Кен Фоллетт - Ночь над водой
В последние годы политическая платформа отца сузилась до одной навязчивой идеи: Британия и Германия должны объединиться против Советского Союза. Он пропагандировал ее в журнальных статьях и письмах редакторам газет и в тех все более редких случаях, когда его приглашали выступить на политических митингах и в дебатах в студенческих сообществах. Он упрямо отстаивал свою идею вопреки тому, что события в Европе делали ее все более нереалистичной. С началом войны между Британией и Германией надежды его окончательно рушились, и Маргарет в смятении противоречивых чувств подумала даже, что ей немного жаль отца.
– Англия и Германия уничтожат друг друга, и в Европе воцарится атеистический коммунизм! – заявил он.
Упоминание об атеизме всколыхнуло в душе Маргарет постоянную обиду: о ее вынужденной обязанности посещать церковь.
– Мне все равно, я атеистка, – объявила она.
– Это немыслимо, дорогая, – отозвалась мать. – Ты принадлежишь к англиканской церкви.
Маргарет не удержалась от смеха. Элизабет, готовая разрыдаться, с горечью произнесла:
– Как ты можешь смеяться? Ведь произошла трагедия!
Элизабет восхищалась нацистами. Она говорила по-немецки – благодаря немке-гувернантке, задержавшейся в семье Оксенфордов дольше других воспитателей и учителей, обе сестры хорошо знали немецкий, – несколько раз ездила в Берлин и дважды обедала с самим фюрером. Маргарет считала нацистов снобами, которым льстило восхищение английской аристократки.
Маргарет повернулась к Элизабет:
– Настало время всем нам подняться против этих бандитов.
– Они не бандиты! – возмутилась Элизабет. – Это гордые, сильные, чистокровные арийцы, и то, что наша страна вступила с ними в войну, – настоящая трагедия. Отец прав – белые люди уничтожат друг друга, и мир достанется полукровкам и евреям.
Маргарет не желала слушать эту галиматью.
– Не вижу в евреях ничего плохого! – воскликнула она.
Отец поднял вверх палец:
– В них нет ничего плохого, когда они знают свое место.
– Согласно твоей фашистской теории, это место под каблуком солдатского сапога. – Она чуть не сказала «согласно твоей мерзейшей теории», но вдруг испугалась и сдержалась. Слишком сильно сердить отца было небезопасно.
– А по твоей большевистской теории, евреи должны всеми командовать! – вскинулась Элизабет.
– Я не большевичка, я – социалистка.
Перси, передразнивая акцент матери, печально произнес:
– Это немыслимо, дорогая, ты же принадлежишь к англиканской церкви.
Маргарет против собственного желания опять расхохоталась, и снова ее смех возмутил сестру:
– Ты хочешь разрушить все чистое и прекрасное, которое для тебя лишь повод для смеха.
Этот выпад вряд ли заслуживал ответа, но Маргарет все же хотелось высказать свою точку зрения. Она повернулась к отцу:
– Ну, насчет Невилла Чемберлена я с тобой согласна. Он значительно ослабил наши военные позиции, позволив фашистам захватить Испанию. Теперь враг не только на востоке, но и на западе.
– Чемберлен вовсе не отдал Испанию фашистам, – возразил отец. – Британия подписала с Германией, Италией и Францией пакт о невмешательстве. Мы всего лишь оставались верны своему слову.
Это было сплошное лицемерие, что он сам хорошо понимал. Маргарет даже покраснела от возмущения.
– Мы оставались верны своему слову, тогда как немцы и итальянцы нарушили свое! – запротестовала она. – Потому-то фашисты получили оружие, а демократам не помог никто… Кроме героев-добровольцев.
Воцарилась неловкая тишина, которую нарушила мать:
– Мне ужасно жаль, что Ян погиб, дорогая, но он оказывал на тебя очень дурное влияние.
Внезапно Маргарет почувствовала, что сейчас разрыдается.
Ян Рочдейл воплощал все лучшее, что пока случилось в ее жизни, и боль при мысли о его смерти душила ее.
Годами она танцевала на охотничьих балах с пустоголовыми аристократами, юношами, у которых на уме не было ничего, кроме охоты и выпивки, и Маргарет уже почти отчаялась встретить человека своего возраста, такого, который был бы ей интересен. Ян вошел в ее жизнь как луч света; после его смерти она прозябала во мраке.
Он учился в Оксфорде на последнем курсе. Маргарет хотела бы поступить в университет, но вряд ли бы ее приняли: она не окончила школу. Однако Маргарет очень много читала – а что еще делать! – и радовалась встрече с человеком своего круга, с кем можно было обсуждать самые разные идеи. Он без какой-либо демонстрации чувства своего превосходства умел объяснять непонятные для нее вещи. Ян оказался самым здравомыслящим человеком из всех, с кем ей довелось познакомиться, он обладал безграничным терпением в споре и был начисто лишен интеллектуального тщеславия – никогда не делал вида, что понимает, если чего-то недопонимал. И Маргарет полюбила его с первой же встречи.
Долгое время она не воспринимала свое чувство к нему как любовь. Но однажды он объяснился с ней – неловко, с трудом подбирая слова, что было для него нехарактерно, – в конце концов выдавив: «Я думаю, что я тебя люблю. Это все испортит?» И тогда она радостно осознала, что тоже влюблена.
Он изменил всю ее жизнь. Маргарет словно перебралась в другую страну, где все было по-иному: пейзаж, погода, люди, еда. Ее все радовало. Тяготы жизни в родительском доме стали казаться мелочью.
Ян продолжал быть светочем в ее судьбе и после того, как вступил в Интернациональную бригаду и уехал в Испанию сражаться за законное социалистическое правительство против фашистских мятежников. Она гордилась им, потому что он смело отстаивал свои убеждения и был готов пойти на смерть за дело, в которое верил. Изредка от него приходили письма. Однажды он прислал стихи. Затем она получила письмо, где говорилось, что Ян погиб – его разорвало на части прямым попаданием снаряда, и Маргарет почувствовала, что ее жизнь кончилась.
– Дурное влияние, – с горечью повторила она слова матери. – Конечно. Ведь он научил меня ставить под сомнение догмы, не верить лжи, ненавидеть невежество и презирать лицемерие. Потому я и не вписываюсь в цивилизованное общество.
Отец, мать и Элизабет заговорили одновременно, но тут же смолкли, потому что ничего нельзя было разобрать, и наступившую паузу внезапно заполнил Перси:
– Кстати, о евреях. Я нашел в подвале любопытную картинку, она была в одном из старых стамфордских сундуков. – В Стамфорде, штат Коннектикут, жила семья матери. Перси извлек из кармана рубашки мятую, поблекшую коричневую фотографию. – Насколько мне известно, мою прабабушку звали Рут Гленкарри, верно? – спросил он мать.
– Да, это мама моей матери. Что же ты обнаружил, милый?
Перси передал фотографию отцу, и все сгрудились вокруг него. На снимке была запечатлена уличная сценка в американском городе, вероятнее всего, в Нью-Йорке, лет семьдесят назад. На переднем плане красовался еврей лет тридцати, с черной бородой, в рабочей одежде и шляпе. Он стоял возле тележки с точильным кругом. На тележке отчетливо проглядывала надпись «Рубен Фишбейн – точильщик». Рядом с ним стояла десятилетняя девочка в потрепанном ситцевом платье и тяжелых ботинках.
– Что это значит, Перси? – спросил отец. – Кто эти несчастные?
– Переверни снимок, – предложил Перси.
Отец перевернул фотографию. На обратной стороне было написано: «Руфь Гленкарри, урожденная Фишбейн, в возрасте 10 лет».
Маргарет посмотрела на отца. Его лицо исказилось от ужаса.
– Выходит, что мамин дедушка женился на дочери странствующего точильщика-еврея, но говорят, что в Америке такое в порядке вещей, – меланхолично заключил Перси.
– Это невозможно! – возмущенно возразил отец, но голос его дрожал, и Маргарет показалось, что он счел такое вполне вероятным.
– Между прочим, – безмятежно продолжал Перси, – у евреев национальность передается по материнской линии, значит, если бабушка матери была еврейкой, то я тоже еврей.
Отец побледнел. Мать озадаченно нахмурилась.
– Надеюсь, что немцы в этой войне не одержат победу, – обеспокоенно произнес Перси. – А то мне не разрешат ходить в кино, а матери придется пришивать желтые звезды к бальным платьям.
Это был уже перебор. Маргарет внимательно вгляделась в слова, начертанные на обороте фотографии, и все поняла:
– Твой почерк, Перси!
– Вовсе нет!
Но все уже это увидели. Маргарет весело хохотала. Перси нашел где-то старую фотографию и сделал шокирующую отца надпись, чтобы разыграть его. Тот попался на удочку и был просто ошеломлен, что неудивительно: каково расисту обнаружить, что его жена и дети смешанной крови? И поделом ему.
– Ну что за чушь! – Отец швырнул фото на стол.
– Как ты можешь, Перси! – укоризненно произнесла мать.
Родители сказали бы еще что-нибудь, но в этот момент отворилась дверь, и Бейтс, дворецкий с весьма скверным характером, возвестил:
