Александр Гаррос - Чучхе

Говоря о Диме, Вика даже слегка подутратила промерзлую свою превосходственную безучастность — какая-то затаенная теплота, ностальгическое умиление прорезалось в ее интонациях, вялое, с нарочито минимизированной мимикой лицо бывшей «пульши» тронул отсвет тех золотых времен, когда старательно обгаженные ею небожители водили ее по распальцованным кабакам и по-приятельски просили совета относительно судьбы очередного олигарха…

И все-таки под самый конец, уже в ходе церемонии прощания (намек на кивок в тот сегмент пространства, куда затесалась моя неуместная персона), я не удержался.

— Вика, — ласково позвал я (она от неожиданности прямо на меня посмотрела). — Ма гавте ла ната.

«Пульша» сморгнула.

— Пробку, — говорю, — вынь.

Словно она и впрямь могла читать Умберто Эко.

13

В длиннющем переходе на станции «Лубянка» парень с гитарой старательно изображал «Stairway to Heaven». С умеренным успехом — я даже знал, в чем именно он лажает. Я остановился, попросил гитару, попробовал сам.

— Таким примерно образом… — я поднатужился еще вспомнить «All Along the Watchtower». — Черт, сам тыщу лет не тренировался…

— Ну так когда-то, наверное, профи был, — хмыкнул парень. — Ты вообще что играл?

— Вообще — панк…

— Слава, — запоздало протянул он руку.

— Вальтер, — я пожал. Он снова хмыкнул. — Сценическое, — говорю, — погоняло.

— Кто это был? — спрашиваю у Саши.

— Азеры вроде.

— Чего им надо?

— Ищут кого-то.

— Кого?

— Хер знает. Валю какого-то.

Я с недавних пор стал предусмотрительно представляться псевдонимом. В силу некоей странной самоиронии — Димой.

— А чего, — интересуюсь, — он им сделал?

— Не знаю…

— Так это с Черкизовского, наверное, — подошел хохол Гена. — Не слышали, че там было? — он гмыкнул. — Там, говорят, один дворник, ну, тоже, ясно, без регистрации, азера одного, ну, который там все держал, чуть не завалил. Я уж не знаю, че они не поделили, — но, говорят, отмудохал, надел ему пакет целлофановый на башку и подержал так — тот еле жив остался…

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

Автосервис на Беловежской. Спросишь Женю. Скажешь, от Эда.

Это оказалось — по Можайскому, почти до кольцевой. Женя — молодой мужик малого росточка с сонным злым лицом — смерил меня взглядом, остался, кажется, неудовлетворен, хмуро огляделся по сторонам и повел в пустой захламленный бокс.

— В том углу коробка, — кивнул внутрь, сам оставаясь на пороге, — там, за шинами. В ней сумка, в сумке твое, — и тотчас пошел вон.

«Нет, это ваше. Мое в трюме…» Я отпихнул покрышки, присев на корточки, полез в объемистую картонную коробку. Сверху было несколько слоев толстых грязных тряпок. Под ними — здоровая спортивная сумка. Я расстегнул молнию — и какая-то усталая слабость меня охватила… Хотя именно чего-то в этом роде я и ждал.

Автоматно-гранатометный комплекс А-91М.

Калибр: 7,62x39мм.

Тип автоматики: газоотводный, запирание поворотом затвора.

Длина: 660 мм.

Длина ствола: 415 мм.

Вес: 3,97 кг без магазина.

Темп стрельбы: 600–800 выстрелов в минуту.

Режимы огня: одиночными выстрелами и очередями.

Магазин: 30 патронов.

Интегральный 40 мм гранатомет.

Трясясь обратно на автобусе по Кутузовскому, индифферентно скользя глазами по бесконечным рекламным щитам, где-то в районе Бородинской панорамы я неожиданно испытал уже знакомое чувство — дезориентации сознания, сбоя какого-то фокуса, как на границе сна и яви: когда не можешь сообразить, «там» ты или «тут»… Я автоматически поворачивал голову — пока громадная реклама окончательно не уползла назад. Я не понял, что там было написано, что рекламировалось, — я таращился только на лицо модели, поощрительно оскалившейся на щите.

Девка с роскошными рыжевато-каштановыми волосами и блядовитыми, с косинкой, глазами. С которой я некогда регулярно виделся и разговаривал. И которую с некоторых пор замечал то тут, то там: на журнальной обложке, на наружной рекламе…

Хотелось, зажмурившись и громко замычав, помотать головой — я сдержался только потому, что кругом был народ.

Да неужели она впрямь до такой степени меня перепахала, что просто мерещится теперь повсюду?!. Впрочем, любые другие версии еще безумней. Не стали бы же они…

Бред.

Совершенно уверен, что Тюряпин, которому я осточертел, обмолвился об этом специально — подколоть меня:

— Так Динка что, замуж выходит?

С Динкой он когда-то был знаком — а сейчас списывался временами «мылом» с кем-то из наших.

— То есть? — прибалдел я, вспомнив, что этого ее Игоря, или как там, всего месяц с небольшим назад придушили.

— Мне Ромка написал, — равнодушно, но, уверен, не без злорадства пояснил Колян.

— За кого это?

— Я его не знаю. Владика, что ли, некоего. Они в одном банке работают…

Я списался с Ромкой, и тот (наверняка решив, что меня колбасит от ревности) даже прислал, «мылом», фотку этой дуры вместе с ее долбаным женихом. Снялись оба на фоне серебристого женихова «ленд круизера». Я сразу опознал гладкое хлебало, в которое некогда настучал возле собственного подъезда…

Так это что, значит? Это, значит, тоже подстава была?.. И все только ради того, чтобы я…

Да чем же это я, лично персонально я-то чем так вам глянулся?!

Хотя я уже догадывался — чем.

14

Я засунул в дыру руку и нащупал что-то вроде пластиковой бутылки с минералкой. Вытащил — так и есть, полуторалитровый пузырь без этикетки, наполненный чем-то… Светлым мелким порошком каким-то. Я отвинтил пробку, ссыпал немного на ладонь. Понюхал — непонятно… Лизнул — горько…

Тротил (ТНТ, TNT, Т)

Энергия взрывчатого превращения: 1010 ккал/кг.

Скорость детонации: 6900 м/сек.

Бризантность: 19 мм.

Фугасность: 285 куб. см.

Плотность: 1,66 г./куб. см.

Температура плавления: +81%

Температура горения: +310 %

Почти по-летнему теплым вечером — в темноте уже, только дотлевала перспектива Нового Арбата, — я пер пешком через город, разваливаясь на ходу от усталости, поминутно сплевывая въевшуюся во все кожные поры и дыхательные пути строительную пыль. Косился по сторонам на предмет ментов… Смотрел на забитые дорогими тачками перекрестки центра, на многочисленные еще толпы, на всю эту хлопотливую, вполне приподнятую, самодовольную жизнедеятельность зажорного мегаполиса… на плебейскую его безобразную гигантоманию… на типично по-московски лоснящиеся рыла… на развешанную всюду-всюду-всюду истошную рекламу очередного посконного трэш-блокбастера…

Ощущение всеобщего приятия происходящего, удовлетворения абсолютно неудовлетворительным, поразившее меня еще дома, здесь достигало такой концентрации, что отзывалось в воображении чем-то гротескно-жутеньким, вроде зрелища человека с черно-лиловыми от гангрены ногами, обколовшегося бронебойными анальгетиками, счастливо, слабоумно гогочущего, давящегося тортом и размазывающего по щекам заварной крем…

В аду, в который неуклонно превращалась действительность, всем всё было по барабану. Никто ничего не хотел знать. Тем более — думать. Или — не мог (но если б даже и мог, не стал бы). Это было совершенно животное равнодушие: и со стороны тех, кто послушно, рабски, скотски вкалывал, сносил любые издевательства и терпел, когда его харили в сортире или отбивали ему почки в «обезьяннике»; и тех, кто скотски, с безмозглой, стоеросовой убежденностью в собственной правоте измывался, харил и отбивал; и тех, кто, лениво переползая из «ниссан-мурано SE» в какую-нибудь «Ваниль», отфильтровывал из сознания все, кроме тачилы, кабака, бляди своей и лопатника.

Я понял наконец, откуда вдруг все это «благополучие». Эта «стабильность». От тотальной атрофии одной из главных функций разума, определяющих признаков человека как вида — способности и потребности в оценке. Не то чтобы удовлетворение реальностью — а полная всеобщая в нее влитость, вполне биологическая. Это была АДЕКВАТНОСТЬ реальности. Животное адекватно биоценозу и тогда, когда оно подыхает от бескормицы, и когда оно выедает внутренности из теплой добычи…

В результате отрицательной селекции, о которой распинался покойник Северин, мы пошли по эволюционному пути обратно. Успешно расчеловечились.

«…Я чувствую, что что-то близко к завершению,

— писал в своих блогах Северин, —

что-то заканчивается, какой-то процесс приходит к логическому результату. Это ощущение сродни тому, что вокруг тебя смыкаются стены. Ты тычешься туда, сюда, ищешь какие-то лазейки и видишь, что — глухо. Мне никогда не нравилось то, что творится вокруг, но еще вчера у меня была возможность кое-как выживать в этой реальности, оставаясь собой; она пусть без удовольствия, но еще терпела меня — такого, как я есть. Допускала хоть какие-то альтернативы. Как бы трудно мне ни было продолжать осмысленное существование, это еще получалось — с грехом пополам.