Росс Томас - Хочешь жить - не рыпайся
— А если я ничего не найду?
— Найдете. Вы забыли, что я никогда не ошибаюсь.
— Вы правы. Забыл. Я могу работать дома?
— Если хотите, мы поставим вам стол, — он кивнул в сторону комнаты, где работали репортеры.
— Нет, благодарю.
— Есть еще вопросы?
— Только один. Когда у вас получают жалование?
— Каждые две недели.
— Отлично. В день выплаты и увидимся.
Три недели спустя телефон зазвонил в тот самый момент, когда Мартин Рутефорд Хилл, сощурившись и с улыбкой на мокрых розовых губах, тщательно прицелился и вывалил миску с овсянкой на Глупыша, моего кота. Глупыш, пятилетний, пятнадцатифунтовый бутуз, лизнул овсянку, понял, что она ему не по нутру, прыгнул на высокий стульчик, на котором сидел двухлетний Мартин Рутефорд Хилл, и шлепнул его лапой по носу. Ребенок завопил. Глупыш плотоядно ухмыльнулся, спрыгнул со стульчика и ретировался в гостиную, клацая когтями по линолиуму кухни. Тем и завершилась очередная стычка в войне, где не могло быть победителей.
Я сложил «Вашингтон пост», посмотрел в потолок, крикнул отсутствующей мамаше: «Возьмешь ты, наконец, этого паршивца»! К Мартину Рутефорду Хиллу я обратился с другими словами:
— Замолчи! Тебе же не больно!
Ребенок продолжал вопить и бросил в меня пластиковой ложкой, когда я взялся за трубку настенного телефона.
— Слушаю.
— Мистер Лукас? — женский голос.
— Да.
— В конторе Френка Сайза мне дали ваш домашний номер, — голос молодой, решил я, его обладательнице никак не больше двадцати пяти.
— Чем я могу вам помочь?
— Меня зовут Каролин Эймс. Я дочь Роберта Эймса.
— Слушаю вас, мисс Эймс.
— Вы всех расспрашиваете о моем отце, — она не обвиняла меня, лишь констатировала факты. Возможно, тем же тоном она сообщила бы кому-либо о смерти ее любимого щенка.
— Да, задаю разные вопросы. Кстати, мне есть что спросить и у вас.
Последовала короткая пауза.
— Вы — честный человек, мистер Лукас?
— Стараюсь быть им, — теперь паузу пришлось выдерживать мне. Пришлось подумать, прежде чем отвечать на этот вопрос, поскольку ранее меня об этом не спрашивали.
— Если вы получите материалы, раскрывающие правду о моем отце, вы их используете в своей работе?
— Да, — тут уж я не колебался. — Несомненно.
— А Френк Сайз их опубликует?
— Да, я уверен в этом практически на сто процентов.
— Даже, если они докажут, что он солгал?
— Вы имеете ввиду Сайза?
— Да.
— Обычно он признается, если в чем-то дал маху. Причем делает это даже с радостью.
— В данном случае никакой радостью и не пахнет.
— Это точно.
Вновь она помолчала, а заговорила уже другим тоном, словно читая по бумажке или повторяя заученный текст.
— У меня есть информация, доказывающая, что мой отец стал жертвой обстоятельств. Пленки, документы, мои показания на пятидесяти страницах. Для того, чтобы смыть пятно с честного имени моего отца и возложить вину на тех, кто того заслуживает, я готова передать эти материалы вам, в три часа дня.
Она записывает наш разговор, догадался я, а потому постарался не говорить лишнего.
— Я готов взять у вас эти материалы. Где мы встретимся?
Она назвала уличное кафе на Коннектикут-авеню, недалеко от отеля «Шорхэм».
— На улице? — уточнил я.
— Да, на улице. Я хочу, чтобы вокруг было много людей.
— Как я вас узнаю?
Она коротко описала себя и добавила: «Я буду с зеленым „дипломатом“», — после чего повесила трубку.
К тому времени уже появилась отсутствовавшая мамаша и теперь она убирала овсянку, вываленную Мартином Рутефордом Хиллом на пол. Малыш с интересом наблюдал за телодвижениями Сары Хилл, а когда она закончила и поднялась, улыбнулся, сказав: «Глок».
— С «глоком» разберемся позднее, — она посмотрела на меня. — Кто победил, этот чертов ребенок или тот чертов кот?
— Я зафиксировал ничью.
— Он хоть съел большую часть овсянки.
— И не расстался бы с остальным, если б был голоден.
— Хочешь еще кофе? — спросила она.
— Не откажусь.
Сара наполнила мою чашку, налила кофе и себе. Села за круглый кухонный столик, держа чашку обеими руками, и уставилась на сад, начинающийся за большими стеклянными дверями. Садом занималась только она, и там уже цвели кизил и азалии. Потом должен был прийти черед роз и жонкилий. Траве в саду места не нашлось, Сара отдавала предпочтение цветам и кустам, меж которыми неторопливо вилась выложенная кирпичами дорожка. Три старых ели обеспечивали тень.
— Алтей розовый, — вырвалось у Сары. Я повернулся к стеклянным дверям.
— Где?
— В углу у кизила.
— Ты права. Ему там самое место.
— В них можно ловить пчел?
— В цветках алтея?
Она кивнула.
— Зажать лепестки и слушать, как они жужжат внутри.
— А что потом?
— Полагаю, выпустить их. Впрочем, мой брат давил их ногой.
— Я всегда думал, что он очень злобный тип.
Сара Хилл и я жили вместе чуть больше года. Познакомились мы в один из субботних дней в библиотеке Конгресса и я пригласил ее к себе, пропустить стаканчик, а потом она осталась, на следующей неделе перевезя свои книги, ребенка и фотокамеры. Без особого обсуждения мы разделили домашние обязанности: она занималась садом и прибиралась по дому, а я готовил ужин, если она давала понять, что ей заниматься этим не хочется. Я также ходил за покупками, пока она не поняла, что толку от меня мало. Я покупал не то, что нужно, а что захочется.
Сара была фотографом, специализирующимся на так называемых неформальных портретах. Ее услуги находили спрос у многих организаций, расположенных в Вашингтоне, которым для рекламы требовались фотографии чиновников и членов совета директоров. И зачастую, используя лишь старенькую «лейку», Сара создавала удивительные портреты, на которых мужчины и женщины средних лет, ворочающие многомиллионными суммами, выглядели мудрыми, добрыми и человечными. Она настояла на том, чтобы ежемесячно вносить двести долларов на домашние расходы. Я относил их в банк и клал на накопительный счет Мартина Рутефорда Хилла.
Ладили мы неплохо и питали друг к другу самые теплые чувства. Возможно, я даже немного влюбился в нее, а она — в меня. Но после неудачных опытов семейной жизни, как с ее, так и с моей стороны, мы теперь понимали, что проверить любовь можно только временем.
— Кто звонил? — спросила Сара.
— Дочь сенатора.
— Сможем мы купить его в субботу?
— Кого, его?
— Алтей.
— Да, думаю, что да.
— Я не думаю, что он это сделал.
— Кто?
— Сенатор Эймс.
— Ты полагаешь, он не брал взятки?
— Да.
— Почему?
Сара послюнявила бумажную салфетку и вытерла засохшую овсянку со щечек сына. Ребенок радостно улыбнулся.
— Грап.
Сара скорчила гримаску.
Он хихикнул.
— Гру-у-у.
Сара вновь скорчила гримаску.
— Он не похож на человека, который берет взятки. У него такая мечтательная внешность, с вьющимися седыми волосами, карими глазами. Я не могу поверить, что он мог пойти на такое.
— Потому что у него карие глаза?
— Потому что у его жены есть деньги, дурачок. Она стоит восемьдесят миллионов.
— Скорее, восемнадцать, — я посмотрел на часы. — Пожалуй, мне пора.
— В библиотеку?
— Да.
— Ты возьмешь машину?
— Я вернусь и возьму ее позже.
Двухэтажный кирпичный дом, в котором мы жили с Сарой, находился в юго-восточной части Четвертой улицы. Построили его лет восемьдесят тому назад, недалеко от библиотеки Конгресса и совсем рядом с тем домом, в котором родился Эдгар Гувер.
Пять лет тому назад его купил и полностью перестроил богатый молодой конгрессмен из Сан-Франциско, полагавший, что избирателям понравится его решение поселиться в районе со смешанным населением.
Однако избиратели, главным образом черные, похоже, не придали особого значения местоположению вашингтонского жилища конгрессмена, потому что на следующих выборах победу праздновал его соперник. Поэтому мне экс-конгрессмен сдал дом в аренду буквально за гроши с одним условием: я съеду через месяц после его переизбрания. Я прожил в доме три года, а судя по тому, каким провалом завершилась последняя избирательная кампания экс-конгрессмена, я мог еще долго не беспокоиться о переезде.
— Ты вернешься к ленчу? — Сара встала, взяла со стола кофейные чашечки.
Поднялся и я.
— Нет. Скорее всего, перекушу где-нибудь в центре. А что наметила на сегодня ты?
Сара повернулась ко мне, на ее губах заиграла загадочная улыбка.
— О, мой день расписан по минутам и заполнен восхитительными событиями, которые обогатят меня как духовно, так и физически. К примеру, мой сын и я должны побывать в одном из магазинов соседнего дружеского гетто, где нас обсчитают примерно на пять процентов при покупке деликатесов, которые ты приготовишь сегодня на ужин.
