Дональд Гамильтон - Предатели
Письма, как правило, означают новые неприятности, скрывающиеся за шифровкой. Но это послание не имело официального вида. По крайней мере, у меня нет потенциальных контактов под крышей сан-францисской адвокатской конторы. Я сунул письмо в карман и вошел за мальчиком в номер, дверь которого он отпер ключом. Это был номер-люкс. Поскольку все приготовления делались в последнюю минуту, мне пришлось брать то, что имелось в наличии, независимо от расценок. Это, впрочем, теперь не имело особого значения, поскольку, как оказалось, дядя Сэм собирался оплачивать все расходы.
Номер производил внушительное впечатление. Ванная, небольшая туалетная комната, большая спальня с двойной кроватью, а также комната поменьше – гостиная, которая на самом деле представляла собой крытую веранду, выходившую в сад. Как сообщил мне мальчик, здесь такое архитектурное усовершенствование именовалось “ланаи”. На столике в этом самом ланаи стоял букет ярко-красных и казавшихся восковыми цветов – любезность администрации. Обстановка отличалась уютной роскошью без кричащей новизны. Я решил, что, сделав над собой небольшое усилие, я, пожалуй, смогу немножко понежиться здесь то время, что отпустит мне Монах.
Дав на чай мальчику, я выждал, когда дверь за ним закроется, затем снял пиджак и галстук, вынул из чемодана фляжку, обнаружил на туалетном столике стаканы и лед и сделал себе выпивку, чтобы не угас тот приятный пожар, что зажгло во мне принятое еще в самолете. Перелет через Тихий океан не опасен с алкогольной точки зрения, если вы в состоянии выдержать натиск хорошеньких стюардесс, которые превосходят вас числом в отношении один к двум или к трем. Лично я не могу в таких ситуациях долго сопротивляться.
Затем я присел на кровать и стал читать письмо от адвоката по имени Уилсон Д. Пратт из юридической фирмы “Прескотт, Хавер”.
Дорогой мистер Хелм!
В качестве исполнителей завещания покойного Филиппа Гранта Марнера мы были проинформированы о трагической смерти во Франции миссис Хелм, урожденной Уиннифред Филиппа Марнер, которая, как вам, несомненно, известно, являлась одной и. двух основных наследников мистера Марнера. Просим принять наши искренние соболезнования.
Мы были бы рады, если бы вы связались с нами в любое удобное для вас время.
Искренне Ваш У. Д. Пратт.
Я сделал новый глоток из моего стакана, но это не помогло. Смысл послания по-прежнему оставался для меня туманным. Меня смущало то обстоятельство, что ранее я несколько раз использовал такое “супружеское” прикрытие. А когда-то я и в самом деле был женат. Моя супруга вовсе не была урожденной Марнер, и мы развелись несколько лет назад, но мне пришлось еще раз перечитать текст послания, прежде чем до меня дошло: речь идет вовсе не о ней, но о моей недавней псевдоневесте, каковую я знал под ее кодовым именем Клэр.
Уиннифред Филиппа Марнер… Филиппа, Господи! Неудивительно, что она так и не сказала, как ее зовут на самом деле, хотя использовала имя Уиннифред, исполняя роль невесты. А теперь, значит, какая-то сан-францисская фирма вознамерилась сделать меня богатым исключительно потому, что мы несколько раз записывались как муж и жена, когда останавливались в европейских отелях. Вроде бы для опытных юристов это не должно было служить серьезным доводом, хотя, возможно, общая сумма состояния не отличалась значительностью.
Если же состояние было приличным, продолжал размышлять я, то очень жаль, что они не выбрали человека с более четко выраженными воровскими инстинктами, чем у меня, который заставил бы их покрутиться за их денежки – вернее, за денежки Филиппа Гранта Марнера. В моем мозгу завертелись варианты. Да уж, учитывая мою подготовку и опыт, было бы нетрудно провернуть маленькую аферу.
Тяжело вздохнув, – в основе своей я очень честен, по крайней мере, насчет денег, – я сунул письмо в фирменный конверт моего отеля и приложил к нему записку Маку с просьбой освободить меня от внимания этих адвокатов. Затем я немного посидел, размышляя, что случится, если это письмо будет перехвачено: совместима ли эта просьба с положением агента, навлекшего на себя неприятности по причине излишней болтливости.
В конце концов, я счел, что такой агент будет из кожи вон лезть, чтобы прослыть кристально честным человеком, и пошел вниз купить марку для авиаписьма, а также разыскать почтовый ящик. Когда я вернулся в номер, зазвонил телефон. Я снял трубку. Сначала в ней не было ничего, кроме обычного гула, потом вдруг кто-то простонал от невыносимой боли.
– Алло! – сказал я. – Алло! Кто это? Сочный баритон, который я сразу узнал, хотя прошло много, лет, отозвался:
– Это Хелм? С тобой хочет поговорить твой приятель Нагуки. Поговори с ним, Бернард.
Услышав еще один стон, я раздраженно сказал:
– Хватит меня разыгрывать. Я не знаю никакого Нагуки. Всего доброго, – и бросил трубку.
На туалетном столике по-прежнему стояла фляжка с бурбоном. Сначала я решил выпить еще немного, но тут же передумал. Я люблю выпить, когда мне нужно расслабиться, но сейчас был не тот случай. Как я и предполагал, телефон зазвонил опять. Я дал ему немножко позвонить, потом снял трубку.
– Эрик? – спросил тот же голос.
– Ну ладно, шутник, – сказал я, – рассказывай, кто ты такой и откуда узнал, как меня зовут.
– Это Монах, Эрик. Помнишь такого? Помнишь Хофбаден?
– Боже! – воскликнул я. – Старина Монах! Я-то думал, ты ненароком укусил себя и помер от бешенства в прошлом году. Что, черт возьми, ты делаешь на этой скале в Тихом океане?
– Слежу за тобой, Эрик. Ты всегда был плохим мальчиком. Ты всегда много говорил.
– Честно говоря, я решил, что живу в демократическом обществе. Свобода слова и так далее. Вышла ошибка. Но не надейся по-пустому, больше я не ошибусь. – Он промолчал, и я продолжал: – Значит, в Вашингтоне тебе велели за мной следить? Если разобраться, я заметил какого-то неумеху на самокате с мотором. Он прицепился ко мне по дороге из аэропорта.
Ну, еще что скажешь?
– Ты уверен, что не знаком с человеком по имени Нагуки?
Ну, конечно, я не знал никакого Нагуки. Мне неоткуда и незачем было его знать. В противном случае моя легенда рушилась безвозвратно, и я уже не мог разыгрывать из себя провинившегося агента, коротающего время на Гавайях, хотя именно это и хотел вытянуть из меня Монах.
– Иди к черту! – буркнул я. – На Гавайях я не знаю никого, кроме этого олимпийского чемпиона Дьюка Каханамоку. По крайней мере, я где-то видел его портрет. Поэтому, amigo, не надо на меня ничего вешать. Я просто сболтнул лишнее. И все. Точка. Не делай из мухи слона. Я могу стерпеть слежку, потому как понимаю: ты работаешь по приказу, но не надо добавлять собственные финтифлюшки. Не надо выбивать из какого-то там мальчика на побегушках показания, что я пытался продать ему государственные тайны. Мы друг друга знаем отлично, так что лучше не надо. И думать об этом забудь. Ну, а кто такой этот твой Нагуки?
– Если ты его не знаешь, не все ли тебе равно?
– Господи, если ты хочешь что-то мне сказать, выкладывай. Если нет, положи трубку и дай мне отдохнуть. У меня был трудный день, а самолет – штука утомительная.
– Если ты не знаешь Нагуки, – тяжко произнес Монах, – то, наверное, не станешь возражать, если мы его немножко поубиваем.
– Можете его четвертовать, – откликнулся я. – Он ваш. Отдаю вам Нагуки, кто бы он ни был. Бесплатно. Ну, а теперь можно я немного посплю?
Монах ничего не сказал. Он просто положил трубку. Я аккуратно положил свою трубку и посмотрел на себя в зеркало на туалетном столике. Человек в зеркале выглядел как безжалостный сукин сын, который и глазом не моргнет, если надо будет пожертвовать чьей-то жизнью. Я напомнил себе, что раз уж Монах решил разобраться с Нагуки, ничего из того, что я мог бы сказать, не спасло бы беднягу. Так скорее всего оно и было, но от этого у меня не стало легче на душе.
Я лег в кровать, а вскоре даже заснул. Потом я внезапно проснулся от того, что кто-то совсем рядом пронзительно кричит. Не раздумывая, я проделал обычные маневры, положенные, когда тебя застают врасплох в постели. Потому как если ты начнешь думать, то тебе быстро настанет конец. В результате я оказался на коврике в шести футах от кровати с револьвером в руке лицом туда, откуда донесся крик. Я с удивлением обнаружил, что за окном, во-первых, утро и никого, во-вторых, нет.
Прежде чем снова лечь спать, я закрыл ставни. Я не люблю спать на виду у публики. А вдруг кое-кому взбредет в голову пустить в ход винтовку с оптическим прицелом. Но ни в номере, ни на улице никто не шелохнулся, никто не крикнул, никто не сказал ни слова. Я осторожно выбрался из постели и крадучись обследовал ванную и так называемый будуар. Удостоверившись, что нигде не было и следов беды, я вернулся в спальню и застыл, задумчиво хмурясь. Сначала все было тихо, но затем я опять услышал тот крик, от которого проснулся.
