Месть - Валерий Александрович Панов
– Тебе подражаю. Знаю, нужно быть выше этого, но что-то совсем не хочется. Уж простите мне злорадство. Восемь лет предвкушал этот день. Трудно себя сдерживать.
– Хватит, – справившись с болью, смог-таки вымолвить Семён Михайлович. – Ты сделал, что хотел. Теперь уходи. Прошу тебя. Ты и так причинил нам огромную боль. Перестань издеваться.
– То есть, по-твоему, я здесь только ради неё? Она что, больше всех провинилась? Нет, она, конечно, та ещё тварь, и на суде вела себя по-скотски. Со мной вообще обращалась как с говном. Уверен, она упрашивала тебя или даже заставляла использовать своё влияние, чтобы отмазать сынулю от тюрьмы. Я-то помню, как она вела себя тогда. Если ты сперва просил и уговаривал, то она сразу начала с наездов и угроз. А потом это её самодовольство и насмешка во взгляде, когда объявили вердикт. Но, даже с учётом всего, её вина едва ли столь же велика, как ваша.
Лицо Семён Михайловича вновь исказила паника. Он понял, что ничего не кончено и самое страшное ещё впереди.
Андрей достал из кармана раскладной нож и выдвинул лезвие. С ним в руках устремился к Игорю.
– Эй, ты что удумал? – заёрзал тот, вжимаясь в спинку стула.
– Стой! – крикнул Семён Михайлович.
– Нет! – не переставая плакать, завопила Оксана.
Андрей встал за спиной у Игоря, положив обе руки ему на плечи. Лезвие оказалось у самого горла. Игорь видел его лишь краем глаз, но смотрел с таким брезгливым отвращением, будто то не отполированный метал, а мерзкий ужасный тарантул, что ползёт всё выше и выше, медленно перебирая мохнатыми лапами.
– Не делай этого, – взмолился Семён Михайлович.
– Почему нет?
– Да потому что! Нельзя убивать людей! Я понимаю, ты зол, но это не выход. Месть не вернёт тебе близких.
– Ясное дело не вернёт. Ты что думаешь, я сам не догадался? У меня было восемь лет на размышления. Ты ничего не добьёшься, рассказывая мне об очевидном.
– Чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы ты сам подумал и сказал, почему я – вот именно я, не какой-то абстрактный человек, а я, тот, чью жену он убил – не должен убивать его в отместку? Он ведь даже в скорую не позвонил. Про ГАИ я вообще молчу, их вызвали очевидцы. Нет, он позвонил тебе, своему заступнику. Мою жену могли бы спасти, если бы сынуля твой не был скотиной. Так почему же мне его сейчас не прирезать? Не знаешь? Деньги можешь не предлагать. Они мне не нужны, как ты, наверно, догадался. Понимаю, ты не привык к подобному, но уж поднапрягись. Всё же жизнь сына на кону. Подумай и скажи, что заставит меня – человека полного злости и обид – от этих самых обид отказаться? И давай придадим тебе стимул.
С этими словами Андрей вонзил нож Игорю в живот. Оксана снова завизжала, Семён Михайлович вновь забился в истерике, пытаясь вырваться.
– Света – жена моя – больше часа истекала кровью. Посмотрим, сколько он продержится.
– Это нечестно! Он отнял одну жизнь, а ты…
– Не честно?! То есть, ты со мной поступил честно, да? Где была твоя честность, когда ты подкупал этих продажных ублюдков? И с чего ты, собственно, взял, что размен будет равным? О честности он вспомнил. Раньше надо было поступать по чести.
– Он ведь мой единственный сын, – застонал Семён Михайлович. Слёзы текли по его щекам ручьём. – Как бы ты поступил на моём месте?
– Жена у меня тоже была только одна, и ребёнок был бы первенцем. Я… я не знаю, как бы поступил на твоём месте. Да и зачем мне забивать голову подобными мыслями? Я всё равно никогда там не окажусь. Ты вот тоже как-то не особо горел желанием ездить на общественном транспорте и жить в коммуналке, как обычные жители. У тебя вон – три Бентли в гараже. Но нет, ты хочешь, чтобы мы, простые люди, тебя пожалели. Бедный несчастный чиновник-олигарх, его единственного сынулю-наркомана хотят посадить в тюрьму, сволочи этакие. Он всего-то угробил беременную женщину. Нет, Семён Михайлович, каждый из нас на своих местах, пусть так и остаётся. Желание защитить сына тебя не оправдывает. Найти оправдание себе несложно. Вон, даже Гитлер в своём Майн Кампф что-то придумал. Сложнее принять последствия, какими бы тяжкими они ни были, вместо того, чтобы стремиться их избежать. Твои стремления лишь объясняют, почему ты сделал то, что сделал, но не делают твои поступки правильными. Мне-то что с твоих оправданий? Твой сын убил мою жену и не рождённого ребёнка, но мне с этим смириться и спокойно жить дальше, ведь он у тебя единственный ребёнок, так что ли?
– Но ведь нельзя же так!
– Но почему? Почему нельзя? Если можно купить судью и прокурора, то почему нельзя просто убить того, кого захочешь?
– Потому что это неправильно!
– Неправильно?! Ты что, серьёзно? Ты вот правильно поступил?
– Нет. И я об этом сожалею.
– Ой, прости, совсем забыл сказать: Я тоже очень сожалею о том, что мне приходится делать. Я поступаю неправильно, как и ты. Мы оба неправы. Хорошо. Думаю, в этом разобрались. Но почему ты считаешь, что тебе поступать неправильно можно, а мне нельзя?
– Да потому что я никого не убивал!
– Нет. Но кто установил рамки дозволенного? Разве есть где-то свод правил, в котором чёрным по белому записано, что отмазать сына от тюрьмы можно, а убить членов его семьи в отместку нельзя? Видишь ли, тем и хорош закон, что он един для всех. Есть чётко обозначенные границы дозволенного и запретного. Но если их пересёк, то ты уже вне закона. И здесь нет никаких новых границ. Ты не вправе упрекать меня, коль сам не безгрешен. Мы с тобой на одной территории. Просто нарушаем закон по-разному.
– Прости! Слышишь, прости, что я так поступил! Я был неправ.
– Да, неправ. Ну и почему тогда мне нельзя поступить неправильно?
– Я же извинился!
– И что с того? Мне резко полегчало? Восемь лет скорби как ни бывало? Жена и ребёнок с того света вернулись? На что мне твои извинения? А впрочем, знаешь, ты тоже меня прости. Я извиняюсь перед тобой за то, что делаю.
– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
– Ни денег, ни извинений, ни покаяний. Я хочу мести.
– Ну и чем ты тогда лучше?
– Да ничем. В том-то и дело. Ты пойми, я ведь не стремлюсь себя оправдать. Этому нет оправдания. Я абсолютно точно поступаю неправильно. Да как такое
