Саския Норт - Побег из Амстердама
Около года назад Анс сказала мне, что ей стало тяжело работать. Ее все больше угнетали проблемы, которыми нам постоянно надо было заниматься. В то время мы много разговаривали, и у нас возникли какие-то личные отношения. Мы были просто друзья и коллеги. Я восхищался ею. Она рассказывала о вашем детстве, о матери, которая была тираном для всей семьи, о том, что вам никто не помогал. Что она пошла работать в сферу социальной защиты подростков, чтобы помогать детям с такими же проблемами, как у вас. Я думал: если кто-нибудь и может помочь детям, так это она. Она вдохновляла меня. Как бы трудно ей ни приходилось, она всегда брала себя в руки, не сдавалась, несмотря на проблемы с Мартином, несмотря на постоянные неудачные попытки забеременеть. И она повторяла мне: благодаря тебе я продолжаю здесь работать, ты помогаешь мне получать удовольствие от своего дела, ты мое вдохновение. Должен честно признаться, это мне льстило. Мне было приятно, что она была откровенна со мной. Я знал, что она была беременна. Я узнал раньше, чем ее собственный муж, что ребенок умер. Она сказала всем, что заболела, и довольно долго сидела дома, и все это время я был единственным на работе, с кем она поддерживала контакт. Меня, конечно, удивляло, как она умела скрывать свое горе. Она потеряла ребенка, от нее ушел муж, хуже ситуации не придумаешь, а она так покорно принимала все удары судьбы. И вот тогда к ней приехала ты. О тебе речь заходила нечасто, но когда она все же говорила о тебе, это всегда было очень негативно. Для нее ты была психически неуравновешенной сестрицей с двумя детьми от разных отцов. Ты пила, принимала наркотики, не заботилась о детях. Ты отказывалась от любой помощи с ее стороны. Она многократно предпринимала попытки поставить тебя на учет, но не было достаточных оснований. В школе, где учились Мейрел и Вольф, на тебя жалоб не было, соседи говорили, что все прекрасно, участковый врач тоже. Это заводило ее в тупик. Твои дела должны были идти плохо, но никто этого не замечал, кроме нее.
И я поверил ей, Мария. Не надо забывать, что ее рассказы о вашем детстве не прошли для меня даром. Я прекрасно понимал, что с таким прошлым у тебя должна быть сильно изломанная психика, хотя я и не знал тебя лично. Поэтому, когда она позвонила и сказала, что ты с детьми на время переезжаешь к ней, я даже обрадовался за нее. Наконец что-то происходило. Я предложил ей свою помощь… — Виктор ненадолго замолчал.
У меня засосало под ложечкой. Анс уже много времени за моей спиной пыталась отнять у меня детей. Школа? Соседи? Никто никогда не говорил мне, что обо мне наводят справки. Психически неуравновешенная? Это обо мне? Только потому, что мы с детьми в половине седьмого не сидим за тарелкой брюссельской капусты?
— Она позвонила мне ночью. Сказала, что ты совсем слетела с катушек. Меня не было на работе в то время, и я посоветовал ей позвонить кому-нибудь из дежурных психиатров в кризисном центре. Или участковому врачу. Лучше было бы решить эту проблему обычным, рутинным способом. Но она и слышать не хотела об этом. Она была страшно расстроена. Плакала и говорила, что ты ее сестра, ее маленькая младшая сестричка, она не хочет отдавать тебя в лечебницу. Она и я, мы ведь профессионалы, мы можем помочь тебе, создать спокойную, теплую обстановку дома. Так лучше. Для детей, для тебя, для нее самой. Я подумал, что это правильно. Мы с ней как никто другой знали, что такое психиатрическая больница. И уж своих близких туда ни за что бы не отдали. Теперь я понимаю, что был нужен ей, чтобы прописывать тебе лекарства. Я уже стал относиться к тебе с предубеждением после ее рассказов. Она злоупотребляла мной как врачом. И все совершенно вышло из-под контроля…
Он опустил глаза и закрыл их. Вздохнул, и с этим вздохом все силы покинули его. Большим и указательным пальцами он сжал переносицу, как будто там находилась кнопка, при помощи которой он снова мог бы взять себя в руки.
— Я позвонил в полицию, когда увидел, что она обрила детей. Тогда-то я и понял. Я увидел по ее глазам. Это была ужасная минута. Ужасная. Сознание этого… — он потряс головой. — Я как-то вдруг понял, что она замышляет. Как будто я давно знал это на подсознательном уровне, но все время прятал свои сомнения и мысли. Но тут у меня в голове все сразу прояснилось. Я понял, почему пошел вместе с ней в этот ужасный крестовый поход. Это отвратительно. Она льстила мне, Мария, а я всего лишь человек. И мои пациенты ненавидели меня. Ты ненавидела меня. Я решал вопросы лишения родительских прав, направлял на госпитализацию в психиатрические больницы и нарколечебницы, я судил и осуждал. Никто никогда не был мне благодарен. Даже дети, которых я спасал от отцов, которые над ними издевались.
Он руками потер колени, привычным жестом, судя по пятнам на брюках, и встал.
— Все, что я говорю теперь, слишком поздно, это жалкое извинение, тебе от этого не легче. Но я надеюсь, ты видишь, что мне искренне жаль. Ты можешь не прощать меня, просто поверь, что я принимал участие в планах твоей сестры без злого умысла. Я жертва. Как и ты.
Я подавила в себе сильное желание похлопать его по плечу и сказать, что все в порядке, ничего страшного не произошло.
— Я действительно верю, что ты не самый страшный злодей. Но не надо сравнивать себя со мной. Давай не будем ставить все с ног на голову.
Он отвел взгляд. Мы попрощались и официально пожали друг другу руки. Его рука была потной и безвольной.
Ван Дейк посмотрел на меня и поднял руки вверх.
— Ошибки, ошибки, мы все их допускаем. В том числе и я.
Он встал, с трудом разминая ноги, и подошел к окну.
— А как вы узнали, что произошло на самом деле?
— Честно говоря, случайно. В какой-то момент все истории сошлись. И мы больше не могли закрывать на это глаза…
— Какие истории?
— Ну, во-первых, эта смерть Гарри Меннинги. Ты была нашим единственным подозреваемым, но в беседах с его коллегами и друзьями стали возникать другие вопросы. Где деньги, которые он вложил? Где Мартин? Я, конечно, помнил твой рассказ о нем… И тогда всплыли друзья Мартина. Они рассказали, что Мартин никак не мог быть связан со смертью Гарри. Он бесследно исчез с того дня, когда они решили вместе продолжать дело. Они подозревали, что в этом замешана Анс. Мартин говорил, что стал ее бояться. В тот же вечер, когда она пришла со своим заявлением, мы получили интересные показания от вашей приятельницы, некоей госпожи Вейкер.
— Дафни?
— Да, Дафни Вейкер и ее мужа Криса. Он мостильщик. Заливал недавно бетоном пол на участке за ее домом. Она хотела сделать там террасу. Дафни это показалось странным, учитывая то, что болтают в деревне об исчезновении Мартина и смерти его друга. Она сказала, что видела, как Мартин ночью, накануне исчезновения, голый бегал по дюнам. Мы решили прочесать весь дом. Анс тем временем исчезла, как позже выяснилось, вместе с тобой. Мы нашли комнату, где она тебя держала. Я отдал приказ вскрыть бетонный пол. И там мы действительно нашли тело Мартина. Сразу же после этого мы забили тревогу.
— А как вы узнали, что мы на берегу?
— Молодой человек, который возился с фейерверком на пляже, слышал, как вы кричали.
— А Мейрел и Вольф, где они были все это время?
— Они были у Анс до того обыска утром. Мы застали их дома одних. Потом мы позвонили их отцу…
Вольф, быстро перебирая ножками, влетел в комнату, в вытянутой руке перед собой он держал большой вафельный рожок мороженого. В другой руке у него был серебряный воздушный шар в форме сердца. На нем было написано разноцветными буквами «Выздоравливай скорей».
— Это тебе. Подарок от нас!
Я подумала о Гарри, которому так и не пришлось увидеть моих детей и без которого я не смогла бы вообще пережить все это. А потом о целом круге потерянных детей: Стефан, такой желанный ребенок Анс и нежеланный мой, вся эта спираль, которая привела к тому, что родителям Гарри теперь пришлось хоронить своего ребенка.
Глава 45
Она выглядела совсем маленькой в убогой комнатке с пластмассовой мебелью. Маленькой, хрупкой и худой, как щепка. Совершенно не похожей на убийцу. Волосы у нее, как и у меня, были обриты. Без косметики она выглядела старше своих тридцати пяти. Она курила, держа сигарету в дрожащей руке, как и многие до нее, судя по прожженным пятнам на зеленом пластмассовом столике. Мы сидели напротив друг друга и обе не знали, с чего начать. Я уже начала сомневаться, стоило ли ее навещать. Мне так о многом надо было спросить ее, так много надо было сказать ей, но напротив меня сидела не Анс, не моя сестра, а издерганная развалюха, которая не то что отвечать на мои вопросы, а и говорить-то могла с трудом.
Я спросила ее, как дела, и она сразу же разозлилась.
— А как ты думаешь? В этой тухлой, замшелой дыре? Сама-то ты как думаешь? Бактерии, микробы, везде грязь! Вокруг одни идиоты. Где бы я ни была, что бы ни делала, обязательно кто-нибудь за мной подсматривает. И ты еще спрашиваешь, как у меня дела?
