Уоррен Мерфи - Наследница Дестроера

– Нет, не бросил бы. Ты так говоришь, но в глубине души ты этого не думаешь.

– Откуда тебе знать, что я думаю?

– Я знаю тебя. Может быть, даже лучше, чем ты сам себя знаешь.

– Такая скромная мечта... – сказал Римо. – Почему она не может стать явью?

– Помнится, когда я женился, – стал рассказывать Чиун, – я тоже был полон подобных устремлении. Я женился рано, и моя жена, хоть и была красоткой в день свадьбы, преждевременно состарилась и стала сварливой бабой. Я тебе не рассказывал о своей жене?

– Рассказывал. И у меня нет желания слушать это еще раз.

– Это плохо. Но я тебе все равно расскажу. Раньше я рассказывал тебе об уроках Мастеров прошлого – Вана, Куна, малыша Джи. Но я никогда не рассказывал тебе об уроке Мастера Чиуна.

– А вот и нет: я это все знаю наизусть, – с досадой произнес Римо.

– Сделаю вид, что не расслышал, – сказал Чиун, и в голосе его зазвучали визгливые нотки, как обычно случалось, когда он вещал об уроках старых Мастеров Синанджу. – Я всегда говорил тебе, что моя жена была бесплодна и, не имея наследника, я вынужден был обучать технике Синанджу сына свояка по имени Нуич.

– Да, – перебил Римо. – И Нуич занялся самостоятельным бизнесом, не отсылал в селение никаких гонораров, и таким образом ты остался без ученика. И хотя я был всего лишь белый и не умел даже ровно держать руку, ты удовольствовался мною. Вдвоем мы позаботились о Нуиче, но он успел воспитать Перселла, так что на сегодняшний день мы опять стоим перед проблемой самозваного Мастера, только с лица он другой. Я ничего не пропустил?

– Весьма красноречиво! – колко бросил Чиун. – Но я никогда не рассказывал тебе всего до конца. О том времени, когда у меня появился сын. Сейчас расскажу.

– Валяй. Я никуда не спешу, – безучастно отозвался Римо, но в его голосе Мастер Синанджу уловил первые нотки заинтересованности.

– У меня родился сын, его назвали Сонг. Хороший мальчик, поджарый, с гладкой кожей и умными глазами. Я, естественно, взялся за его обучение. Годы шли, и сердце мое все больше наполнялось гордостью: он с успехом овладел дыхательной техникой, затем – первыми упражнениями. Он схватывал все на лету, и чем быстрее он овладевал Синанджу, тем больше я усложнял программу занятий.

– Что-то мне это напоминает... – заметил Римо.

– О, ты не подумай только, что тебе приходилось так же тяжело. Я, конечно, учил тебя со всей строгостью, но в сравнении с моим покойным сыном Сонгом ты просто прохлаждался. Если честно, с Сонгом я перестарался. Я никому этого не говорил, но я по сути убил своего сына.

– Ты? Какой ужас!

– Нет, я не убил его ударом или пинком. Я не проливал его кровь. Я убил его своей гордыней. Был первый весенний день, и селяне запускали бумажных змеев, приветствуя наступление весны. Мой сын тоже хотел пускать змея. Ему тогда было всего восемь. Впереди у него было девятое лето, но этому лету суждено было превратиться в черную ночь – хотя никто не знал, что в тот день я вырвал у него из рук его змея и потащил его к горе Пэктусан.

Мы стояли у подножия горы, и я сказал ему: “Если ты в самом деле сын моей жены, ты должен взойти на гору в один день”. И сын мой ответил: “О отец, я не смогу! Она слишком высокая, а руки у меня еще маленькие”.

И я сказал ему: “Мастер Го залез на гору Пэктусан, когда ему было девять. До него никому из Мастеров не удавалось этого сделать раньше двенадцатилетнего возраста. В тебе я вижу будущее величие, и если ты не хочешь меня разочаровать, то взберешься на гору, не достигнув девяти лет. Вперед!”

Мастер Синанджу задумчиво расправил полы своего траурного кимоно и, помолчав, продолжал:

– Он неохотно начал восхождение. Я остался ждать его на талом весеннем снегу. Я знал, что с первого раза у него не получится, но твердо решил добиться того, чтобы он в конце концов одолел эту гору. При необходимости я был готов каждый день приводить его сюда, не будь я Чиун! Так я решил.

– И у него ничего не вышло?

– В первый день, – ответил Чиун, – я следил за ним взглядом, пока он не превратился в маленькую точку на белом снегу и не пропал в тумане. Он забрался очень высоко. Но я знал, что он все время приближается к вершине – время от времени у него из-под ног обваливался снег. Я помню, какой гордостью наполнилось мое сердце. Но время шло, а мой сын все не спускался. Я ждал, будучи уверен, что раз он дошел до вершины, то уж спуститься точно сумеет. Я был упрям. Солнце село, а рассвет застал меня на том же месте – упрямого молодого человека. Я ведь был тогда молодой. И когда наутро сын мой так и не вернулся, я сам полез в гору, вознамерившись как следует отругать его за недостаток воли.

Я нашел его почти у самой вершины, – тихо продолжал Чиун, изучая свои ладони. – Я до сих пор не знаю, упал ли он на пути к вершине или уже начав спуск. Утром последний снег растаял под горячим солнцем, а вместе с ним исчезли и все следы. Мой сын лежал на камнях – он поскользнулся на мокром камне и разбил голову. Он был уже много часов как мертв, но умер он не сразу. Не будь я так упрям, я бы еще успел к нему вовремя. Я отнес его вниз, к матери, и с того дня она не сказала мне ни единого доброго слова и ни разу не подпустила меня к себе, дабы я мог зачать еще одного сына. Таким образом, она не дала мне даже шанса искупить свою вину. С годами она стала бесплодна, как я тебе уже рассказывал, но на самом деле она просто не хотела больше иметь от меня детей.

– Почему же ты не развелся и не женился на другой?

– В Синанджу женятся раз и навсегда.

– Жизнь иногда вносит свои коррективы.

– Вот станешь Мастером – сможешь тогда записать это в хрониках Синанджу, если захочешь. Но есть более достойные вещи.

– Что я могу поделать, если у меня такое настроение?

– И какое же у тебя настроение?

– А ты как думаешь? Я потерял невесту, а женщина, от которой у меня дочь, боится быть со мной вместе. И все – из-за одного человека.

– Значит, ты станешь мстить, даже если это будет стоить тебе жизни?

– А что мне остается?

– Я.

– Что?

Чиун с надеждой вгляделся в лицо Римо.

– У тебя остаюсь я. Неужели я совсем ничего для тебя не значу, что ты готов лишить старика последней возможности искупить грехи молодости?

– Я тебе ничего не должен. Особенно после того, что ты со мной сделал на свадьбе.

– Я спас тебя от кошмара. Женись ты на этой “Ма Ли”, Голландец бы открылся тебе в момент близости. А я тебя от этого избавил.

– На церемонии ты и сам не знал, что это Голландец, так что не пытайся приписать это своим заслугам. Даже не смей!

Чиун про себя улыбнулся. Гнев. Очень хорошо. Римо, кажется, выходит из своей апатии.

– Я и не говорю, что заранее распознал обман, тут ты прав, – признал Чиун. – Но это не умаляет моей заслуги. Против этого тебе нечего возразить.

– Всегда готов перевернуть все в свою пользу! – сказал Римо.

– Верно, – согласился Чиун. – Потеряв сына, я научился представлять поражение – победой, ошибку – обходным маневром, но никак не тупиком! Я дал себе клятву никогда в жизни больше не испытывать такого разочарования.

– То-то я не перестаю удивляться твоим выкрутасам!

– Просто я – Чиун, – сказал Мастер Синанджу. – Но не надо думать, что раз я не знал заранее о подлоге со стороны Голландца, то помыслы мои были продиктованы эгоистическими соображениями.

– Снова-здорово! – устало воскликнул Римо. – Между прочим, ты и сейчас ведешь себя со мной как отпетый эгоист! Ладно, Чиун, я готов выслушать твои объяснения. Объясни мне, каким образом твое стремление сорвать мою свадьбу согласуется с моими интересами? И советую тебе применить все красноречие, иначе, если твои доводы покажутся мне неубедительными, я тотчас встаю и ухожу, и ты меня никогда больше не увидишь! Ты меня понял? И конец нашему партнерству! Между нами все будет кончено.

Чиун выпрямился, так что спина, от копчика до затылка, образовала одну линию, а голова служила точно продолжением позвоночника.

– Ты помнишь, как год назад привез меня в Синанджу? – спросил Чиун.

– Ты был болен. Или притворялся. Ты хотел любой ценой вернуться в Синанджу.

– Притворялся или нет – но ты был уверен, что я при смерти. И в своем горе ты искал утешения. Ты помнишь, как впервые встретил Ма Ли?

– Да. На ней была вуаль, потому что все в деревне считали ее некрасивой. У нее и прозвище было – Безобразная Ма Ли. На самом деле она была прелестна, но понятия о красоте в Синанджу настолько вывернуты наизнанку, что ее здесь считали дурнушкой.

– И когда ты почувствовал, что влюбился?

– Почти сразу. Это была любовь с первого взгляда.

– Но ведь при первой встрече ты даже лица ее не видел! Как же ты мог влюбиться в нее с первого взгляда, если даже не знал, как она выглядит?

– Не знаю. Все дело в голосе – у нее был такой голос, что все мои печали сразу отошли на второй план. И она была одинока – сирота, как и я.

– Вот именно, – поддакнул Чиун.