Никки Френч - Убей меня нежно

В замке торчал большой ключ, который без труда удалось повернуть. Дверь открылась внутрь. Я тихо прикрыла ее за собой. Кто-то совсем недавно был здесь, так как толстый слой пыли лежал только на некоторых коробках и чемоданах, остальные были чисто вытерты. В одном углу я увидела скелет птицы. Воздух был густой, затхлый.

Я оказалась права: здесь складировались старые вещи семьи. Чайник был частью чайного сервиза, в отдельных чашках еще виднелись тусклые коричневатые следы от чая, который когда-то в них наливали. Один ящик был почти доверху набит высокими сапогами. Некоторые были небольшого размера. Они, должно быть, принадлежали маленькому Адаму. На крышке самого большого черного сундука красовались позолоченные инициалы «В.Т.». Как звали его мать? Я не могла вспомнить, упоминал ли он когда-нибудь ее имя. Я осторожно открыла чемодан. Я уверяла себя, что не делаю ничего предосудительного, просто осматриваю окрестности, но мне почему-то казалось, что Адам отнесется к этому совсем по-другому. Чемодан был набит одеждой, от которой исходил запах нафталина. Я трогала темно-синее крапчатое платье, вязаную шаль, лиловый кардиган с перламутровыми пуговицами. Элегантная, но практичная одежда. Я захлопнула крышку и открыла потрепанный белый чемодан. Он был полон детской одежды: вещи Адама. Свитера с вышитыми кораблями и воздушными шарами, полосатые штаны, шерстяные шапочки, комбинезон с капюшоном, маленькие брючки. Я чуть не прослезилась. Там лежала и пожелтевшая от времени крестильная рубашка. Стоявший у стены комод, у которого не хватало нескольких ручек, а бок сильно поцарапан, был заполнен маленькими буклетами, оказавшимися при ближайшем рассмотрении школьными тетрадками, дневниками с отзывами — двух девушек и Адама из Итона. Открыла первый попавшийся в руки за 1976 год. Тогда ему было двенадцать лет. В тот год умерла его мать. Математика: «Если бы Адам приложил свои недюжинные способности к учебе, а не к шалостям, — гласила четкая запись синими чернилами, — то дела у него шли бы прекрасно. А поскольку...» Я закрыла дневник. Это не просто засовывание носа в чужие дела; это больше походило на подглядывание в замочную скважину.

Я прошла в другой угол комнаты. Мне хотелось найти фотографии. Вместо этого в шкатулке, перевязанной для надежности полоской материи, я обнаружила письма. Сначала я подумала, что это письма от матери Адама, не знаю почему. Может, потому, что я искала ее следы, а что-то в почерке говорило мне, что это письма от женщины. Но когда я стала перебирать первую пачку, то поняла, что они от многих людей и написаны самыми разными почерками. Я взглянула на верхнее, написанное синей шариковой ручкой, и едва не вскрикнула.

«Милый, милый Адам» — этими словами начиналось письмо. Оно было от Лили. Остатки совести заставили меня воздержаться от чтения. Я отложила пачку, но тут же опять схватила ее. Я не вчитывалась в буквы, но волей-неволей выхватывала отдельные яркие фразы, которые, я знала это, не смогу забыть никогда. Я просто смотрела, от кого они. Я говорила себе, что это словно работа археолога, который раскапывает слои истории Адама, его уже известные эпохи.

Сначала в пачке были письма — короткие, написанные впопыхах — от Лили. Потом исполненные черными чернилами с красивыми завитушками письма на французском языке — от Франсуазы. Они обычно были длинными. В них не было страсти, как в письмах Лили, но многочисленные интимные подробности заставляли меня морщиться. Когда она писала по-английски, ее язык был живым и красивым, несмотря на отдельные ошибки. Под письмами Франсуазы оказалось два не относящихся к делу послания. Одно от некоего восторженного Бобби, другое от женщины, подписавшейся буквой "Т", затем шла целая подборка открыток от Лайзы. Ей нравились восклицательные знаки, еще она любила подчеркивание.

А потом, под Лайзой — до Лайзы, — обнаружилась серия писем от женщины, о которой я никогда не слышала. Я украдкой посмотрела на подпись: Адель. Я села на корточки и прислушалась. Кругом было совершенно тихо. Единственным звуком, который доносился до меня сверху, был шелест плохо закрепленных кусков шифера, в которых играл ветер. Видимо, Адам все еще копался в своих вещах. Я посчитала письма от Адель; их было тринадцать, и все они были довольно короткими. Под ее письмами было шесть писем от Пенни. Мне удалось найти женщину, которая была между Лайзой и Пенни, Пенни и Лайзой. Адель. Начав с письма, которое лежало в самом низу, предположительно ее первого письма, написанного ему, я принялась читать.

Первые семь или восемь писем были короткими и конкретными: она договаривалась о месте встречи с Адамом, называя место, время и прося быть осторожным. Адель была замужем: значит, вот почему Адам не упоминал о ней. Он даже сейчас хранил их тайну. Следующие письма были длиннее, в них ощущалось страдание. Адель явно чувствовала себя виноватой перед мужем, которого она называла своим «доверчивым Томом», и целой массой других людей: родственниками, родителями, сестрой, друзьями. Она непрерывно умоляла Адама облегчить ее положение. Последнее письмо было прощальным. Она писала, что более не может продолжать предавать Тома. Она писала Адаму, что любит его и что он никогда не узнает, как много значит для нее. Она говорила, что он самый удивительный любовник из всех, кого она знала. Но она не могла оставить Тома. Он нуждался в ней, а Адам нет. Не просила ли она его о чем-то?

Я положила все тринадцать писем себе на колени. Значит, Адель оставила Адама ради своего мужа. Возможно, он так и не смог свыкнуться с мыслью об этом, потому и не упоминал о ней. Возможно, он чувствовал себя униженным. Я убрала волосы за уши, мои ладони от возбуждения стали слегка влажными. Я снова прислушалась. Мне послышалось или хлопнула дверь? Я собрала письма и положила их поверх писем от Пенни.

Прежде чем прикрыть этот слой прошлого слоями более близкого прошлого, я заметила, что последнее письмо от Адель написано в отличие от остальных на фамильной бумаге, бланке, словно она хотела подчеркнуть этим свое положение. Том Фанстон и Адель Бланшар. Что-то в моей памяти зашевелилось, показалось, что по спине прошел холодок. Бланшар — имя казалось смутно знакомым.

— Элис!

Я закрыла шкатулку и поставила ее, не обмотав лоскутом, на место.

— Элис, где ты?

Я осторожно поднялась. Колени брюк были в пыли.

— Элис.

Он был рядом, звал меня, приближался. Стараясь не шуметь, я пошла к закрытой двери, приглаживая на ходу волосы. Будет лучше, если он найдет меня не здесь. В углу помещения, слева от двери, стояло сломанное кресло, заваленное желтыми парчовыми шторами. Я чуть-чуть отодвинула кресло и съежилась за ним, ожидая, пока не стихнут шаги. Это показалось нелепым. Если бы Адам увидел меня посредине комнаты, то я могла бы сказать, что просто зашла посмотреть, что здесь есть. Если же он найдет меня скрывающейся за креслом, то мне вообще нечего будет сказать. Это будет не просто неловко — это будет жутко неприятно. Я знала своего мужа. Я уже почти приготовилась встать, как дверь распахнулась и я услышала, как он вошел в помещение.

— Элис?

Я затаила дыхание. А вдруг он видит меня сквозь груду штор?

— Элис, ты здесь?

Дверь снова захлопнулась. Я сосчитала до десяти и встала. Вернулась к шкатулке с письмами, открыла ее и вынула последнее письмо Адель, прибавив тем самым воровство к своим супружеским преступлениям. Потом я закрыла шкатулку и на этот раз перевязала ее. Я не знала, куда спрятать письмо. Уж точно не в карман. Я попыталась засунуть его в бюстгальтер, но на мне был тесный эластичный топ, и письмо было видно. Может, в трусики? В конце концов я сняла туфлю и спрятала письмо в ней.

Я глубоко вздохнула и подошла к двери. Она оказалась заперта. Должно быть, Адам, выходя, автоматически повернул ключ. Я дернула дверь, но для меня она была слишком крепкой. Я в панике огляделась в поисках какого-нибудь инструмента. Сняла со стены старого змея, вытянула из старой материи центральную рейку и просунула ее в скважину, хотя не особенно понимала, для чего. Было слышно, как ключ выпал из замка, звякнув на земле за дверью.

Стекло в нижней части окна было разбито. Если удалить осколки, то я смогла бы пролезть наружу. Возможно. Я стала вынимать из рамы куски стекла. Потом просунула в окно пальто. Придвинув сундук и встав на него, я опустила в окно одну ногу. Оно было расположено слишком высоко: я никак не могла дотянуться ногой до земли. С большим трудом ухитрилась достать мыском до твердой поверхности. Я почувствовала, как кусок стекла, который я не вынула из рамы, прорезал мне джинсы и поцарапал бедро. Изогнувшись, я просунула наружу голову. Если бы кто-нибудь увидел меня в этот момент, что бы я сказала? Вот на земле и вторая нога. Так. Я наклонилась и подняла пальто. Левая рука кровоточила. Я вся была в пыли и паутине.

— Элис?

Его голос доносился издалека. Я набрала полную грудь воздуха.