Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя
– Ну конечно!
«Жертва, – подумал Элдер. – Люси Пэдмор, шестнадцати лет, на год моложе Доналда».
– Если тебя интересует, я могу собрать вырезки и послать тебе.
– Да, о'кей, присылай. Спасибо, Морин.
– Хорошо, Фрэнк. Ты смотри не пропадай там.
Несмотря на то что больше трех лет работал с Морин Прайор, Элдер мало что знал о ней – подробности своей личной жизни она утаивала, как последний скряга. Одинокая и, насколько можно было судить, не склонная к лесбийским забавам, она никогда не увиливала от заданий, какими бы они ни были скучными или неприятными, всегда честно платила свою долю, когда они забегали в бар после службы. По сравнению с Морин Элдер был, что называется, душа нараспашку, жил, как поется в песне, открыв сердце ветру.
Он постоял с минуту, прежде чем положить трубку на аппарат и вернуться к стойке. Шейн Доналд. Он хорошо помнил его – тощий парень со слезящимися глазками, легко поддающийся чужому влиянию; такого очень просто держать в полном подчинении. Элдер вдруг подумал, к кому Доналд мог прибиться в тюрьме и к чему это его привело. Теперь его отправят в другую часть страны, подальше от места преступления; первые шесть месяцев он, по всей вероятности, проведет в общежитии для таких же условно освобожденных; за ним установят плотное наблюдение, чтобы убедиться, что заключение о его готовности вернуться к нормальной жизни в обществе было хорошо обоснованным.
Элдер заказал себе двойную порцию виски «Джеймисон» и направился в самый дальний угол бара. По собственному опыту он знал, что полицейский испытывает множество самых разных чувств по отношению к тем, кого он арестовал, особенно за убийство, но жалость в их число входит редко.
Доналд был последним ребенком пожилых родителей, нежеланным, ошибкой, как его часто называли, маленьким и слабеньким с рождения последышем, который еле-еле выжил, и, как его мать имела обыкновение подчеркивать, чертовски жаль, что выжил. Их семейство жило на северо-востоке, в захудалом загаженном доме на окраине Сандерленда, где обитало одновременно три поколения, вечно в тесноте, спотыкаясь друг о друга; где половина окон в лучшем случае были забиты досками, а задняя дверь распахивалась при малейшем порыве ветра. Папаша его пробавлялся случайными заработками, собирал металлолом и продавал куда только мог, вечно играл на скачках и проигрывал, получал пособие; мать работала уборщицей в местной школе. Трое его братьев, еще не достигнув подросткового возраста, уже имели неприятности с полицией. Одна из сестер умудрилась забеременеть в тринадцать лет, в тот самый год, когда родился Шейн.
Такая их жизнь могла измениться только к худшему, что и произошло. Папаша его бил – это считалось само собой разумеющимся, – зажимая ему при этом рот рукой и охаживая толстенным ремнем по заднице. Дед насиловал его, когда напивался пьян; двое братьев, когда были трезвы, тоже трахали его, по очереди, пока он не начинал исходить кровью. Всякий раз, когда он сбегал из дому, полиция или какой-нибудь доброжелатель из социальной службы непременно возвращали его обратно. Только одна его средняя сестрица, Айрин, выказывала ему хоть какую-то любовь, утирала слезы и успокаивала, усадив к себе на колени. Но когда она уехала, выйдя замуж за слесаря-газовщика из Хаддерсфилда, до которого около сотни миль, – один ребенок у нее уже имелся, а второй был на подходе, – у Шейна не осталось никого, с кем он мог бы поговорить, кому мог бы довериться. И он все больше и больше уходил в себя, в маленький темный мирок собственного убогого сознания.
Накануне своего пятнадцатилетия, вскоре после отъезда Айрин, он вдруг сорвался – словно внутри у него что-то лопнуло – и набросился на преподавателя столярного дела с обломком деревянного бруса в руке, перебил полдюжины окон в школе, вломился в собственный дом, забрал у матери из сумки только что полученную зарплату, прихватил кое-какую одежду и все, что можно было украсть, сложил все это в старую сумку и подался автостопом на юго-запад.
Ему пришлось трудно. Большинство водителей, даже если и замедляли ход, едва взглянув на Доналда, тут же вновь набирали скорость. Одну ночь он провел, свернувшись калачиком на своем жалком имуществе, на автобусной остановке в Дарлингтоне, другую проспал под изгородью возле автостоянки, прямо рядом с шоссе А61. К тому времени, когда Шейн объявился у дверей своей сестры, он был голоден, грязен, глаза ввалились, а одежда вся пропахла сыростью и еще кое-чем похуже.
Айрин обняла его и втащила в дом. В ванной на втором этаже она его раздела, словно маленького, и обтерла влажной тряпкой.
– Пусть только не думает, что тут останется, потому что хрен ему! – заявил Невилл, муж Айрин.
Не обращая на него внимания, Айрин отрезала несколько ломтей хлеба, намазала их маргарином, а сверху джемом. Приготовила чай. Она была на седьмом месяце беременности, и это было заметно; ребенок лежал неправильно, однако у него еще было время, чтобы занять нужное положение.
– Шейн, милый, что ты там натворил? – спросила она, глядя, как он уплетает хлеб. – У тебя неприятности, да?
– Сбежал я от них, вот и все.
– Давно надо было.
– И назад не вернусь, никогда не вернусь, будь что будет.
– Я уже сказал, – заявил Невилл из коридора, – жить ты тут не будешь!
– Ты не лезь, – сказала ему Айрин. – Это мое дело, не твое.
– Черта с два не мое! – Он шагнул к ней, сжав кулаки, но она остановила его взглядом:
– Тебе ведь давно на работу пора, не так ли?
Невилл повернулся и вышел, не сказав больше ни слова.
– Не трясись, – сказала она Шейну. – Все образуется. Поорет и перестанет. – Она уже придумала, что сможет устроить брату постель внизу, на полу. По крайней мере пока не родится ребенок.
Но прежде чем это произошло, Шейн повстречал Алана Маккернана, и с этого началась цепочка событий, которая привела к убийству.
Элдер опрокинул в рот остатки «Джеймисона» и немного подержал на языке, смакуя. Ему припомнились слова одного из коллег-полицейских, когда им наконец удалось доставить Доналда в участок – у него были очень коротко остриженные каштановые волосы, едва пробивающиеся усики вокруг бескровных запекшихся губ. «Надо было его сразу утопить, едва он родился, ублюдок проклятый. Или бросить где-нибудь – для всех было бы лучше».
* * *Конверт, надписанный аккуратным почерком Морин Прайор, пришел три дня спустя. Почтальонша оставила свой мини-вэн у въезда в переулок и дошла до дома пешком – это был первый с начала весны случай, когда она навестила Элдера.
– Прекрасный день, не правда ли? – сказала она, мотнув головой в сторону неба, когда Элдер вышел ей навстречу из дома. – В такой день и новости должны быть хорошие!
– Будем надеяться, – ответил он, сильно в этом сомневаясь.
В конверте были вырезки из «Мансфилд чэд», «Ноттингем ивнинг пост»; фото обоих, Доналда и Маккернана, сделанные во время суда; Доналд не в фокусе, этот снимок фотокорреспондент сделал сквозь окно движущегося автобуса. «УБИЙЦА ДЕВУШКИ ВЫХОДИТ НА СВОБОДУ» – кричал заголовок. «Свобода! – подумал Элдер. – После тринадцати лет тюрьмы!»
Сообщение о том, что Шейн Доналд, один из двоих преступников, признанных в 1989 году виновными в убийстве 16-летней Люси Пэдмор, вскоре будет выпущен из тюрьмы, было встречено с гневом и непониманием родителями погибшей девушки, Дэвидом и Донной Пэдмор, проживающими на Стейшн-роуд в Оллертоне. «Какое право он имеет свободно и беззаботно расхаживать среди нас, – со слезами на глазах вопрошает миссис Пэдмор, – когда моя Люси никогда уже никуда не сможет пойти?»
Ожидается, что Доналда, которого освобождают условно-досрочно, увезут в другое место и, возможно, разрешат сменить имя и фамилию. «Не имеет никакого значения, что они предпримут, – заявил Дэвид Пэдмор, крайне взволнованный. – Я все равно разыщу его, а когда найду, он пожалеет, что не остался за решеткой!»
Там было еще два снимка Люси, один обычный постановочный – в школьной форме, слепо улыбающейся в объектив, а другой – никак не приукрашенный, мимолетный «щелчок» смеющейся красивой светловолосой девушки в майке и джинсах.
Элдер подумал, что она именно так и выглядела, когда повстречала Маккернана и Доналда на пляже в Мейблторпе, где проводила вместе с семьей летние каникулы. Алан Маккернан, двадцати шести лет, черные волосы зализаны в кок по моде конца пятидесятых, на руках татуировки, кожаная куртка, вся в заклепках, нараспашку, джинсы затянуты ремнем с большой пряжкой. Он, наверное, первый с ней заговорил, этакий дерзкий красавчик. Доналда она бы и не заметила, эту жалкую тень, таскающуюся за взрослым мужчиной. Взрослый мужчина – Люси это могло понравиться: привлекательный малый, да еще и покататься на мотоцикле приглашает. «Нортон-750», сплошной сверкающий хром. «Эй, Шейн, дай ей свой шлем. А сам и пешком доберешься». Элдер вполне мог представить, как Маккернан ведет Люси к мотоциклу, гнусно подмигивая и улыбаясь. Двадцать минут езды до паркинга жилых автофургонов, где они с Доналдом остановились, в глубь округа, подальше от моря.
