Ты это я - Ермек Алмазханұлы Әбілдахан
Наконец- то заходит полицейский с папкой в руке и садится за стул напротив. Мужчина солидного возраста в полицейской форме, лицо которого испещрено множеством морщин и формирующимся животом. Его карие глаза так и пронзают меня, готовые проделать дыру. Я жду момента, когда он начнет разговор. Мне не стоит торопиться просить у них адвоката. Он мне не нужен. То, что я оказался здесь — ошибка полицейских, которые отнимают у меня заслуженный отдых в кампании моей жены и ребенка.
— Еркин Серикбаев, вы обвиняетесь в убийстве Кобыланды Бахытжановича 1943 года рождения. Вам нужен адвокат?
— Нет. Почему вы решили, что это моих рук дело?
— Вам лучше сотрудничать со следствием — жестко отвечает он мне.
— Не моя вина в том, что полиция так плохо справляется с делом, если сижу здесь я.
Он лишь потирает глаза и со вздохом продолжает:
— Нам известно, что вы заходили к нему к 5:40 часам утра и через 20 минут покинули дом. Его дочка пришла позднее к 7 часам утра после поезда и обнаружила его мертвой. Он был жив, когда вы к нему приехали?
— Да — растерянно произношу я. — Но у него ведь мог случиться инсульт или инфаркт. Порой люди погибают моментально от этих напастей и медицина бессильна.
— Но он был жив, когда вы приехали?
— Да, мы знаем этого старика давно в нашей подстанции, наверное, каждый сотрудник успел с ним познакомиться. У него часто поднималось давление, и мы все время его снижали. И в тот день, я сделал всё, как всегда. Ввел ему препарат и оно снизилось. Я просто сделал свою работу. Я не убивал его — произнес последнее с чрезмерным напором, все-таки выйдя из себя.
— Мы не задерживаем первого встречного, Еркин. Как бы плохо не отзывались о полиции люди, я на этой работе почти 20 лет и успел повидать подонков. Так что последний шанс на чистосердечное признание.
— Мне не в чем признаваться — отвечаю я ему сухо.
— В таком случае как ты объяснишь признаки воздушной эмболии у него в сердце, мозгу и легких? Это заключение патологоанатома и, учитывая у него отсутствие следов побоя или других признаков насилия, логичной причиной его смерти является то, что ты ввёл ему воздух. Это мне подсказал тот же патологоанатом.
Я замираю, не в силах выговорить ни слова.
— Как … такое … возможно? — произношу я. Следователь не говорит ни слова. Эта тишина кажется оглушительнее выстрела гранотомета. — Должно быть другое объяснение — наконец произношу я.
— Уверен, должно, как и объяснение, почему ты убил свою семью? — с этими словами он кидает на стол фотографии Арзу и Гульнары с перерезанными горлами.
Нет, этого не может быть, это галлюцинация. Я не верю …
— Я недавно разговаривал с судмедэкспертом, произведшим их вскрытия. По его предварительным данным, смерть наступила примерно 2–3 недели назад.
Я не произношу ни слова. Кажется, что мой рот заполнен чем-то вроде жижы, а рука начинает сильнее потряхивать.
— Зачем ты держал их дома на протяжении стольких дней?
Я крепко закрываю глаза.
Когда открываю их, оказываюсь закованным в усмирительной рубашке в желтой комнате с мягкими стенами. Такие призваны, чтобы о них не разбили головы. Чувствую сильную усталость, но нахожу в себе силы врезаться в стену. Я отлетаю, мои очки разбиваются, в нем мое отражение, которое мне улыбается и подмигивает.
Этого не может быть, я должен проснуться. Все это сплошная галлюцинация…
***
Следователь и психолог стояли за невидимым окном, наблюдая за всхлипами и потоками слёз Еркина — бывшего фельдшера, оказывавшем помощь другим, но не в силах помочь себе.
— Он и вправду больной, док, или прикидывается? — спрашивает следователь.
— У него случился провал памяти после того, как он напал на вас на допросе. Разговаривал пару раз с погибшей женой и дочкой. В приступе психоза, не контролируя себя, нападал на других больных. Мы сочли его опасным и поместили в изолированную комнату. Что насчет убийств, он убежден, что он их не совершал.
— На ноже под матрасом обнаружены его отпечатки пальцев, кровь на ней принадлежит его жене и дочке. По словам его коллег с работы, от него на протяжении недели шел запах. Один из них предположил, что это был трупный запах гниения и во время разговора по телефону второй сказал, что слышал продолжающиеся гудки звонка. На том конце никто не поднял трубку, в то время как он разговаривал с женой, чтобы предупредить её касательно работы. Остальные говорят о нем только хорошее — образцовый работник и не могут поверить, что это случилось.
— Это вылечивается?
— Нужны курсы антипсихотиков и надеяться, что ремиссия — период, когда он нормальный человек будет длиться долго. Знаете, все индивидуально — у кого-то это год, у другого — пару дней. Так что нам предстоит долгий путь.
— Вы бы вернулись в мир, где убили члены своих семей и одного невинного, док?
В ответ психиатр лишь молчит.
— Порой я сомневаюсь, что врачи оказывают помощь- говорит он и уходит.
После напряженного рабочего дня психиатр садится за ужин со своей семьей. На вопрос: «Как прошел день?», он отвечает:
— Ничего особенного.
Жестокая характеристика, конечно, он понимает, что за каждым пациентом кроется своя история, и у него нет желания обсуждать это со своей семьей. Этот треугольник, состоящий из него, пациента и его демонов, не должен разветвляться. Он лишь счастливый обладатель билета отсутствия психиатрических проблем. К старости, он, возможно, умрет от других патологии. Другие патологии хотя бы находят отражения на изменениях в исследованиях врачей. Да и вероятности полного излечения повыше.
— Пап, подай, пожалуйста, хлеба — говорит его сын.
Он смотрит на своих детей.
Окажутся ли они в числе обладателей билета?
