Бранислав Нушич - Из «Записок»
«Господин начальник, напрасно вы меня вызываете, я не соглашусь быть министром, назначьте меня опекуном расстроенного имения, объявите какому угодно государству, ради моего удовольствия, войну и назначьте меня лиферантом или… но, пожалуй, достаточно и того, на что я уже дал свое согласие. Но быть министром я не соглашусь. Пожалейте меня и поищите другого, который, может быть, изъявит желание!»
Пошлю я такое письмо, но и оно не поможет, и вот уже опять шлют ко мне жандарма за жандармом, повестку за повесткой, и, наконец, ничего не поделаешь, я пожму плечами и соглашусь.
Хорошо, допустим, я соглашусь, но на что, на какой портфель, бог мой! Если речь пойдет о «строительстве», как его называл покойный Джоша Милованович,[17] то ведь я не могу провести ни одной прямой линии, если же речь пойдет о портфеле министра «народного хозяйства», то на этом посту я, конечно, мог бы кое-что сделать, так как в течение целого года состоял подписчиком газеты «Тежак»;[18] правда, из-за финансовых затруднений эта газета не выплачивала гонорар, и целый год мы читали совершенно неотредактированные статьи только о картофеле, и поэтому из всего сельского хозяйства я имею представление только о картофеле.
Но, бог мой, зачем быть таким малодушным?! Ведь у нас полковники – министры юстиции, философы – министры полиции, таможенные чиновники – министры строительства. Разве тут нужны знания? Нет, для того чтобы быть министром, достаточно иметь свою программу.
Впрочем, черт его знает, какую бы я мог иметь программу. Все политические программы, как и надгробные речи, одинаковы и только в конце немножко отличаются друг от друга.
Итак, вот и моя программа.
Если бы меня назначили министром внутренних дел, я прежде всего многих чиновников изгнал бы со службы, а других переместил. Жандармов я бы переодел в стражников или стражников в униформу жандармов, это не меняет дела. Но только и тут я был бы очень практичен, то есть приказал бы изготовить для жандармов и форму и цивильную одежду. Как только оппозиция закричала бы: «Долой жандармов!» – я бы переодел их в цивильное платье и, таким образом, «ликвидировал жандармов», а если бы оппозиция подняла крик: «До каких пор эти неотесанные стражники своими дубинками будут угрожать нашей свободе!» и т. д., я сразу приказал бы выдать им форму, и, таким образом, все были бы довольны – и я и оппозиция.
В целях поддержания чистоты я бы издал специальный санитарный закон, который запрещал бы гражданам в черте города разводить грязь (кто хочет разводить грязь, пусть отправляется за городскую черту), а для поддержания порядка я бы издал закон, согласно которому в случае возникновения беспорядков арестовывались бы все начальники полицейских участков, их писаря и все жандармы, и, таким образом, беспорядок ликвидировался бы в самом начале.
Если бы меня назначили министром просвещения и культов, я бы прежде всего многих учителей изгнал со службы, а других переместил, создал бы многочисленные комиссии для обследования школ и состояния, например, дверей, окон и тому подобное, запретил бы учительницам выходить замуж, так как это плохо влияет на нравственность детей, запретил бы учителям заниматься политикой, так как это причиняет большие неприятности окружным начальникам полиции, запретил бы священникам выступать в роли учителей, так как это смешение веры и науки, а такое положение чревато последствиями. Кроме того, я издал бы строжайший закон о судопроизводстве в консистории (например, объявил бы слабоумным того, кто второй раз женится), а для того, чтобы «знания» оставались собственностью тех, кто трудился и мучился над их приобретением, я бы запретил профессорам университета писать и издавать лекции по своим предметам, и вообще в области просвещения я бы провел очень большие реформы.
Если бы меня назначили министром финансов, я бы прежде всего многих чиновников изгнал со службы, а многих переместил. Как министр финансов я бы работал не покладая рук. Прежде всего я провел бы следующие основные реформы: назначил бы попов сборщиками налогов, чтобы обеспечить своевременное поступление денежных средств в казну, увеличил бы в три раза налог на роскошь. Если хотите, я могу объяснить вам, что я считаю роскошью. В Сербии непозволительной роскошью являются три вещи: держать охотничьих собак, жениться второй раз и учиться.
Если бы меня назначили министром иностранных дел, я бы прежде всего многих чиновников изгнал со службы, многих переместил, а затем начал бы сочинять всевозможные ноты, избегая тех, которые в музыке зовутся диезами и на полтона выше обычных, а в политике – «ультиматумами», и старался бы составлять их так, чтобы потом не сорваться.
Если бы меня назначили министром народного хозяйства, я бы прежде всего многих чиновников изгнал со службы, а многих переместил, затем ликвидировал бы конные заводы, а жеребцов раздал бы по почтовым станциям, что, во-первых, облагородило бы породу сербских лошадей, во-вторых, облагородило бы вид наших дилижансов, а в-третьих, привело бы к экономии больших денежных средств. Но, разумеется, прежде чем осуществить такие мероприятия, я обязал бы почтмейстеров не использовать государственных лошадей для вывозки навоза со своих дворов и не катать на них своих уважаемых родственников. Кроме того, к каждой кассе я бы приставил по одному жандарму не столько из-за разбойников, сколько из-за почтмейстеров. В телеграфной службе я бы осуществил некоторые незначительные изменения, которые в основном касались бы персонала, а именно: запретил бы телеграфистам использовать свое преимущество, заключающееся в том, что они раньше других узнают содержание телеграмм, а также запретил бы им жениться, чтобы сохранить в тайне содержание всякого рода официальных и секретных телеграмм.
Если бы меня назначили военным министром, я ввел бы в армии новый головной убор.
Как видите, я был бы первым министром, который выступил, со своей собственной программой, хотя вообще-то в этом нет необходимости.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.[19]
ЛермонтовЗа окном чудесное весеннее утро. Перед зарей прошел сильный дождь, а сейчас солнце ярко сияет в чистом и прозрачном небе.
С листьев каштанов и шелковиц, под которыми мы ходим всякий раз, когда нас на час в день выпускают на прогулку, скатываются прозрачные капли и, падая на белые, чисто вымытые камни мостовой, разлетаются вдребезги. Воробьи слетелись к водосточному желобу и плещутся в воде, цветы приподнимают свои умытые головки, жуки летают и кружатся над землей, и даже мой тюремный паук выполз на окно и греется на солнышке, а откуда-то издали доносится запах лип. Ах, липа пахнет, как душа набожного человека!..
Когда я открыл окно и прислонился к решетке, в камеру тотчас ворвался свежий чистый воздух, и я вдохнул его всей грудью. Мне показалось, что природа о чем-то шепчется со мною, что солнце смотрит именно на меня, цветы улыбаются мне, а свежий аромат весеннего утра хочет проникнуть в мою душу, опьянить меня и о чем-то рассказать мне.
Какое наслаждение испытывает человек от общения с природой! В этот момент дыхание мое учащается, мысли мои улетают далеко, далеко, душу мою наполняют возвышенные чувства, и, чтобы земные ощущения не нарушили моего состояния, я закрываю глаза так же, как когда-то, когда я в первый раз прикоснулся к ее нежной руке и заглянул в ее черные глаза, в которых прочел тогда страх и любовь.
Откуда-то из-за дома доносятся звуки, напоминающие чавканье, кто-то роет мотыгой влажную землю, а под самым моим окном семь или восемь специально выделенных заключенных длинными кривыми ножницами подстригают ветви каштанов и других деревьев.
Я наблюдаю за ними, наблюдаю за тем, как отсекаемые острыми ножницами листья и ветки падают на землю.
Смотрю и думаю!
О ничтожные создания, вы замахнулись и на самою природу, и ей хотите придать форму, и ее хотите забить в колодки. Вы создаете рекам новые русла и берега, подготавливаете путь, по которому пойдет молния, и направление, по которому будет развиваться растение; вы выстраиваете рядами старые кряжистые дубы и подстригаете крону вечнозеленых растений, чтобы она приобрела угодную вам форму.
Но почему ваши ножницы, которыми вы пытаетесь подстричь природу, напоминают мне наши школьные программы и методы воспитания? В самом деле, разве не так? Разве есть у нас что-нибудь, что не имеет своей формы и своих рамок?
И честь, и честность, и порок, и добродетель, и любовь, и благодеяние, и благородство, и ненависть, и мудрость, и печаль, и радость, да все, все имеет свою форму, свои рамки, так же, как и сама жизнь протекает по заранее определенному стандарту. Да и как иначе истолкуешь слова профессора Вирхова:[20] «Жизнь – это только особый вид механики».
