Джеффри Форд - Девочка в стекле

— И поэтому вы и некоторые из ваших коллег стали задавать ему вопросы?

— Мы действовали через его голову — расспросили нашего босса, Давенпорта, и сказали ему, что не хотим работать с Агариасом. Но наверху или не желали, или не могли его прогнать, а вскоре он получил грант, деньги от кого-то, много денег. Он построил собственную лабораторию и продолжил свои исследования там.

— И когда это было? — спросил я.

Стинтсон задумался на мгновение.

— Году эдак в… восемнадцатом, а может, и раньше. Я после этого сталкивался с ним, но он со мной не разговаривает. Он порой заезжал в КЕА, вот как на это собрание, что вы видите на фото. У него там до сих пор есть кабинет, а еще я слышал, что он открыл частную медицинскую практику. Обслуживает богатые семьи на северном берегу Лонг-Айленда, хотя в деньгах он вряд ли нуждается. А больше ничего о его нынешней жизни мне не известно.

— А что-нибудь об исследованиях, которые он проводил, вы можете сказать? — спросил Шелл.

— Его специальность — гематология. Это я помню. У него была безумная мысль, что расовые различия могут быть установлены по крови… это, впрочем, не имеет никакого научного обоснования. Напоминает Ветхий Завет. К несчастью, его спонсоры тоже заимствуют научные сведения из Библии… Я осторожен еще вот почему. Один из моих коллег по КЕА решил провести собственное расследование деятельности Агариаса. Кончилось тем, что его нашли мертвым. Убит выстрелом в затылок, когда стоял на коленях в своей гостиной. Скажете, совпадение? Может быть. Но может, и нет.

— Казнь, — проговорил Шелл.

— В полицейском отчете это было названо ограблением, но его дочь утверждала, что из дома ничего не похитили. После этого никто больше не задавал Агариасу никаких вопросов.

— А как мне побольше узнать об Агариасе и не получить при этом пулю в затылок?

— Я бы не стал лезть на рожон. Но вы можете осмотреть его кабинет. За ним сохранили комнату в КЕА.

— Наверное, она заперта.

— Так вы кидала или не кидала?

Наконец мы попрощались со Стинтсоном, но сначала он нарисовал нам план помещений КЕА, в особенности местоположение кабинета Агариаса и поста охраны. На прощание он попросил ни в коем случае не упоминать его имени. По пути домой Шелл сказал мне, что наконец-то ему открывается истина и все проясняется. Он пока не был готов поделиться своей теорией, но предположил, что после визита в «Канцелярию евгенического архива» и просмотра бумаг Агариаса, если удастся их найти, нам станет известно все от и до.

— Еще несколько часов назад мы собирались бросить эти пустые поиски, а теперь близки к разгадке тайны, — сказал я.

Шелл улыбнулся, и мне его улыбка показалась печальной.

— Помнишь, ты говорил, что я никогда не совершаю ошибок? Так вот, я стопроцентно ошибался насчет Гривса-Агариаса. Похоже, он и есть главный подозреваемый или не главный, но все же подозреваемый. Я в этом уверен.

— Я вижу связь между ним и обстоятельствами смерти Шарлотты Барнс, как их описал коронер. Кровь и переливание. Но почему убили Паркса? Не понимаю.

— А ты вспомни, когда это произошло. Сразу же после похорон Шарлотты Барнс. Готов поспорить, что Агариас под именем доктора Гривса появился на похоронах или на поминках. Или и там и там. Может быть, Паркс узнал его, попытался вспомнить, где видел его раньше, и наконец сложил воедино части этой головоломки. Вот почему у него на столе оказалась эта фотография. Как друг Барнса он, возможно, хотел разобраться, что за аферу затеял Агариас и зачем появился под чужим именем. Паркс мог вспомнить, что часть исследователей хотели изгнать Агариаса из КЕА.

— И потому его и двух его служащих убили?

— Агариас заметает следы. Как сказал Стинтсон, этот тип — фанатик. И если то, что я обо всем этом думаю, хоть немного приближается к истине, голову даю на отсечение: он даже еще безумнее, чем мы можем себе представить.

Когда мы доехали до дома, Шелл, прежде чем выйти из машины, положил руку мне на плечо и сказал:

— Слушай, Антония я введу в курс дела, а ты не говори ни Морган, ни Исабель о том, что мы узнали.

Я кивнул.

В этот день Шелла больше не было слышно. Мне он сказал, что соображает, как пробраться на следующий день в кабинет Агариаса, но я понимал: у него на уме что-то еще. Мы с Исабель умяли ланч и прошли через рощу, чтобы посидеть на берегу пролива. День был очень холодный, грозил первым снегом, но мы прятались от ветра в объятиях друг друга и смотрели на бурунистую воду. Исабель призналась мне: как только опасность минует и Шелл решит, что ей можно покинуть дом, она отправится назад в Мексику.

— Поехали вместе, — предложила она.

У меня было ощущение, что этим все и кончится, но я не хотел пока думать об этом, откладывал на потом. Я знал, что если Исабель уедет без меня, я ее никогда больше не увижу. Но если я оставлю Антония и Шелла и не поступлю в колледж, получится, что часть жизни прожита зря. Ей я сказал только:

— Когда соберешься, шепни мне.

Исабель улыбнулась и больше об этом не говорила, а я не понимал — уверена она, что я обещал отправиться с ней, или знает, что я не могу решиться. Но мне не хватало мужества дальше обдумывать оба эти варианта.

Вернувшись домой, мы увидели, что Антоний склонился над кухонным столом. Насвистывая, он чистил маузер, а перед ним были разложены всякие стержни, щетки и растворители.

— Я эту чертову штуку сто лет не чистил, — объяснил он, — а она не в такой уж плохой форме. Медь немного потускнела, а так ничего.

— У тебя что — палец тянется к спусковому крючку? — спросил я.

— Не у меня. Это приказ босса.

— Он думает, что придется стрелять?

— Я не в курсе. Я просто чищу пистолет, кручу баранку, меня душат плохие парни, а потом я кулинарю здесь, на кухне. — Он снова начал насвистывать, вернувшись к своей работе.

Шелл и Морган появились только к обеду. Я не стал спрашивать, чем они занимались весь день. За едой Исабель спросила Шелла, когда, по его мнению, ей можно будет без опаски покинуть дом.

— Потерпи еще несколько дней. А куда ты собралась?

— В Мехико.

— Я тебе дам немного денег.

— Я не могу взять ваши деньги.

— Ну, если пешком, то тебе долго придется идти.

— Возьми его деньги, — посоветовал Антоний. — Я бы взял.

— Мы могли бы довезти тебя до Джерси, а там посадить на автобус, — сказал Шелл. — Как доберешься до Мехико, вернешь мне деньги, если захочешь. Не пришлешь — тоже не расстроюсь.

— А почему не на поезде? — спросила Морган.

— Те, кто ездит на поездах, читают газеты чаще, чем те, кто ездит на автобусах, — ответил Шелл.

— Не трусь, детка, — подбодрил девушку Антоний. — Все будет хорошо.

Я поспешил перевести беседу на президентские выборы, до которых оставалась всего неделя. Антоний выразил надежду на скорую отмену сухого закона, но в остальном разговор вскоре сошел на нет, так как все проявили равнодушие к этой теме. Но этого было достаточно, чтобы об отъезде Исабель больше не говорили.

Позднее, уже вечером, когда Исабель уснула, я отправился на поиски Шелла — обсудить с ним мой возможный отъезд. К счастью, он еще не лег и сидел на диване в Инсектарии. Морган вытянулась рядом с ним — спала, положив голову на подушку, упертую в его бедро. Когда я вошел в комнату, он посмотрел на меня. Я сказал: «Извини» — и хотел было уйти, но Шелл поманил меня рукой. Я подошел и сел напротив него.

Не успел я произнести и слова, как он прошептал:

— Я хотел поговорить с тобой.

То же самое собирался сказать ему и я, но на лице босса читалось такое беспокойство, словно он утомился от собственных мыслей.

— О чем?

— Я думал о бабочках.

— В этом нет ничего особо необычного, — улыбнулся я.

— Нет, — покачал головой Шелл. — Я думаю, что когда нынешняя группа вымрет через несколько недель, я закрою Инсектарий.

— Почему?

— Последние события отбили у меня вкус к идее скрещивания в любом виде. Прежде я как-то не задумывался об этом, но теперь мне представляется, что все это… — тут он вскинул руки тем самым движением, которым выпускал бабочек во время сеансов, — сплошное тщеславие. Самое своекорыстное увлечение.

— Но тебе нравилось исследовать бабочек.

— Я думаю, что сам себя обманывал.

— Я всегда любил бабочек.

— А я тебе никогда не рассказывал, как у меня это началось?

— Нет.

— Это была моя первая афера, — сказал Шелл. — Мой отец, великий Маг Джек, готов был спорить на что угодно. Он спорил по любому поводу и никогда не проигрывал — орел или решка, лошадиные скачки, сколько раз женщина, положив письмо, откроет и закроет дверцу почтового ящика. Когда я проигрывал спор, он смеялся надо мной. Я дошел до того, что у меня оставалось единственное желание — победить его в споре, ну хоть раз… Как-то утром, еще до восхода солнца, в один из тех редких дней, что отец проводил со мной, мы шли по парку — он хотел показать мне какой-то очередной фокус, — и я увидел бабочку: она, сложив крылья, сидела на цветке. Я предложил отцу поспорить вот на что: я сказал, что могу качнуть цветок, а бабочка не улетит. Он рассмеялся своим снисходительным смехом и принял мой вызов. Я нагнулся, взял цветок за стебель и шесть или семь раз качнул его туда-сюда. Бабочка осталась на своем месте — даже не шелохнулась. Он не рассмеялся и с мрачным видом отдал мне монетку.