Вепрь - Егоров Олег Александрович
Зоотехник
Дождавшись Филю, я подвергнул тщательному осмотру лишенную замка и ручки дверь. Вопреки моим надеждам она оказалась заперта.
— А постучаться? — предложил Филя. — Небось услышат!
Я постучал себя кулаком по лбу. Лесничий обиженно засопел.
— В том крыле потаенная дверь с обратной стороны подсвечником открывается, — высказалась Настя. — Филя, посвети-ка левее.
Не дожидаясь, когда великан сообразит, что от него требуется, Настя забрала у него фонарь. Ослабевший луч выхватил из темноты серебристого медведя, державшего в поднятой лапе чашу, залитую стеарином. Он был похож на кукольного официанта с подтаявшим пломбиром на подносе. Другая его лапа безвольно висела вдоль туловища.
— Да, — зачарованный искусной вещицей, произнес я рассеянно. — Твой предок любил единообразие. И определенно любил роскошные безделушки.
— Нет, — живо возразила Настя. — В другом случае — хорек. Но принцип, я думаю, тот же. Поздоровайся с ним.
— Что?
— Смелее, — ободрила меня Настя.
Я встряхнул медведя за свободную лапу, и дверь утонула в стене. Все произошло так внезапно, что Семен, стоявший к нам спиной у овального настенного зеркала, еще продолжал создавать расческой пробор, когда я, очнувшись первым, вскинул карабин. Мое безмолвное отражение Семен воспринял как игру собственного ума, ибо тут же попытался его стереть рукавом с зеркальной поверхности.
— Идиот, — фыркнул я. — Сядь на диван.
Сержант обернулся и, продолжая причесываться, медленно опустился на присутствующий рядом стул с гнутыми кошачьими лапами вместо ножек. Я думаю, он даже и не слышал меня. У него просто подогнулись колени.
— Ну, тогда на стул, — проявил я снисходительность.
Филя и Настя вошли следом.
Комната, довольно просторная, имела вид, по моим представлениям, английского клуба. Матерчатые, салатного оттенка обои были украшены портретами скакунов и рысаков, заключенными в тонкие металлические рамы. В промежутках на стенах были развешаны стеки, нагайки, хлысты и жокейские шапочки. Мебель, подобранная исключительно в тон, отличалась изяществом линий и отменной сохранностью. Бронзовая ваза в форме колчана с букетом стрел и старинной работы арбалет, нашедший место на персидском ковре среди композиции холодного оружия, удостоверяли принадлежность хозяина к племени стрелков по мишеням. О том же говорила и сама деревянная мишень с характерными отметинами, помещенная на дальней стене. Открытый футляр с кальяном и сигарная коробка на столешнице черного мрамора поверху такого же черного стола выдавали присутствие охотника до благородного курения. Словом, все в этом интерьере подчеркивало образ мужчины со вкусом. И очень мне желательно было на этого мужчину взглянуть. Но сначала я хотел обезопасить наши тылы.
— Обыщи-ка его, — попросил я Настю, не спуская с Семена глаз.
Танкист все еще пребывал в глубокой прострации, и обыск прошел без эксцессов. Настя выложила из его карманов на столешницу "Вальтер" Гаврилы Степановича и его же неиспользованную гранату. Своего оружия у Семена не было.
— Тебе брат ничего от меня не передал? — спросил я, наклонившись к нему.
— Чего? — промямлил сержант.
Почти без замаха я ударил его прикладом в ухо. Семен пошатнулся, но усидел на стуле.
— Забыл, что характерно, — пояснил я танкисту и добавил: — Я прямо сейчас могу тебе снести пол-черепа, и мне за это ничего не будет, усекаешь?
Он угрюмо кивнул.
— Филя!
Лесничий, разглядывавший на стене кирасу с вертикальной, будто на отутюженных брюках, стрелкой, вздрогнул. Видно, слух к нему постепенно возвращался.
— Лови. — Я бросил ему карабин и забрал со стола "Вальтер" с гранатой. — Где зоотехник с Паскевичем?
Сержант указал заскорузлым пальцем на боковую дверь, обитую, как и стены, бледно-зеленой материей и оттого сразу мной не замеченную.
— Останешься здесь, — взявшись за ручку, обратился я к лесничему. — Если этот поганец шевельнется, стреляй.
В ответ на мое пожелание танкист непроизвольно дернулся. Выстрел последовал незамедлительно. Пуля в щепки разнесла львиную лапу антикварного стула, и Семен оказался на полу. В "английском клубе" запахло гарью. Лесничий, клацнув затвором, выбросил стреляную гильзу, но сержант успел оценить серьезность его намерений и благоразумно застыл в позе кающегося грешника.
— Филя, — мягко сказала Анастасия Андреевна, — не стоит понимать все так буквально.
— Ты думаешь? — Я замешкался у двери, и она, словно щит наступающего воина, оттеснила меня в сторону.
— Что за бардак? — На пороге стоял высокий и прямой мужчина в белом. — Вы где находитесь?
Длиннополый медицинский халат, низко надвинутая шапочка и марлевая повязка позволяли видеть лишь его серые колючие глаза. Одним взором он окинул всю диораму и фыркнул, точно строптивый конь.
— Да, — подержал я его охотно. — Где мы находимся?
С десяток секунд ушло у нас на изучение друг друга, хотя меня больше волновала не его импозантная, как я убедился несколько позже, внешность, а следы крови на ветеринарных доспехах.
— Прежде всего с кем имею честь? — обратился он ко мне иронически.
— Да! С кем? — Дулом "Вальтера" я подтолкнул его туда, откуда он явился. — Кто вы, Михаил Андреевич Белявский?! Потерявший ли остатки этой самой чести на службе у христопродавцев алхимик? Ветеринар ли, возомнивший себя спасителем рода человеческого? Или же заурядный пожиратель детей? Где Паскевич?!
Отступая под моим напором в медицинский кабинет, он молча сверлил меня злыми глазами. Наконец-то я проник в их секретную лабораторию. Это была она, святая святых господ, ничего святого давно не имевших.
Настя больно вцепилась в мое предплечье. Смятение охватило ее, точно как и меня, в виду представшей картины. А увидели мы всего лишь кресло.
Пустое кресло.
— Он мертв, — раздраженно ответил академик на мой последний вопрос. — Я не считаю своим долгом, но — извольте. Коль скоро вы сюда попали, вы вправе требовать объяснений.
— Мы — вправе, — подтвердил я наши полномочия, покосившись на Анастасию Андреевну. — Эта девушка, сударь, приходится вам внучкой. Она ждет объяснений, как ждут их отцы и матери замученных детей. Они, конечно, рабы вашего сиятельства. Мы понимаем-с! Но все они — вправе!
Последние слова, не сдержавшись, я выкрикнул с болью и яростью.
— Хорошо же! — Сдернув с лица марлевую повязку, зоотехник человеческих душ презрительно рассмеялся. — Вы сами напрашиваетесь! А ведь вас уничтожат!
— Нас уже, дедушка. — Вглядываясь в его искаженные морщинами черты, Настя побледнела. — Ты это сделал. Ты убил своего сына и мою мать. Ты отнял жизнь у жены своей, Ольги Петровны. Теперь ты грозишь отнять у меня жениха.
Индифферентно он выслушал ее обвинения.
— Дай мне пистолет, Сережа, — обернулась ко мне Анастасия Андреевна. — Я сама. Это наше семейное дело.
Не смея перечить, я передал ей "Вальтер", и она прицелилась прямо в лицо зоотехнику. Еще мгновение, и грянул бы выстрел.
— Постой, — я опустил ее руку. — Где Захарка, доктор?
— С мальчиком все в порядке. — Сообщение Михаила Андреевича определенно отсрочило его кончину. — Операция не состоялась. Можете вернуть его домой, но сейчас он спит.
Обогнув Белявского, я раздвинул пластиковую занавеску. Мне открылась операционная. В атмосфере витал едва уловимый запах эфира. Я приблизился к пареньку, лежавшему под бестеневой лампой. Мощный осветительный прибор бездействовал, отливая в сумерках голубоватым цветом своего никелированного диска. На цинковом столе были расставлены стеклянные банки с ярлыками, надписанными по латыни, а также разложены шприцы и полный набор хирургических инструментов. На лбу у меня выступила испарина, а ладони моментально вспотели. Сам по себе инструмент меня пугал не больше, чем штык в руках Тимофея. Но для чего совершались эти приготовления?
