Вильям Кобб - Парижские Волки. Книга 2. Царь Зла
Он с удовольствием убил бы ее, как сделал это с «Поджигательницей».
Но женщина эта могла еще пригодиться для его планов. Лучше всего было дать пройти грозе и терпеливо выждать, пока снова не выглянет солнце.
Однако он следил за ней и не терял ее из виду.
Он узнал, что она не исполнила своего первоначального намерения.
В ту минуту, когда море должно было встать между нею и Жаком, она почувствовала какое-то странное колебание.
Она осталась в Кале.
Там она поселилась в отеле, откуда открывался восхитительный вид на море. Целые дни проводила она в полнейшем уединении.
В изнеможении опустившись в глубокое кресло, задумчиво смотрела она вдаль, прислушиваясь к унылому плеску волн. Временами она пристально следила за мелькавшими вдали белыми парусами, и в воображении ее рисовалась неясная картина ссылки вдвоем.
О, зачем не увезла она его далеко-далеко отсюда, туда, где он всецело принадлежал бы ей одной? По правде сказать, она глупо делала, живя с ним в уединении, следя за каждым его шагом, держа его на положении пленника. Да, не следует стеснять свободы любимого человека.
Как бы прекрасна ни была тюрьма, она всегда ненавистна заключенному.
Но ведь он обманул ее! Он любил другую!
При этой мысли она вздрагивала и ее бледные губы передергивались.
Что происходило сейчас там, в Париже? Ах, он наверно уже томится в тюрьме, в оковах. Он страдает. Так что же, разве он не заслужил этого? А она разве не страдала, она, вложившая в эту любовь всю свою жизнь, все свои надежды? Разве она не плакала, она, глаза которой никогда не знали слез? Разве преступления против любви не должны быть наказаны? Ей вспомнился ужасный случай подобного рода.
Один банкир в один прекрасный день узнал, что жена его в связи с кассиром. Он не сказал ей ни слова, но ловко отомстил обоим. Он сам украл из своей кассы солидную сумму, обвинил в краже кассира и устроил так, что любовник его жены был сослан на галеры.
Она же, Изабелла, пошла еще дальше!
Она посылала на эшафот того, кто обманул ее!
При этой мысли она нервно вздрагивала: воображению ее представлялось, как падает гордая голова Жака под роковым ударом палача.
Каждый день говорила она себе:
— Я должна ехать!
И все-таки оставалась, с нетерпением ожидая газет из Парижа и с лихорадочной поспешностью пробегая их глазами.
Как коротки были известия о Жаке! Дело графа де Шерлю перестало быть сенсацией и больше не занимало публику. Изредка только где-нибудь вскользь упоминалось о ходе следствия.
Наконец она узнала, что дело Жака передано в суд и что ей послана повестка с приглашением явиться в качестве свидетельницы.
Она колебалась. Ей хотелось ехать в Париж, хотелось присутствовать при решении участи Жака. Она говорила себе, что месть ее будет полнее, когда она увидит его там, на скамье подсудимых. Каким наслаждением будет для нее видеть на его лице следы страшной нравственной пытки!
И, однако, она не поддалась этому искушению по причине, в которой она не смела признаться даже самой себе: она не надеялась на свои силы. И там, в суде, как и в кабинете следователя, если бы она только встретила его взгляд, если бы в глазах его прочла она мольбу, сожаление или хоть проблеск раскаяния, кто знает, что бы вышло из этого?
Она узнала все. Ей было известно, что маркиза де Фаверей и Полина де Соссе по просьбе защитника вызваны в суд в качестве свидетельниц.
При этом известии кровь прилила ей в голову. Все сдерживаемое бешенство вылилось наружу в виде яростных воплей и стонов.
Узнав приговор суда, Изабелла злобно воскликнула:
— Осужден! Ну, что же, отлично! Пусть умрет!
Легко и просто произнесла она эту ужасную фразу. Ночью, одна в своей комнате, она снова повторила эти слова, и ей сделалось как-то жутко. Страшно прозвучали эти адские слова среди окружавшей ее мертвой тишины. При звуках собственного голоса несчастная Изабелла вздрогнула от ужаса. В изнеможении упала она в кресло, судорожно комкая в руках газету, откуда узнала эту роковую новость.
Смерть! Смерть! Словно погребальный звон звучало в ее ушах это зловещее слово. Бессознательно повторяла она его, стараясь привыкнуть, стараясь забыть.
Время шло. Она чувствовала, что с каждой минутой Жак приближается к эшафоту.
Теперь ее охватило какое-то странное оцепенение. Временами она нервно вздрагивала, как это бывает во сне, когда кажется, будто падаешь с высоты в пропасть.
Вдруг слабые лучи рассвета пробились сквозь занавески.
Изабелла быстро вскочила с кресла и подбежала к окну. Было утро. Она не ложилась спать. Утро! Значит, прошло уже более двух суток с тех пор, как Жак был осужден.
Она была невежественна. Сколько времени давалось осужденному для подготовки к смерти? Откуда ей знать? Она не знала даже, что он мог подать на кассацию и что он отказался. Эти женщины живут вне общественной жизни и подобно многим другим понятиям, правила правосудия неизвестны им.
Было ужасное утро, дождь лил ручьями, бешено ревело море и громадные волны с глухим шумом ударялись о берег.
Обеими руками схватилась она за сердце. Все существо ее было разбито. Она готова была упасть в обморок.
Вдруг она вскрикнула, выпрямилась и, схватившись за сонетку, закричала:
— Лошадей! Лошадей!
На зов ее явился хозяин гостиницы. Она отдавала бессвязные, почти непонятные приказания. Можно было принять ее за пьяную: она шаталась, поминутно останавливаясь, потом натыкалась на мебель, рыдала или вдруг разражалась каким-то страшным, судорожным смехом.
— Поторопитесь! — твердила она. — Разве вы не слышите! Они убивают его! Я приеду слишком поздно!
И подбежав к ящику, доверху набитому золотыми монетами, Изабелла начала целыми горстями разбрасывать их по полу, повторяя:
— Поторопитесь, поторопитесь же!
— Куда желаете ехать, герцогиня? — спросил хозяин.
Она взглянула на него каким-то тупым, бессмысленным взглядом.
— Где казнят на гильотине, — сказала она.
Хозяин с испугом смотрел на Изабеллу. Он принимал ее за сумасшедшую.
— Ах, правда, вы не знаете! Да и какое вам дело! Ах да, вы спрашиваете, куда я еду?В Париж! Лошадей! Мою дорожную карету! Пусть не жалеют лошадей! Надо успеть! Ступайте, ступайте!
Хозяину гостиницы, бывшему в то же время почтмейстером, было мало заботы о том, куда желала ехать герцогиня.
Так как Изабелла, не считая, бросила столько денег, что ими двадцать раз можно было окупить все ее издержки, то понятно, что он поспешил исполнить ее приказание.
Если она не в своем уме, то для него было выгоднее, чтобы рассудок подольше не возвращался к ней, чтобы она вовремя не опомнилась и не вздумала платить по счету.
В то время почтовая дорога из Кале в Париж пролегала через Булонь, Аббевиль, Бове, Сен-Дени и состояла всего-навсего из тридцати двух станций.
Заплатив двойную, тройную цену, можно было все это расстояние в восемьдесят лье проехать часов за двадцать, при условии, конечно, что не случится никакого приключения в дороге.
Когда это сообщили Изабелле, она печально вскрикнула. Двадцать часов! Это наименьший срок, да и то еще не точный!
— Если герцогиня так торопится в Париж, ей бы следовало уже ехать. Потерянное время не возвращается, — с вежливым поклоном сказал почтмейстер, понимая, что тут речь идет о срочном деле и что тут решается вопрос жизни.
Она поблагодарила, бросив ему свой кошелек, и проворно вскочила в экипаж. Кучер взмахнул кнутом, и лошади помчались во весь опор.
Изабелла свернулась на подушках и плотно обернула голову шалью, так что с трудом могла дышать. Она не хотела ничего видеть. Ей не хотелось жить. О, если бы она могла не думать!
На первой же станции она вскочила с радостным криком.
— Мы приехали!
В ответ на это она услышала громкий хохот кучера. Она была в Маркизе, в пяти лье от Кале.
Герцогиня приказала пропускать полустанции, заглушая ропот кучерского неудовольствия звонким золотом. Она не скупилась теперь! Мысль о совершенном ею преступлении словно раскаленным железом терзала ее сердце. Ей слышался голос Жака, который проклинал, быть может, звал ее.
Куда ей ехать? Что делать? Она старалась успокоиться, привести свои мысли в порядок.
Вот что. Она отправится к Арману де Бернэ! Он примет ее. Он честный, благородный человек. Она скажет ему все. Если нужно будет, она отправится с ним вместе к судьям.
Она ничего не скроет.
Донести на Бискара — значило выдать себя. Она расскажет историю Блазиаса-Манкаля! С каким удовольствием сорвет она маску с этого негодяя! Она погибнет с ним вместе — что за беда! Ей нужно одно — спасти Жака!
Но, освободив Жака, она, быть может, сама будет обвинена в сообщничестве и заключена в тюрьму. Не тюрьма пугала ее, а то, что Жак будет возвращен той, которая одна владеет его сердцем! Этого она не могла допустить!
