Дин Кунц - Апокалипсис Томаса
— Потому что она была очень большая.
— И насколько большой она могла быть?
— Действительно большая.
С минуту мы шли молча, а потом Кенни спросил:
— Теперь, когда ты все узнал, тебе полегчало?
— Нет, — признался я.
Когда он выглядел самодовольным, один кривой зуб нависал над нижней губой.
— Раз уж все это в твоей голове, что ты собираешься делать?
— Напьюсь до беспамятства.
— Это наилучший вариант, — кивнул Кенни.
Мы прибыли к мини-пикапу с севшим аккумулятором. В лощине под нами двадцать ворон пировали на теле убитого поркера.
Я взял с переднего пассажирского сиденья наволочку с ножовкой.
— Так что вы делаете в вашем Роузленде?
— Работаю охранником у этого богача, рехнувшегося сукиного сына.
— Рехнувшегося в чем?
— Он думает, что в Роузленде он будет жить вечно.
После паузы я спросил:
— Его зовут Ной Волфлоу?
— Волфлоу? Нет. Называет себя Константином Клойсом.
Зеленые глаза Кенни блестели в солнечном свете, но в его прямом взгляде обман отсутствовал напрочь.
— Желтое небо, — внезапно вырвалось у него.
Я поднял голову, но увидел, что небо синее.
Когда перевел взгляд на Кенни, он уже исчез, а там, где он стоял, еще какое-то мгновение мерцал воздух.
Глава 35
Стоя у застывшего мини-пикапа, доставая из «беретты» обойму, в которой осталось чуть больше половины патронов, и заменяя на полную, потом добавляя в первую обойму семь патронов из коробки, лежавшей в кармане пиджака, я размышлял о моем открытии. Итак, секрет Роузленда имел непосредственное отношение ко времени. Если некое локализированное нарушение привычного течения времени являлось побочным эффектом того, что здесь происходило, тогда мои ощущения, что время на исходе, могли подтверждаться совсем не так, как я себе это представлял.
До встречи с поркерами я направлялся к гостевой башне, дабы убедиться, что Аннамария в полном порядке. Теперь я вспоминил случившееся в Магик-Бич несколькими днями раньше, когда мы повстречали стаю койотов, смело подошедшую к нам и изготовившуюся к нападению. Аннамария заговорила с ними так, будто они ее понимали… и только словами заставила их отступить. Каким бы ни был ее дар, животных она могла не бояться, даже поркеров. Если ее и убьют, то сделает это человек, которым будет движить не животная природа, а самые худшие человеческие инстинкты. Поскольку Роузленд неумолимо приближался к какому-то катаклизму, я убедил себя, что Аннамария на текущий момент в силах позаботиться о себе сама.
С наволочкой в одной руке и пистолетом в другой, переходя с гребня на гребень, оглядываясь в поисках еще одной беконной бригады, я добрался до статуи титана Энцелада. Там решился войти в дубовую рощу, которая окружала лужайку с трех сторон. Как и прежде, ни единого листочка не лежало под деревьями.
Я положил наволочку на землю, нагнул одну из нижних веток, выбрал отросток с тремя листьями, отломил его и бросил рядом с деревом.
Потом передо мной словно в ускоренном режиме прокрутилась пленка, на которую несколько недель снимали появление сначала этого отростка, а потом и листьев. Только занял весь процесс максимум минуту. На том же самом месте из ветви вылез новый отросток, достиг той же длины и выпустил точно такие же листья.
Когда я догадался посмотреть на землю, куда бросил отломанный отросток, его там уже не было.
В двадцать два года я наконец-то нашел свой дом с привидениями, к встрече с которым жизнь достаточно хорошо подготовила меня. Сельский дом, как в «Повороте не туда», с нехорошей историей, как в «Легенде адского дома», где людям следовало давно умереть, но они жили, как в «Падении дома Ашеров», и с посаженным под замок ребенком, которому грозила опасность, как в «Полтергейсте»[30]. При этом единственным призраком в Роузленде была всадница призрачного жеребца, никому не угрожавшая и, если на то пошло, не имевшая прямого отношения к проблеме, которую мне, неофициальному экзорцисту, предстояло решить.
Вместо устроителей полтергейстов и вылезающих из могил призраков, с которыми я бы легко разобрался, мне противостояли свиноприматы, космические часы, совершенно свихнувшийся киномагнат и заговорщики, притянутые к нему силой, которую он держал в руках, силой, которую ему дал, возможно, непреднамеренно, ныне покойный великий Никола Тесла. Давно уже умерший, но при этом не призрак, он, тем не менее, то и дело появлялся, а затем исчезал, а потом еще сказал, что видел меня там, где я еще не бывал, и посоветовал выключить главный рубильник, что бы это ни значило.
У меня выдаются дни, когда мне хочется забраться в кровать и накрыться одеялом с головой.
Вместо этого я оторвал от ветви тот же росток и оставил на ладони левой руки. Не прошло и минуты, как на дереве появился такой же, а лежащий у меня на ладони исчез, хотя в последний момент я сжал пальцы в кулак.
Роузленду не требовался взвод садовников. На облагороженной части поместья — наверное, и оставшейся первозданной — деревья, кусты, цветы и трава пребывали в состоянии стасиса, не росли и не засыхали, каким-то образом оставались неизменными с… возможно, с какого-то дня 1920-х годов.
Обитатели Роузленда не находились вне времени. Часы здесь тикали, минуты, как и положено, текли одна за другой, рассветы и закаты приходили и уходили, погода менялась, и времена года — тоже. В стенах поместья время не останавливалось.
Но при этом посредством подачи потока какой-то экзотической энергии через корни, стволы, ветви и листья, через каждую травинку и лепесток цветка все оставалось неизменным. Ветер мог срывать листья с деревьев, но новые тут же появлялись на месте сорванных, тогда как сорванные, упав на землю, переставали существовать. Или, возможно, листья оставались теми же самыми, старыми, и каждое поврежденное дерево или куст — но ничего из растущего рядом — переносилось в прошлое, в тот момент, когда все листья были на месте, и в таком виде возвращалось в настоящее.
Если бы я начал рыть землю, то, скорее всего, наткнулся бы на металлическую сетку или на медные стержни вроде встроенных в фундаменты зданий. Внезапно я понял, что означает удлиненная восьмерка, если расположить ее не вертикально, а горизонтально: символ бесконечности.
Голова у меня шла кругом. Я осознал, что, пожалуй, лучше вовсе не думать, как мне и советовал Кенни.
Я вышел на идеальный прямоугольник лужайки, где Энцелад вскидывал кулак, бросая вызов богам, и направился по бесконечным акрам аккуратно выкошенной травки к особняку. Издали увидел, что все окна и двери по-прежнему закрыты стальными панелями.
Из-за одного угла появилась взбешенная толпа уродов. Оно и понятно — их не пригласили в дом на ленч. Они принялись крушить мебель во внутреннем дворике и лупить кулаками по металлическим панелям.
Я вернулся на лужайку Энцелада, отгороженную от дома застывшими во времени дубами. Постоял рядом с титаном, пытаясь свыкнуться с идеей, что Роузленд — не машина времени (это уж слишком просто), но машина, способная управлять временем, обращать вспять или изменять его последствия, противостоять процессу старения, основополагающему закону природы, неизбежному в других местах.
В особняке, так же как в гостевой башне, все выглядело безупречно чистым, идеальным, словно нигде и ничего не ломалось, а пыль туда просто не проникала. Деревянные полы и ступени блестели, будто только что натертые, и никогда не скрипели, словно уложили их только вчера. Я не заметил ни одной трещинки ни на мраморе, ни на плитняке.
Кухонная техника казалась новой, но ее, скорее всего, заменили, и не потому, что установленная в 1920-х годах выработала свой ресурс. Просто более современные духовки и холодильники обеспечивали новый спектр возможностей, недоступных прежним.
Из ниоткуда в воздухе над дальним концом лужайки материализовалась сотня, а то и больше летучих мышей с размахом крыльев в семь футов. Они полетели ко мне, держась так плотно, что казались единым целым, в двух футах от земли, ясным днем, когда обычные летучие мыши спят крепким сном.
Желание убежать подавило осознание того, что их скорость в десятки раз больше. Возможно, в дневном свете видели они не так хорошо, как ночью. Подобно всем хищникам, они выслеживали добычу по запаху. Но их естественная навигационная система, эхолокация, тоже играла роль в идентификации добычи, поэтому, пожалуй, следовало замереть, а не двигаться. Гигантская свинцовая статуя, в тени которой я стоял, могла замаскировать меня.
Может, возможно, вероятно… в любом случае я стоял, уподобившись истукану, в надежде, что меня не сожрут живьем.
Их крылья поднимались и опускались в унисон так часто, что на меня накатывал вал гула. Синхронность их движений не только пугала, но и вызывала восхищение. Они приближались, с головами, большими, как грейпфрут, разинув пасти, полные острых зубов, плоские носы выискивали в воздухе запахи крови, пота, шерсти и, разумеется, феромоны страха.
