Кристофер Фаулер - Темный аншлаг
На сцене шло начало второго акта, и боги пребывали на Олимпе. Венера, Марс, Купидон и хор проверяли свои способности, но среди них не было Юпитера. Помощник режиссера Джеффри Уиттейкер звонил по телефону из офиса компании, пытаясь найти транспорт, дабы доставить на место нового громовержца, застрявшего на встречной полосе разбомбленной железнодорожной линии в Восточном Лондоне.
Елена устала, и ее все раздражало. Ей хотелось устроить перерыв и выпить виски, но Гарри с Элспет ходили за ней по пятам, желая убедиться в том, что ей не подвернется возможность нарушить свой контракт. На этой стадии технический прогон был необходим ввиду того, что по сцене должно было пролетать множество декораций, и Маусу, помощнику Стэна Лоу, поручили переписать весь комплекс сценических маневров.
Не помогало делу и то, что играть приходилось в отсутствие естественного центра постановки. Мало кто из членов труппы был близко знаком с Шарлем Сенешалем, но его отсутствие остро переживали все. Дублер баритона был одобрен и включен в состав труппы одновременно с Сенешалем, однако ему не хватало навыков мелодекламации, необходимых для пассажей с речитативом, и Елена сочла, что с ним надо репетировать индивидуально. Жену и ребенка погибшего поселили в неприметной гостинице на Холланд-Парк. Там их навестил Андреас Ренальда, который без обиняков приказал обезумевшей от горя женщине ни в коем случае не общаться с журналистами. Ему повезло: она плохо говорила по-английски, а ее переводчика наняла компания.
С появлением аудитора, секретаря компании и жены казначея Стэн Лоу расстался с надеждой ограничить доступ в здание кругом строго определенных лиц. К счастью, Елена не утратила своего профессионализма. Она умела справляться и с напыщенными продюсерами, и с жуликоватыми финансистами, и с любящими привирать управляющими. Недовольство же членов труппы удаленностью костюмерных и их жалобы на неуживчивость коллег были по сравнению с этим откровенными пустяками. Но, господи, как ей хотелось выпить!
Рейчел Саперштейн только-только начала сживаться с мыслью об успехе своего сына. Она им гордилась, несмотря на то, что фамилия Саперштейн, по-видимому, больше не устраивала Майлза. Она поднялась в снятую компанией квартиру и обнаружила в буфетной нетронутый кусок мяса и ничего больше, за вычетом бутылки водки, что еще скажется на его желудке в будущем. Как бы то ни было, сейчас она сидела в первом ряду амфитеатра, наблюдая за его игрой на лондонской сцене, и каждая взятая им нота наполняла ее сердце гордостью.
На балконе первого яруса, прямо над ней, молодой человек по имени Закария Дэрвелл, ерзал на стуле и мял пальцами кончик папиросы-самокрутки.
– Конечно, я горжусь ею, – прошептал он. – Я не способен, как она, каждую ночь работать. Беда в том, что она считает, будто я ни на что не годен.
– А где же твой отец? – спросил его лучший друг Ларри.
– Он давно нас бросил. Продавал облигации оборонного займа, пока не началась война, а сейчас промышляет на черном рынке. Она вечно репетирует, поэтому они никогда не были вместе. Я чаще видел нянек, чем кого-либо из своих родителей.
– Везет же тебе.
– Да, это было чертовски здорово. – Он набрал в легкие дым и выдохнул. – На, докуривай, я знаю, у тебя осталась всего одна «вуди». Постарайся не кашлять, не хочу, чтоб она посмотрела наверх и увидела меня.
– А тебе не наплевать? – спросил Ларри, взяв папиросу.
– Если увидит меня здесь, то разозлится. Особенно, узнав, что я с тобой.
Закарии надлежало пребывать на занятиях в медицинском колледже, но они с Ларри сбежали с лекций, хотя в данный момент и сбегать-то было неоткуда. Всех студентов, умеющих обращаться со скальпелем, отправляли в местные отделения больниц, где их работа заключалась по большей части в оказании помощи при опознании тел погибших. Порой отличительные признаки столь явно отсутствовали, что определить пол жертвы могла лишь проверка седалищной вырезки. Все курили, поскольку это был единственный способ избавиться от трупного смрада. Сегодня студенты решили поболтаться по Вест-Энду, расслабиться за стойкой бара, поглазеть из окна на бегущих под дождем девчонок без чулок в обтягивающих деловых юбках.
Ларри поинтересовался, где работает мать Закарии, и тот предложил пойти на нее посмотреть. Ему хотелось похвастаться перед другом, что он может проникнуть в основное здание театра, где его узнают. Парочка залезла на балкон в задней части здания, так близко к крыше, что было слышно, как по ней стучит дождь. Сейчас они сидели в переднем ряду, курили и созерцали. Под ними Барбара Дэрвелл, певица сопрано, супруга Юпитера, ждала своего выхода, пока двое рабочих сцены безнадежно бились над стойкой облака.
– Должно быть, странно все время находиться в здании без окон, – предположил Ларри, в последний раз затягиваясь папиросой. – Нет ни дня, ни ночи. Даже транспорта на улице не слышно. По крайней мере, здесь больше места, чем в убежищах. Не понимаю, зачем люди туда спускаются. Все эти хныкающие дети… С таким же успехом можно отсидеться под лестницей.
– Моя мать обычно говорит, что пожарные машины – беда для актера, – сказал Закария. – Сейчас ей приходится добавить в свой список помех бомбы и сирены. Она колесит по всему миру, но едва ли видит что-то на улице, поскольку либо репетирует, либо выступает.
– Странная работа. – Ларри посмотрел на часы. – Пора идти.
– Ты же не слышал, как она поет.
– Я отлично представляю, как поют оперные певцы, это нечто ужасное, не в обиду твоей дорогой мамочке будет сказано. Пошли.
– Я просто хочу дождаться ее арии. – Закарии не хотелось делать из этого проблему, и он попытался ответить как можно непринужденнее. – Я тебя догоню. Иди в «Спайс» и закажи сухой вермут. Встретимся в баре.
Он с досадой смотрел, как Ларри пробирается по крутому проходу к выходу. А на сцену поднялась Юнона, чтобы вступить в дуэт с Юпитером, но ее закрыло обернутое пурпурной марлей облако.
Закария толкнул назад сиденье и встал в тени прохода напротив балкона. Он хотел, чтобы она знала о его присутствии, но мысль об этом его смущала. Его мать предпочитала компанию своих друзей, профессиональных актеров, занятых нескончаемыми беседами о собственных персонах и ведущих себя так, словно другие яйца выеденного не стоят. Он приходит домой, в их жаркий особняк в Чизуике, а там полно трагиков, лакающих ее виски и рассуждающих о Еврипиде. Неужели нельзя было обойтись без обвинений в адрес его друзей, обзывая их бездельниками? Через несколько месяцев он сможет уйти на фронт, быть может, тогда она вспомнит о его существовании.
Внизу на сцене Юнона пела о том, как она уступит место Меркурию. Ария выразительная, но не на уровне Генри-Холла, и если бы Закария наклонился вперед, то увидел бы, как его мать таращит глаза на других исполнителей и переигрывает: впрочем, это была оперетта, и, похоже, такая игра никого не шокировала.
Матери Майлза Стоуна тоже подумалось, что исполнительница роли Юноны переигрывает. Почему не вмешался режиссер? Как несправедливо, что она не может позволить себе сидеть в партере. Ей не разрешили, поскольку при виде зрителей на просмотре актеры тушуются. Юнона все еще надрывно пела и размахивала руками, как вышедшая из строя ветряная мельница. У Рейчел появилось желание спуститься на сцену и влепить ей пощечину. Она сбивает ее сына с толку, все это видели. Рейчел искоса посмотрела назад, дабы убедиться, заметил это кто-нибудь еще или нет, и ее взгляд упал на резкую вспышку света на балконе, расположенном над ее головой.
Закария услышал шум позади, заскрипело сиденье; он обернулся. Сначала он решил, что вернулся Ларри. Затем увидел неуклюжую, вихляющую фигуру. Бедняга был страшно изуродован и пытался что-то сказать. Его лицо – точнее, осколок лица, выхваченный из тьмы шальным лучом в комнате кривых зеркал из парка аттракционов, – вызывало в памяти грубую маску злодея ходульной мелодрамы. Жуткое, как устрашающий лик одного из дьяволов в спектакле, который играли на сцене, но ожившее. И руки. Крупные, молодые руки.
– В чем дело? Чем могу…
Закария собирался спросить несчастного, кто он такой. Он не чувствовал страха, пока не увидел, как сверкнуло раскрытое лезвие бритвы. Тогда он отпрыгнул назад. Поднял вверх руки, защищаясь, когда лезвие промелькнуло рядом. Какой-то миг ничего не происходило. Затем кожа на его ладонях разошлась на две части, как раскрывшиеся глаза. Бритва тут же взлетела выше, задела его левую щеку, переносицу, срезая мясо, мышцу и кость, вонзилась в горло, проткнула щитовидный хрящ. Расползались другие кровавые щели. По всему лицу и шее. Он ничего не видел. Сильная струя крови застилала глаза. Рука снова метнулась вперед, и Закария ощутил страшную, невиданно острую боль в горле. Трехзубая вилка вонзилась ему в шею, заблокировав гортань. Наклонившись, он слепо двинулся вперед, но тут что-то оттолкнуло его назад, Закария перелетел через ступеньку и повалился вниз, через низкий барьер балкона.
