Пионерская клятва на крови - Эльвира Владимировна Смелик
К Паше приехала только мама, но выглядела она совсем не так, как Инга представляла. Ей казалось, та должна быть какой-то особенной – высокой, очень красивой, яркой, – а на самом деле оказалась самой обычной: милой, уютной, домашней. Хотя и красивой тоже.
Они не очень-то были друг на друга похожи, да и вел себя Паша с мамой слишком отстраненно. Хотя, конечно, все люди и все семьи разные. Для одних нормально радостно визжать при встрече и обниматься, для других – не слишком выказывать при посторонних собственные чувства. А Паша всегда был довольно рассудительным и сдержанным. Потому его сразу и выбирали в лидеры.
К Генке мама тоже приехала и, конечно, не одна. Даже если сказать точнее, это дядя Петя привез ее на своей вонючей раздолбанной аварийке, позоря еще сильнее. Поэтому, когда тот протянул свою вечно выглядевшую грязной клешню и попытался панибратски потрепать Генку по волосам, произнося с благодушной улыбкой:
– Да ты, кажись, подрос, малой? – Генка брезгливо увернулся от его руки, но все-таки сдержал рвущиеся наружу бранные слова.
Не стоило выдавать себя раньше времени, лучше терпеливо дождаться подходящего случая. Или организовать его самому. А в том, что он представится, Генка не сомневался.
Теперь он вообще редко сомневался. Он больше не тот неуверенный мелкий хлюпик, неспособный постоять за себя, боящийся действовать решительно. Он точно знал, чего хотел, и не отступал ни перед кем и ни перед чем. Насколько он подрос, дядя Петя даже представить не мог.
Генка наклонил голову, пряча самодовольную двусмысленную улыбку, потом опять вернул лицу обычное постное выражение.
– А мы сосиски привезли, – сообщила мама многозначительно и тут же с умилением глянула на дядю Петю, так что сразу стало понятно, кого она считала главным хозяином и добытчиком и кого Генка должен благодарить за припасенные специально для него «деликатесы». – Ты же любишь сосиски. Пожарим на костерке. И картошку испечем.
Дядя Петя, слушая ее, пытался создать видимость, будто вообще тут ни при чем, старательно придавая лицу строгое невозмутимое выражение, но его физиономия все равно просто сияла от напыщенной гордости.
– Да пойдемте уже, – скомандовал он, поманил за собой, словно лучше других знал здешние места.
Генка и тут не стал сильно выступать и противиться, двинулся следом, по пути детально представляя, как дядя Петя заведет их в какой-нибудь овраг и сядет в лужу. Как будет растерянно вертеть головой, смотреть по сторонам, мекать, бекать, а потом споткнется и съедет в грязь. Или лучше – в болото. И топь сожрет его, сыто чавкая.
От такой картинки даже сладко засосало под ложечкой. Вот только болот рядом нет, и пришли они всего-навсего на берег озера. Еще и поплутали немного поначалу, потому что крутой следопыт дядя Петя нужной тропки не заметил. А уж вид-то какой делал загадочный!
Перемигиваясь и перешептываясь с мамой, он сразу принялся складывать и разводить костер. Получалось у него довольно ловко, но это злило Генку только сильнее. А дядя Петя опять поманил его, и когда Генка нехотя подошел, сунул ему в руки бутылек с бензином.
– Подержи-ка, – распорядился и предупредил нравоучительно: – Осторожно только. Горючее.
За дебила считал? Но еще посмотреть надо, кто тут по-настоящему дебил.
Генка украдкой ухмыльнулся. А вот и подходящий случай! Осталось только подгадать, выждать момент.
Дядя Петя наклонился к сложенным домиком веткам, поднес горящую спичку, и не абы какую, а длинную, охотничью, вытянул губы трубочкой и подул. Мама, не таясь, восхищенно пялилась на него, любовалась. Как же – мужик в семье, надежда, радость и опора.
Генка скорее не увидел, а почувствовал, как слабенький огонек почти схватился, пустил полупрозрачный робкий дымок первого дыхания, закусил былинками и мелкими веточками, набираясь сил. Еще мгновение, и дядя Петя отстранился бы, довольно потирая руки, начал бы строить из себя делового и умелого, учить жизни.
Да пусть подавится!
Кто-то словно подтолкнул под локоть, скомандовал «Давай! Действуй! Не тяни!», и Генка, обмирая от предвкушения, широко взмахнул рукой и от души плеснул из бутылки, чтобы и в костер попало, но главное, на дядю Петю.
Глотнув горючего, пламя мгновенно вспыхнуло, будто беззвучно взорвалось, устремилось вширь и вверх длинными коварными языками, слизнуло ресницы, брови и даже свесившийся на лоб вихор, потом, охватив пропитавшуюся бензином ткань, разбежалось по рубахе и брюкам.
В первые мгновения никто даже ничего не понял от неожиданности, все просто ошеломленно и растерянно замерли, и только спустя пару секунд мама громко вскрикнула, а дядя Петя подскочил. Сначала он хлопнул ладонью по голове, пытаясь затушить моментально загоревшиеся волосы, и лишь затем, сообразив, рванул к озеру ярко пылающим факелом, непрерывно ударяя ладонями по груди и ногам. Но не догадался сразу упасть плашмя, а зачем-то тратил время, забегая подальше, и просто плеская на себя воду.
– Петя! Господи, Петя! – истошно голосила мама, бессмысленно бегая туда-сюда вдоль берега, даже не пробуя догнать и помочь, будто ее не пускали дальше, а Генка просто стоял и наблюдал.
Внутри разрасталось ликование, вспучивалось огромным радужным пузырем, грозившим вот-вот лопнуть и вылиться торжествующим хохотом.
Все-таки догадавшийся нырнуть дядя Петя наконец-то показался из воды, поднялся на ноги, медленно побрел к берегу. Сквозь прожженную до дыр и прилипшую к телу мокрую ткань рубашки хорошо просматривались темно-бордовые ошметки обгорелой кожи, на подбородке и на щеках набухали волдыри, а волоски на жилистых руках превратились в искореженные черные щетинки.
Мама перестала вопить, но теперь без перерыва, будто заведенная, кудахтала и причитала:
– Петенька, миленький, да как же так?
Сначала она кинулась к дяде Пете навстречу, вытянув руки, словно хотела обхватить, потрогать, убедиться – он жив, но вовремя опомнилась, остановилась в шаге, оглянулась на сына. Генка тоже опомнился, задавил неуместный порыв, моментально принял испуганный вид, с ужасом отшвырнул в сторону бутылку с остатками бензина, чуть ли не завизжал:
– Я не нарочно! Я не хотел! Я не виноват! – И, резко сорвавшись с места, помчался в сторону лагеря.
Уже через пятнадцать минут раздолбанная аварийная «буханка» неслась по дороге к ближайшему селу, в котором имелась больница. Вел ее лагерный завхоз Федор Дмитриевич, а дядя Петя сидел на одном из кресел, откинувшись назад, даже слегка накренившись набок, и тихонько мычал от боли.
Обожженная кожа по-прежнему горела, будто ее до сих пор пожирало пламя, сознание туманилось, взгляд застилала мутная темная мгла. Генкина мама тоже находилась рядом, всхлипывала украдкой от жалости и понимания, что ничего не могла сделать,
