должен поймать убийцу и восстановить справедливость, заперев его в камере, – та же самая, по какой он не может поцеловать эту привлекательную и страстную женщину.
Причина состоит в том, что кому-то же должно быть дело до установленных правил.
И в том, что вокруг все плюют на правила.
Глава 3
Звонок настиг Макэвоя и Фарао в сорока милях от Гулля. Те же сорок миль – до тюремного комплекса в Уэйкфилде. Чуть меньше часа езды от комнаты для переговоров, стола с тремя стульями и беседы с тем единственным, кто может подтвердить, что Макэвой прав в своих предположениях.
Фарао на водительском сиденье высвободила зажатый между коленями мобильник и коротко сказала в трубку: «Том». Затем последовал залп из «угу» и ругательств. Нахмурившись, она дала отбой.
Рассеянно отмахнувшись от незаданных вопросов, Триш свернула на обочину и остановилась:
– Приехали.
– Что? Да нам еще несколько миль…
– Чандлер. Он пытался покончить с собой.
Макэвой задохнулся, точно в солнечное сплетение ударили.
– Как?
– Припрятал бритву в этом своем протезе. Никто не проверял. Нашли в камере, кровь хлещет из горла. Из запястий. Из лодыжек. То есть из одной лодыжки, конечно…
– Он знал, что мы едем, – уверенно сказал Макэвой.
– Нет, Эктор. – Голос Фарао заглушил грохот пронесшийся в каких-то дюймах фуры. – У нас с тобой все втихую. Начальник тюрьмы сделал мне одолжение, и мы здорово рисковали. Узнай об этом его адвокат…
– Он знал.
– Эктор.
– Он знал, мать его!
Повисло молчание.
