Режи Дескотт - Корпус 38
— На этот раз это я пришел с вами повидаться.
— Мне следует благодарить старого Данте-Легана. Жизнь редко дарит такие сюрпризы.
— У меня нет другого следа для розыска, кроме событий пятнадцатилетней давности в Страсбурге.
Она поднимает брови.
— Расследование в садах Трокадеро и среди тамошнего персонала ничего не дало. Появление Данте и уверенность в его виновности затормозили работу следователей. И другой этим воспользовался.
— Не стесняйтесь сказать, что мое вмешательство помешало следствию. Уж так и говорите…
Он игнорирует ее слова.
— Что вы от меня хотите?.. Я неудачно попыталась войти с ним в контакт, если вы об этом. И у меня нет никакого желания мучить его снова.
Он вынимает пачку сигарет из кармана.
— Можно?
— Пожалуйста.
— Вы добились скромного успеха. Это меня не удивляет.
Она сомневается.
— Да, да. Достаточно редко удается привлечь внимание.
— Это лишь первый этап. — Она делает паузу, потом продолжает: — С того момента, как у нас появляется убийца, объявляющий себя анакондой, аквариум понятен. Четкая связь с водой, с речной водой и ее существами, естественной змеиной добычей, которая в реке и в болотах доступнее, чем на твердой земле.
— Продолжайте, — говорит он, закуривая.
— Он мог бы выбрать Ботанический сад и его виварий, или Музей искусства Океании и Африки в Порт-Доре — там аквариумы и ров с кайманами. Но там полно народу и удаленность недостаточная. Другими словами, я думаю, большая анаконда сделал наилучший выбор, дав волю своему вдохновению и сообразительности.
— Итак?
— Итак, я размышляю слишком самоуверенно. Пока я могу вам предложить только это.
— Это нам ничего не говорит о нем.
— К чему вы клоните?
Он делает ей знак продолжать.
— В своем стремлении к признанию Анаконда не принимал в расчет Данте. Восемнадцатилетний парень, незначительное существо, встреченное им давно и брошенное умирать в Страсбурге пятнадцать лет назад. Но это существо никогда его не забывало.
— Это я и хотел от вас услышать, доктор. И надеюсь, что вы сделаете соответствующие выводы.
— Не могу.
— Последний раз. Вы скажете ему сами. Он — наша единственная ниточка. Нужно заставить его говорить.
— Я не имею права.
— Не смешите меня. Вы не из тех, кто останавливается на полпути. А вы сделали только часть работы. Вы не можете бросить. Теперь известно, что существует убийца-психопат, несомненно готовый снова убивать.
— Вы связывались с Франсуа Мюллером?
— Это ничего не дало.
Она делает кислую мину:
— Вы загоняете меня в угол. Если бы я знала, ни за что бы не вмешалась.
— Не говорите глупостей.
Еще не ночь, но уже смеркается. Она направляется прямо к двери в ограде. Каштаны — угрожающая громада. В пятидесяти метрах — корпус 38. Последний дом земли. Последняя надежда сообщества душевнобольных. Во Франции есть еще три таких же ОТД. Сааргемюнд, Монфавэ и Кадиллак. Столько служб, учрежденных обществом, чтобы поддержать своих заблудших детей. Во имя справедливости, государства и их самих.
Сюзанна дрожит. Но не от летнего вечернего воздуха. В корпусе она встречается с Жюльеном — они заговорщики. Пятнадцать пациентов давно спят. Она не привыкла к пустым коридорам. Лучше шарканье стоптанных тапочек по линолеуму, сигаретный дым, затянувший потолок в общем зале, охи пациентов, включенный телевизор или радио, гомон, стол, который приподнимают и опускают с грохотом — единственный способ излить досаду. Они спят. Но в безмолвии их сна покоя меньше, чем в их дневной жизни.
Вместе с Жюльеном она идет по коридору, в который с двух сторон выходят двери палат. Санитар провожает ее до палаты Данте. Никто не говорит ни слова. Жюльен тоже сильно рискует. Хотя, если возникнут проблемы, отвечать будет доктор Ломан, но и ему придется расплачиваться. Однако он идет на это ради нее. Другой санитар делает вид, что ничего не происходит.
Ей не по себе. В нарушение всех правил она должна войти в палату Данте одна. Жюльен будет недалеко, но с ней не войдет. Она не знает, как Данте отреагирует на ее присутствие — одна, в его комнате, ночью. Ее интуиция говорит ей, что все сложится удачно, — она хорошо знает Данте, но наверняка ничего не скажешь. Если она потеряет контроль над ситуацией, у нее не хватит сил его остановить. Он невиновен с девушкой в аквариуме, но не с Надей Сенего.
Он больше не привязан. Их ничто не разделяет. Через несколько секунд она останется с ним одна. Сегодня вечером Жюльен не дал ему лекарства. Чтобы не затуманивать рассудок и помочь ему ответить на вопросы доктора. Если эта необычная ситуация вызовет у Данте стресс, может случиться что угодно. А ведь все душевнобольные ненавидят неожиданности. И не зря: жизнь в сумасшедшем доме, как в детском приюте или в доме для престарелых, быстро становится привычной.
— Мы пришли, — говорит Жюльен, понизив голос. — Вы готовы?
— Готова, — выдыхает она.
Санитар открывает ей дверь. Палата погружена в полумрак, только снаружи проникают редкие отблески. При появлении Сюзанны Данте поднимается на кровати. Кроме кровати, в палате мебели нет. Сюзанна встает перед ним. Позади нее полуоткрытая дверь. Жюльен ждет снаружи, чтобы понаблюдать, как будут развиваться события. Ее глаза привыкают к полумраку. Повернув голову, она замечает, что унитаз снова заткнут одеялом. Ее неосторожное движение пробуждает в нем самых страшных демонов. Он быстро поглядывает на унитаз, точно боится увидеть, как одеяло сброшено сокрушительными ударами большой змеи, что высовывает оттуда голову Он опять, как три дня назад, чешет щеку.
— Данте? Вы меня узнаёте?
— Конечно узнаю.
Она слышит, как Жюльен закрывает дверь. Теперь она одна.
— Я боюсь, доктор. Я ужасно боюсь. Вы ничего не можете сделать для меня. Никто ничего не может. И вы ничего не можете против него. Никто не может.
Она не различает его лица. Только пятно, светлее, чем все остальное, и рука, словно запутавшаяся в волосах на макушке. Как будто он ищет вшей. Его силуэт цапли и ясный голос, неуместные в этом изоляторе.
Она не должна произносить проклятого имени. Не называть его. Речь идет только о Данте. Пятнадцать лет запертый в убежище собственной памяти, теперь он в уме разворачивает все эти годы. Он — король своего больного сознания. Он в этой палате. Он живет в ОТБ. Он пренебрегает этими стенами и дверьми. Он там. В лесу, слушает шум ночи. Но в тех краях больше тишины, чем в этом безмолвии. Только бы ей не испугаться.
Она садится на корточки на пол напротив него, прислонившись спиной к стенному шкафу, где помещается туалет. Все-таки это связь. Она думает о тандеме, который они с Данте могли бы составить. Более взаимодополняющий, чем она со Стейнером. Никогда еще у нее не получалось таких терапевтических связей. Таких сильных. Змей прижал их друг к другу своими кольцами. Но ни разу в потоке своих слов он не называет его, отвергая таким образом подлинность того, кто погубил Данте пятнадцать лет назад.
Рука Данте чешет шрам на макушке, оставшийся от того, другого, — самый безобидный след из всех, которые тот оставил.
Но в его прерывистой и монотонной речи нет ничего случайного. Этот неудержимый словесный поток — его последнее усилие, чтобы все объяснить доктору Ломан. И чтобы отомстить. Но ей не нравится то, что она слышит.
— Я боюсь его, доктор. Я боюсь его до смерти. С другой стороны, даже смерть ничего не даст — он будет там. Все возможно. Он мне сам сказал. И это будет еще хуже. Смерть меня не освободит. Хотя иногда я надеюсь… Но выхода нет. Иногда ваши лекарства мне помогают. Заставляют меня забыть. Я больше никто… Без воспоминаний. Без мыслей. Между двумя мирами. Там он оставляет меня в покое. Не может меня найти. Может, не знает, где меня найти… Великий путешественник. Да, великий путешественник. Как эти, в пустыне. Чтобы лучше распространять слово. На все четыре стороны света. Под защитой каравана. Ноев ковчег. Библия, понимаете? И змей, который произошел оттуда, из Библии. Возникновение мира. Нет границ. С Евой. Женщина и змей. Те, кто погрузили нас в этот ад. Это не вина Адама. Вина Евы. И змея. Первородная грешница. Столько Ев. Наказать. Завлечь праздником. Легко… Череда погубленных душ. Двигаться, чтобы не умереть. Не умереть. Я тоже — я не хочу умирать, доктор. Кто меня там защитит? Вы? Нет. Я так боюсь, доктор. Так боюсь. Он меня видит. Он меня слышит. Я в его власти. Я его вещь, доктор.
Она поднимается, шагает к нему, садится рядом на кровать. Кладет ладонь ему на плечо. Она боится того, что делает, но не может не протянуть ему руку помощи. Она пренебрегает элементарнейшими правилами безопасности. Он может полностью лишиться контроля над собой. Может ее задушить. И Жюльен не услышит, что тут творится. Но он плачет. Он опустошен. Ему нечего больше рассказать. Он ничего ей больше не откроет. Как ребенку, она запускает руку ему в волосы. Они склеены какой-то липкой жидкостью. Он расчесал шрам почти до крови. Она не знает, что делать дальше. Он призывает ее к порядку:
