Дин Кунц - Странный Томас
Пальцы этой оставленной на виду руки скрючились. Не дергались, не дрожали.
На дальней стороне ванны на белой эмали запеклось кровавое пятно.
Блеск жидкого мыла на фаянсе раковины и его слой у сливного отверстия предполагали, что убийца, свершив свое черное дело, долго мыл руки, не жалея мыла, возможно, оттирал кровь или пороховую копоть.
А вытерев руки, бросил полотенце в ванну. Оно накрыло затылок жертвы.
Мое сердце выбивало ритм, определенно не сочетающийся с мелодией, которую выводила ночная птичка.
Я вновь посмотрел на пистолет, который лежал на ковре рядом с входной дверью. Мое интуитивное нежелание прикоснуться к оружию теперь казалось мудрым решением, хотя я до сих пор не понимал, что же здесь произошло.
Мобильник лежал на кухонном столике, телефон стоял на тумбочке у кровати. Я думал о том, по какому телефону мне позвонить и кому.
Потом понял, что прежде всего нужно увидеть лицо покойника. Из тех соображений, что оно поможет хоть как-то прояснить ситуацию.
Повернулся к ванне. Наклонился над ней. Стараясь не смотреть на скрюченные пальцы, схватился за одежду убитого и, не без труда, повернул его сначала на бок, потом на спину.
Полотенце соскользнуло с его лица.
По-прежнему бледный, но уже без тени улыбки, передо мной лежал Боб Робертсон. В смерти его глаза не бегали, а смотрели в одну точку. Куда-то далеко-далеко, словно в последнее мгновение своей жизни он увидел что-то более интересное и завораживающее, чем лицо убийцы.
Глава 32
На мгновение я испугался, что Человек-гриб моргнет, ухмыльнется, схватит меня и потащит в ванну, чтобы впиться зубами в мою плоть и сожрать с аппетитом, продемонстрированным в «Пико Мундо гриль».
Его неожиданная смерть лишила меня монстра, с которым я собирался бороться. Получилось, что все мои планы построены на песке. Я исходил из того, что он — маньяк-одиночка, который убивал людей в моем повторяющемся сне, а не такая же жертва. С мертвым Робертсоном лабиринт лишился Минотавра, которого мне предстояло выследить и убить.
Его застрелили выстрелом в грудь, с чрезвычайно близкого расстояния, возможно, прижав к нему дуло пистолета или револьвера. На его рубашке осталась дыра не только от пули, но и от вспышки выстрела. Вокруг ее обгорелых краев темнел пороховой налет.
Поскольку сердце остановилось практически мгновенно, крови вытекло совсем ничего.
Я ретировался из ванной.
Уже собрался захлопнуть за собой дверь. Но вдруг подумал, что за закрытой дверью Робертсон может подняться из ванны, несмотря на разорванное пулей сердце, подойти к двери и дожидаться меня, чтобы захватить врасплох, когда я опять открою дверь.
Он умер, его убили, я точно знал, что он мертв, но лишенная всякой логики тревога узлом завязывала мне нервы.
Оставив дверь в ванную открытой, я направился к раковине и вымыл руки. Вытерев их бумажными полотенцами, едва не начал мыть снова.
Хотя я касался только одежды Робертсона, мне казалось, что мои руки пахнут смертью.
Сняв трубку с настенного телефона, я случайно стукнул ею об аппарат, чуть не уронил. Руки у меня дрожали.
Я вслушивался в длинный гудок.
Номер чифа Портера я знал наизусть. Мог не искать его в справочнике.
Но в итоге я повесил трубку, не нажав ни на одну кнопку с цифрами.
Обстоятельства изменили мои доверительные отношения с начальником полиции. Мертвец ждал, пока его найдут. В моей квартире. Здесь же лежал и пистолет, орудие убийства.
Ранее я сообщил о встрече с жертвой в церкви Святого Бартоломео. И чиф знал, что я незаконно проник в дом Робертсона во второй половине вторника, а потому дал этому человеку повод выразить мне свое неудовольствие.
Если пистолет зарегистрирован на Робертсона, полиция пришла бы к логичному выводу, что Робертсон появился здесь с целью выяснить, каким ветром меня занесло в его дом, и, возможно, начал мне угрожать. Они бы предположили, что мы поспорили, спор перетек в драку, а потом я, защищаясь, убил Робертсона из его же пистолета.
Копы не стали бы обвинять меня в убийстве. Возможно, даже не отвезли бы в участок на допрос.
А вот если пистолет не зарегистрирован на Робертсона, тогда я влипал в пренеприятную историю, как крыса, попавшая в клеевую ловушку.
Уайатт Портер слишком хорошо меня знал, чтобы поверить, что я могу хладнокровно убить человека, если моей жизни не угрожает опасность. Будучи начальником полиции города, он определял политику вверенного ему подразделения и принимал все важные решения, но он не был единственным полицейским в Пико Мундо. Другие не стали бы спешить с признанием меня невиновным при столь сомнительных обстоятельствах, и на всякий случай, чтобы не вызывать лишних вопросов, чиф мог на день посадить меня в камеру, с тем чтобы найти возможность разрешить ситуацию в мою пользу.
В тюрьме мне не грозила кровавая катастрофа, которая могла произойти в Пико Мундо, но я и не смог бы воспользоваться своим даром, чтобы ее предотвратить. Не смог бы отвести Виолу Пибоди и ее девочек в дом сестры, который стал бы для них безопасным убежищем. Не смог бы найти способа убедить семейство Такуда изменить намеченные на среду планы.
Я надеялся последовать за бодэчами к месту преступления, где они обязательно начали бы собираться ближе к полудню, может, чуть позже. Эти злобные призраки всегда заранее заявлялись на «представление», вот у меня и появилось бы время для того, чтобы постараться изменить судьбы тех, кто мог в этот день встретить смерть в еще не известном мне месте.
Однако закованный в цепи Одиссей не смог бы найти путь к Итаке.
Я обращаюсь к этой литературной аллюзии исключительно по одной причине: Маленького Оззи позабавит моя наглость. Это же надо, сравнить себя с великим героем Троянской войны!
— Придай своему повествованию даже большую легкость, чем оно того заслуживает, дорогой мальчик. Пиши, насколько сможешь, легче, — напутствовал он меня до того, как я взялся за перо, — потому что правду жизни не найти в ужасах, она только в надежде.
И выполнить обещание следовать его наставлениям все труднее, по мере того как моя история приближается к часу оружия. Свет уходит от меня, его место занимает тьма. Чтобы ублажить мою массивную, шестипалую музу, я должен прибегать к таким вот лирическим отступлениям вроде упоминания Одиссея.
Определившись с тем, что в сложившейся ситуации нет никакой возможности обратиться за помощью к чифу Портеру, я везде погасил свет, за исключением ванной. Не смог заставить себя остаться наедине с трупом в полной темноте, ибо чувствовал, что у него, даже мертвого, найдутся для меня сюрпризы.
В темноте, без труда ориентируясь в заставленной мебелью комнатушке, благо прожил здесь не один год и даже с завязанными глазами ни на что бы не наткнулся, я быстро добрался до окна и опустил рычаг, поворачивающий жалюзи.
Справа увидел лестницу, залитую лунным светом. Никто не поднимался по ней к двери моей квартиры.
Прямо передо мной находилась улица, но растущие между нами дубы мешали ее разглядеть. Тем не менее увиденного меж ветвей мне хватило, чтобы понять, что ни один подозрительный автомобиль не припарковался у тротуара после моего возвращения.
Вроде бы в данный момент за мной не следили, но я чувствовал, что тот, кто убил Робертсона, обязательно вернется. Узнав, что я пришел домой и обнаружил труп Робертсона, этот человек или эти люди попытались бы убить меня, а потом обставить двойное убийство как убийство-самоубийство или, что более вероятно, позвонили бы в полицию и тем самым отправили бы меня в камеру, попадания в которую я всеми силами старался избежать.
Насчет того, что кому-то очень хотелось меня подставить, двух мнений быть не могло.
Глава 33
Вновь закрыв оконные жалюзи, не включая свет, я подошел к комоду, который стоял рядом с кроватью. Если ты живешь в одной комнате, около кровати можно найти все, от дивана до микроволновой печи.
В нижнем ящике комода я держал чистое постельное белье. Из-под наволочек достал аккуратно сложенную и выглаженную простыню, которой в жаркие ночи укрывался вместо одеяла.
И хотя в сложившейся ситуации подобная жертва выглядела оправданной, уж очень мне не хотелось с ней расставаться. Постельное белье из чистого хлопка стоит дорого, а у меня аллергия ко многим синтетическим волокнам, которые используются в более дешевых простынях, наволочках, пододеяльниках.
В ванной я расстелил простыню на полу.
Мертвый и безразличный к моим проблемам, Робертсон, понятное дело, не собирался облегчать мне жизнь. Однако я удивился, когда он не захотел вылезать из ванны. Разумеется, речь шла не об активном сопротивлении живого человека, а о пассивном — трупном окоченении.
