Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
— Как вы хотите переправить вольфрам? — спросил Абрантеш, явно встревоженный.
— Он должен значиться в отчетах за прошлый год, которые надо представить к концу января.
Фельзен вышел в кухню. Там была Мария с ребенком на руках. Вид у нее был несчастный. Пройдя мимо нее, он пересек двор и прошел к себе собрать вещи.
Уже сидя на заднем сиденье «ситроена», он написал записку начальнику лагеря в Сиудад-Родригу и отдал ее водителю. Спускаясь вниз с горы, они нагнали траурную процессию. Знакомые ему мужчины несли запеленутое тело; позади шли женщины. Фельзен спустил стекло.
— Кто умер? — спросил он.
Мужчины не ответили. Какая-то женщина сказала:
— Алвару Фортеш. А это его вдова и сын.
Фельзен лишь моргнул и велел водителю ехать дальше.
27 декабря 1941 года. Германское дипломатическое представительство.
Лапа, Лиссабон.
— Салазар, — сказал Позер, который, подобно хитрецу-торговцу, тянул время, не заговаривая с ним целые сутки, — был в такой ярости… и сейчас еще в ярости по поводу вторжения, что мы сочли уместным начать наши переговоры насчет поставок вольфрама в тысяча девятьсот сорок втором году немедленно. Надо было видеть Рональда Кэмпбелла, британского посла! Он был просто сам не свой, как пианист, севший за рояль с перебитыми пальцами. Наш добрый доктор целый год злился на англичан, которые одной рукой обнимали его, нашептывая о старой дружбе, а воспользовавшись его доверием, другой рукой организовывали ему блокаду и посылали воинские части в Дилл. Мы же, с другой стороны…
— Топили его суда.
— Правильно. Небольшие, но необходимые коррективы или, лучше сказать, напоминание ему о его нейтралитете.
— Что касается Салазара… Рождество бывает только раз в год, и подарки получают тогда же. Что же вы приготовили ему?
— Сталь, — сказал Позер, излучая уверенность. — Сталь и удобрения. Предложение поступит не позже чем через две недели. Салазар гарантирует нам экспортные лицензии на три тысячи тонн, и, когда мы получим это, все прочие переговоры с Металлическим концерном не будут иметь значения. Мы получим желаемое, а англичанам в тысяча девятьсот сорок втором году придется несладко.
— А мне мою деятельность продолжать? — спросил Фельзен.
— Разумеется, продолжать, пока вы не получите распоряжения об обратном. Думаю, подход будет выработан более тонкий, но и тут вам будут даны все полномочия.
— Откуда поступили разведданные?
— Это не разведданные, а просто наблюдения над характером британцев. Вы, наверно, не очень знакомы с правилами игры в крикет, правда? Как и я. Единственное, что я знаю, что играть надо честно. Они будут играть по правилам и о всех ваших нарушениях доносить Салазару, как и подобает примерным мальчикам. Ну а Салазар, если мы сумеем и впредь гладить его по шерсти, будет смотреть на это сквозь пальцы.
Фельзен предложил ему папиросы. Позер, взяв одну, закурил, сунув ее в свою искусственную кисть. Потом отхлебнул кофе, облизнулся и промокнул губы. Откинулся на спинку кресла и победоносно похлопал себя по груди.
— И это все? — сказал Фельзен. — Вы заставили меня проделать этот путь из Бейры только для того, чтобы похвастаться, какой вы молодец?
— Нет, — сказал Позер, — для того, чтобы стрельнуть у вас папироску. Мне очень нравится марка, которую вы курите.
Фельзен пристально смотрел на него.
— Да, — заверил Позер. — Я учусь этому у вас… Умению шутить. В дипломатических кругах такое умение — редкость.
— Когда это вы так сошлись с Салазаром?
— Ну, наше с ним обручение, боюсь, произойдет еще не скоро, — сказал Позер и широко улыбнулся.
— Счастливого Рождества, Позер.
— И вам того же, Фельзен, — сказал пруссак, приподняв свой протез как бы в полусалюте. — И между прочим, в моем кабинете сидит человек, который хочет вас видеть.
На одну безумную секунду Фельзен, введенный в заблуждение игривым тоном Поаера, подумал, что найдет в кабинете Эву, но его тут же отвлек от этой мысли запах гари, ударивший ему в нос, — резким движением Позер выхватил папироску из протеза. Перчатку прожгло насквозь — она была загублена.
— Черт! — воскликнул Позер.
— Еще одна редкость для дипломатических кругов, не так ли? — осведомился Фельзен.
В кабинете Позера, спиной к двери и лицом к окну, задрав ноги на подоконник, любовался бледными солнечными лучами, просачивавшимися сквозь зелень финиковых пальм парка, группенфюрер Лерер.
— Хайль Гитлер! — сказал Фельзен. — Вот это сюрприз так сюрприз, герр группенфюрер! Чудесный сюрприз!
— Не тратьте ваши швабские любезности на меня, герр штурмбанфюрер.
— Штурмбанфюрер?
— Вас произвели. Как и меня. Теперь меня следует называть «герр обергруппенфюрер», если вы сумеете это выговорить. А начиная с марта мы будем действовать под началом ГАХУ,[22] если это вам о чем-нибудь говорит. Хотя, по-видимому, это вам не говорит ни о чем.
— Получается, нас повысили за то, что мы не смогли выполнить поставленную задачу.
— Нет, за то, что мы сделали почти невозможное. Обстоятельства не благоприятствовали нам, мне это известно, как известно и то, что вы не полностью контролировали ситуацию, но, несмотря на это, вы добились значительного результата и, что даже важнее, дали возможность рейхсфюреру Гиммлеру блеснуть перед фюрером и взбесить Фрица Тодта. Последнее особенно отрадно.
— Мне остается только поблагодарить вас за то, что вы проделали такой путь лишь для того, чтобы сообщить мне о награде.
Лерер снял ноги с подоконника и повернулся в кресле лицом к Фельзену. Новый, более высокий чин уже сказался на нем: от него исходила теперь большая уверенность и властность.
— Вам известно, сколько сейчас градусов в России?
— Сейчас? — неуверенно переспросил Фельзен. — Думаю, гораздо ниже ноля.
— Минус двадцать в Москве и минус тридцать где-нибудь в глуши. И потеплением не пахнет, наоборот, температура все падает. Об этом забываешь, когда вокруг плюс пятнадцать, плещется синее море, под боком казино в Эшториле и — только руку протяни — шампанское…
— А одеяла…
— К черту эти одеяла! Все равно качество у них дерьмовое. Я рад, знаете ли, просто счастлив, что операция англичан увенчалась успехом. Вот пускай теперь все это дерьмо гниет у них на складах, вместо того чтобы портить воздух у нас!
— А Позер выглядит таким довольным…
— Вам, похоже, невдомек, что вместо головы у него тоже протез. И весь он — сплошной протез. Знаете, с кем сражаются наши ребята на Восточном фронте?
— Разве не с русскими?
— С сибиряками! С плосколицыми узкоглазыми сибиряками! Эти молодцы летом пребывают в спячке, летом им слишком жарко. А просыпаются они, лишь когда термометр показывает ниже десяти градусов мороза. Вот тут они стряхивают с себя сон и идут в бой. А наши воюют еще в летних гимнастерках, и даже рукавиц им не выдали. И они должны противостоять этим варварам, которых мороз только веселит! Варварам, натирающим штыки тухлым свиным салом, чтобы, ткнув им в полузамерзшего бедолагу, знать наверняка, что рана нагноится и он погибнет от гангрены! Если бы их крики долетели в Берлин, город опустел бы!
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Самое страшное наказание — это отправка на Восточный фронт. О чем это вам говорит?
— Что блицкриг не задался?
— По календарю зима еще только начинается, а уже два месяца, как лютый холод. Радиус действия наших интендантских служб — тысячи километров. А русские, отступая, оставляют нас ни с чем — голая, выжженная земля. И мы тащим, что можем. Вам известно, что мы делаем с русскими военнопленными? Мы загоняем их в концлагеря за колючую проволоку и ждем, пока они помрут с голоду или замерзнут. Кормить их нечем. Мы и себя-то прокормить не можем. Сказать, что положение серьезное, — это ничего не сказать.
— Но это лишь подкладка, так сказать, нижняя часть бутерброда с ливерной колбасой, не так ли?
— Вы что там, в вашем свином хлеву в Бейре совсем уж в навоз закопались, что ни черта не смыслите? Что произошло седьмого декабря?
— Пёрл-Харбор.
— Вот вам и бутерброд!
— Но мы находимся в двадцати пяти километрах от Москвы. Можно сказать, в пригороде. Американцы же — по ту сторону Атлантического океана и высадку в Европу еще не производили. Давайте смотреть на вещи здраво, герр обергруппенфюрер!
— Я не теряю надежды, герр штурмбанфюрер, но мы должны быть готовы и к неожиданностям, — сказал Лерер. — Теперь вот что: этот ваш крестьянин, с которым вы сотрудничаете в Бейре…
— Абрантеш.
— Он грамотный?
— Нет, но печать у него есть.
— Он надежен?
— Он надежен, — сказал Фельзен, вспоминая, какого страху натерпелся. — Дайте ему заработать, и он будет счастлив. И к тому же он имеет доход от предприятий по очистке вольфрама, которые мы там основали.
