Оке Эдвардсон - Танец ангела
— Самое плохое — когда мы знаем, кто убил, но у нас недостаточно доказательств, чтобы его судить, — сказал Винтер.
— От этого немудрено стать циником.
— Иногда я знаю, что рано или поздно он сделает что-то, что станет последним кусочком в пазле. Тогда ходишь и ждешь все время, что вот-вот что-то случится.
— Всегда наготове.
— Ты был скаутом? — спросил Винтер.
— Членом этого паравоенного тайно-фашистского движения, основанного южно-африканским расистом Баден-Пауэллом? Нет, не был.
— А я был. Там учат вести себя правильно.
— Поэтому ты пошел работать в полицию?
— Естественно.
Опять повеяло теплом. Солнце выглянуло между двумя домами по пути вниз, в Темзу. Макдональд кивнул в сторону Грик-стрит:
— Там находится лучший в мире магазин виски, «Миллроу».
— Я знаю.
— Конечно-конечно.
— Я бы хотел сходить с тобой завтра в музыкальные магазины в Брикстоне, послушать, что говорят потенциальные свидетели.
— Можешь сходить сам, — сказал Макдональд. — Я не успею, у меня другие дела.
— Мне нельзя одному, я же здесь в роли наблюдателя.
— Ты такой же полицейский, как я, и в большей степени англичанин, чем я когда-нибудь стану, так что кто может сказать слово против?
— Тогда я скажу, что ты был со мной.
— Говори, что хочешь.
— Тогда я еще скажу, что сегодня мой день рождения.
— Прими мои поздравления. Сколько стукнуло?
— Тридцать семь.
— Как там было: «Когда ей исполнилось тридцать семь, она вдруг поняла, что ни разу не проехала по Парижу в спортивной машине с развевающимися от ветра волосами…» — напел Макдональд на английском.
— Это чье наблюдение?
— Люси Йордан. Ты что, никогда не слышал «Балладу о Люси Йордан»?
— Нет.
— Ты как с луны свалился.
— Мы с Люси определенно жили в разных мирах.
— В исполнении Марианн Фейтфулл она оставляет рубцы в душе. Это же классика. В тридцать семь лет человек понимает, что у него есть, а чего уже никогда не будет. В 1960-х родился современный мир. И кстати, я тоже.
— Вы, в Англии, взрослеете быстрее…
— Я как раз собирался угостить тебя стаканчиком тут рядом, но теперь даже не знаю.
— …за исключением некоторых.
— Тогда пойдем? — Макдональд поднялся со скамейки.
Когда Винтер сидел над «стаканчиком», в голове у него была полная пустота. Он слишком устал от впечатлений, идей, разговоров с Макдональдом, его коллегами, свидетелями.
Он успел пройти теми улицами, что ходил Пэр, и теми, что мог ходить, обсудил версии с Макдональдом — они быстро нашли взаимопонимание. Правильно он сделал, что приехал. Но предчувствие драмы только усилилось. Это произойдет опять.
На мгновение у него мелькнула мысль, не позвонить ли вечером Ангеле, но он передумал. Кто она ему? Недалеко сидела блондинка, чем-то напоминающая Ангелу, — наверное, поэтому он ее и вспомнил. Широкий яркий рот, обещающая фигура, призывный вид.
— Ты заметил, как я молчалив, с тех пор как мы пришли в этот бар, — сказал Макдональд.
Винтер кивнул, продолжая смотреть на блондинку.
Ждала ли она приятеля?
— У нас, шотландцев, больше общего с континентом, чем с англичанами.
— Вы молча страдаете над стаканом.
— Ты меня понимаешь.
— Вы склоняете голову на руки и не произносите ни слова, и печальная музыка наполняет вас целиком сладостным отчаянием. Вы прислушиваетесь к вздохам души.
— О, ты действительно понимаешь.
Они расстались на Пиккадилли. Макдональд скрылся в подземке, а Винтер пошел в магазин «Рэйз джаз шоп», куда он начал заходить еще подростком. Здесь можно было купить то, чего не было больше нигде.
Винтера встретил знакомый запах обложек старых пластинок. Пыль, чернила, старая ломкая бумага, кисло-сладкий запах винила от музыки, спрятанной в конверте. Единственное, что изменилось, — стало больше полок с компакт-дисками.
Черный продавец за стойкой включил мелодию, которую Винтер узнал мгновенно, — Альберт Айлер, 1964 год. Странное совпадение. Винтер уже слышал его недавно, и тоже звук шел от стен. Но это не та музыка, которую встречаешь каждый день. Он сказал об этом продавцу.
— Да, осталось не очень много экземпляров, — ответил он. — Те, что попадают к нам, тут же уходят.
— Мой куда-то запропастился, — сказал Винтер.
— Тогда вам повезло, что он у нас есть.
— Это мне награда за долгий путь из Швеции.
— У нас за последнее время был еще только один такой диск, и его купил тоже скандинав.
— Что вы говорите?
— Ваш акцент ни с чем не спутаешь. Я, собственно, жил в Стокгольме какое-то время, так что знаю, о чем говорю. Меня туда сманила одна из ваших женщин. — Тут продавец улыбнулся. — Но ваш акцент не очень заметен.
— Это потому, что я очень стараюсь, — сказал Винтер, а про себя подумал: «Это потому, что я сноб, говорить с акцентом — ниже моего достоинства».
— Вы попали в нужное место. Этот альбом — лучший подарок для скандинавов.
— Вы так думаете?
— Так говорил тот парень, что купил его. «Как только увидите белобрысую голову, — сказал он, ставьте этот диск, не ошибетесь».
— Вот оно что.
Винтер купил Айлера, Джанго Бейтса и еще несколько дисков с современным британским джазом, в основном черным. Диски становились все тяжелее в его руке, пока он ходил по магазину.
Винтер вернулся на Пиккадилли и пошел на Джермин-стрит, царство мужчин. Он уже был здесь много раз. Но может же он что-то себе позволить в день рождения, подумал Винтер.
Поэтому вместо того, чтобы поехать в отель записывать увиденное и размышлять, он пошел в «Харви-энд-Хадсон» прикупить новых рубашек.
В магазине он поколебался, не купить ли костюм от Черутти всего за семь тысяч шведских крон. Цена была хороша, но такой костюм был ему не нужен. Ему, собственно, были нужны новые ботинки, и он пошел к «Фостер и сын», где сидел его сапожник. Винтер начал заказывать у него обувь очень давно, по совету отца. Но это требовало спокойствия, а сейчас он не чувствовал нужного расположения духа.
Он ограничился покупкой двух рубашек у «Томас Пинк» и одной у «Харви-энд-Хадсон», потом дошел до Сант-Джеймс и купил там небольшую коробку кубинских сигар «Гавана Куба традиционалес».
— Герр Винтер, — сказал пожилой мужчина в костюме в тонкую светлую полоску, бесшумно возникший рядом.
— Герр Бэйкер-Бэйкер!
— Ваш отец заходил не так давно, может, полгода назад. Перед Рождеством.
— Вот как, я не знал.
— Он прекрасно выглядел.
— Это от теплых испанских ветров.
— Но мы были долго лишены удовольствия видеть вас.
— К сожалению, да.
— Мы всегда скучаем по старым верным клиентам.
— Сигары сейчас популярны, как я понимаю.
Хозяин слегка улыбнулся.
— Американцам всегда не хватает. Смотрите, Сигарная комната полна американцев.
Он подозвал его к стеклянной двери, и Винтер заглянул в святая святых. Он увидел молодых людей с баками и в безумно дорогих плащах от «Миро» в оживленной дискуссии над разными сортами сигар.
— Сигары — американское изобретение, — сказал Винтер.
— Мы им, конечно, за это благодарны, — сухо сказал Бэйкер-Бэйкер.
Винтер рассмеялся.
— Сейчас вошли в моду «Кохиба эсплендидос», двадцать пять штук за пятьсот двадцать пять фунтов. Их берут и берут.
«Шесть тысяч пятьсот, — мысленно перевел Винтер в кроны. — Приемлемо».
— Сделайте одолжение, зайдите, — сказал хозяин. — Я хочу вам кое-то показать.
Он открыл дверь, и Винтер зашел в Сигарную комнату. Тут пахло, как в другой стране. Бэйкер-Бэйкер достал коробку с пятнадцатью сигарами «Корона эспешиал».
— Только что пришли, — сказал он, и Винтер взял одну из торпедообразных сигар, втянул запах и осторожно повертел между пальцами. Он держал в руках настоящее произведение искусства.
— В конце концов, у меня сегодня день рождения, — подумал Винтер, то есть, как оказалось, произнес это вслух.
— Тогда это подарок, — сказал старый хозяин. Его лицо было серьезно и красиво.
— Ни в коем случае.
— Мы настаиваем, — сказал Бэйкер-Бэйкер, как будто остальной персонал стоял на страже рядом с ним.
— Ни в коем случае, — повторил Винтер, но чувствовал, что сопротивление бесполезно.
— Позвольте, я заверну коробку.
Хозяин вышел из комнаты обратно в магазин.
«Кто имеет, тому дано будет и приумножиться», — вспомнилась Винтеру строчка из Евангелия.
34
Винтер сидел, склонившись над своим макинтошем за столиком у окна. Здесь было самое светлое место, но столик был слишком низкий, и спина болела. После пятнадцати минут он почувствовал, что больше не выдержит. «Это та цена, которую мы платим за тридцать семь лет», — подумал он, с трудом поднимаясь и слыша, как трещат суставы.
