Майкл Смит - Слуга смерти
— Не думаю. Если фотография достаточно важна для тебя, чтобы держать ее на столике у кровати, вряд ли тебе придет в голову идея вообще от нее избавиться.
— Вполне возможно, если это фото бывшего приятеля.
— Верно. Но вот, посмотри… — Я переключился на третью картинку, изображавшую одну лишь фотографию на столике. — Она увеличена еще сильнее. Я использовал интерполяционную программу, которая проверяет цвет каждого пикселя, сравнивает его с окружающими и пытается предположить возможное изображение на картинке. Да, выглядит, конечно, отвратительно, но кое-что интересное заметить можно.
Я показал на центр картинки.
— Какие-либо детали различить невозможно, но отчетливо видно, что там две головы.
— Именно. Джессика и ее бывший.
— Сомневаюсь. Какого цвета верхняя часть обеих голов?
— Серого.
— То есть — цвета волос пожилых людей. Возможно, это ее родители.
— Думаешь?
— Джессика и в самом деле могла не слишком часто бывать дома, но я бы очень удивился, если бы в квартире не оказалось семейной фотографии. Фото мамы с папой или, если она была с ними не в ладах, кого-нибудь из братьев, сестер или племянников. Какое-то напоминание о семье. Девушки обычно это любят.
— Вот как? А ты нашел здесь хоть одну? Спрятанную среди принадлежностей для шитья и любовных писем?
— Нет, — сказал я. — Но я особо и не искал. К тому же и ты не девушка.
— И то правда. Просто страшная баба.
— Не просто, — ответил я. — Но суть в том, что в квартире Джессики кое-чего не хватает.
— Думаешь, убийца там побывал?
— Да, думаю. И вот доказательство.
Я щелкнул по еще одному файлу, одной из картинок, которые Маккейн сохранил в папке. Она изображала Джессику, развалившуюся на кушетке в довольно-таки неприличной позе. На ней была голубая пижама в розовый и белый цветочек.
— Ты сказала, что ее нашли…
— Именно так. В этой самой пижаме. Господи. Ты прав. Он был там.
— Думаю, он какое-то время охотился за ней и побывал у нее дома, готовясь к убийству. Он взял пижаму и, думаю, еще один сувенир. Видимо, он выяснил, что это родные Джессики, и решил забрать нечто имевшее для нее значение.
— И она не заметила?
— Назови мне предмет в этом доме, на который ты смотришь каждый день. И посмотри на фото — на столике страшный беспорядок. К тому же…
— Но как насчет пижамы? Если она пропала, этого ведь нельзя не заметить?
— О чем я и собирался сказать. Вероятнее всего, он побывал там в тот день, когда ее убил.
— Тогда почему бы ему было не дождаться ее и не убить ее дома?
— Потому что это был ее дом, а не его. Ты же знаешь, каковы эти люди. Им хочется выстроить все так, как хочется им самим.
— И чем все это может нам помочь?
— Он выяснил, где она живет. Как? Это значит, что по крайней мере один раз его могли видеть рядом с ее квартирой. И это значит, что он сумел туда проникнуть. Опять-таки — как?
— Полиция уже опросила всех соседей. Никто ничего не видел.
— Но как он смог узнать, где она живет?
— Уорд, ты очень наблюдателен, но ты не полицейский. Вероятно, он просто следил за ней, пока она шла домой из бара. Извини, но даже если ты и прав, это ничего нам не дает. Он взял пижаму и украл фотографию. Возможно. И что дальше?
Я раздраженно повернулся к ней, но вид у нее был усталый, и я не стал говорить того, что собирался сказать.
— Странно, что у вас с Джоном ничего не вышло. Несмотря на все ваше здравомыслие и непредвзятость.
— Смотри, потребую сатисфакции, — улыбнулась она.
— Спасибо, — сказал я. — Ты подтвердила мои самые безумные ожидания. А теперь — давай заберем твою еду из магазина.
— К черту. Поехали лучше туда, где ее еще и готовят.
В конце концов мы оказались в Санта-Монике, в итальянском ресторане на Променаде. Мы немного поели, а потом переместились в бар, где просидели несколько дольше. Бокал вина выглядел в руке Нины вполне естественно, словно и должен был быть там всегда. Я коротко рассказал ей о том, что мне удалось сделать за последние несколько месяцев, а когда вино ударило в голову, я начал говорить о том, насколько мне не хватает Бобби и моих родителей, а она понимающе кивала и благоразумно молчала. Я понял, что на самом деле почти ничего о ней не знаю, и выяснил, что она выросла в Колорадо и училась в колледже в Лос-Анджелесе, но не более того. Она рассказала мне о какой-то своей школьной подруге, которая ей звонила и с которой она собиралась встретиться, и мы пришли к общему выводу, что прошлое — совсем другая страна, которую движение тектонических плит времени с каждым годом отдаляет от нас все больше. Ближе к вечеру, когда в баре стало больше народу, Нина смотрела на людей так, что они предпочитали держаться подальше от моего места, пока я выходил покурить на улицу. В присутствии Нины ее взгляда было вполне достаточно.
По мере того как я все больше напивался, окружающие начали казаться мне все более и более отвратительными. Разговоры вокруг шли, естественно, о шоу-бизнесе, о деньгах, о здоровье и избыточном весе, о моде. Чем более нелогичной становилась тема разговора, тем, казалось, громче всем хотелось на эту тему говорить, словно вознося бесконечную молитву богам судьбы. В конце концов я начал разражаться длинными тирадами, в то время как Нина продолжала сидеть молча.
Разговоры о моде всегда приводили меня в ярость. Этим летом все мы должны носить ярко-красное? Кто это сказал? Почему при виде бикини из квадратиков разноцветного пластика мы должны делать вид, будто это должен носить каждый?
— Потому что, — проворчал я, обращаясь к Нине, — именно таким образом выставляет себя напоказ капитализм.
Именно так наша культура вываливает наружу свои непотребные места. «Эй вы, бесплотные тени в погруженном в хаос мире, только взгляните, на что мы способны! Если мы в состоянии тратить свое время и усилия на подобное дерьмо — только представьте, сколько у нас золота, оружия и зерна, насколько сыты и счастливы мы, граждане нашего мира!» Вот только они вовсе не счастливы, а некоторые из них даже недостаточно сыты, но никто не знает и никого не интересует, что происходит за рекламными щитами, ограждающими жизненный путь, поскольку жизнь для тех, кто имеет значение для общества, становится все лучше.
По всей стране все сидят и читают книги о том, как еще больше возлюбить ближнего своего, как будто это хоть в какой-то степени возможно. Прокуренные кафе превращаются в заведения, куда отправляется самоуверенная молодежь, чтобы скачать из Сети очередной новомодный роман; душные неуютные бары превращаются в места отдыха для сотрудников успешных корпораций. Недавно я был в одном баре, и там пахло благовониями — как это понимать, черт возьми? Не сигаретным дымом, но лавандой с пряностями? В помещении воздух не бывает более свежим, чем на улице, разве это не понятно? Нельзя перестать бояться, лишь делая вид, будто все, что тебя пугало, перестало существовать.
— Отчасти проблема состоит в том, — продолжал я, возможно, столь же несносным голосом, как и голоса окружающих, — что я еще помню времена, когда никто никуда не бежал.
Теперь же бег стал обязательной составляющей жизни. Бег — это мудрость. Бег — это абсолютное благо, наш ритуальный путь к благосклонности богов. Беги, и все будет хорошо. Если бы мы пребывали в лоне католической церкви, святость каждого определялась бы временем, которое кандидат провел в кроссовках. «Да, конечно, отец Брайан трудился на благо других и спасал чужие жизни и добро, но каков его результат забега на милю? Отец Нейт? И думать не смейте. Он за всю жизнь не пробежал и половины марафонской дистанции». Мы потеряли чувство меры, чувство здравомыслия, в то время как по всему миру, в странах, где у людей нет времени или денег на подобную чушь, нас все больше терпеть не могут за то, что мы ведем себя так, будто владеем всей планетой. Но кого это на самом деле волнует? Новая диета завоевывает популярность! Дженнифер Лопес купила себе новое украшение — посмотрите, как оно великолепно! Кого беспокоит, что творится в какой-то дыре, где даже не говорят по-американски? Жизнь прекрасна! Откройте для себя новый кофе без кофеина!
В конце концов я выдохся, и у меня закончилась выпивка. Я заметил, что молодые люди за соседними столиками смотрят на меня так, словно я пытался подвергнуть сомнению основы мироздания.
— Идите к черту, — громко посоветовал я.
Все отвернулись.
Даже Нина смотрела на меня, подняв брови.
— Похоже, доза антидепрессанта тебе бы сейчас не помешала.
— Будь проклят этот мир, — в замешательстве пробормотал я. — И все люди в нем тоже. Пусть он катится ко всем чертям. В Армагеддон.
— Угу, я помню, как все было, когда мне было пятнадцать, — сказала она. — Не бойся. Все пройдет.
