Франк Тилье - Проект «Феникс»
Тощий нервный мужичонка, кожа лица — как папиросная бумага: серовато-белая, шершавая, туго натянутая на кости. Он много работал, мало ел и очень редко смеялся. Для одних это был человек, от которого лучше держаться подальше, для других — просто мразь и подонок, для самого Шарко — то и другое вместе.
Бертран Маньян не церемонился:
— Ты меня достал! С тех пор как тебя перевели в мою команду, ты непрерывно мне гадишь. Неуправляемые мне в бригаде не нужны! У Белланже освобождается место, так что вали туда без лишнего шума. Оно будет лучше и тебе, и мне.
Шарко согласился:
— Да легко.
Маньян успокоился и теперь уже затягивался с наслаждением, щуря глаза за облаком голубоватого, медленно таявшего дыма.
— Скажи, а с каких пор ты не спишь? Я имею в виду: не спишь больше двух часов в сутки?
Шарко потер лоб с тремя строго параллельными глубокими морщинами. Седеющие волосы отросли, из-за них оттопыривались уши: всю свою жизнь в полиции проходивший с ежиком, он уже бог знает сколько месяцев не был у парикмахера.
— Что-то я не понимаю…
— Да брось ты, прекрасно понимаешь! Физиологически невозможно долго протянуть без сна. Лично я уверен, что сразу загнулся бы, если бы не спал столько, сколько мне надо. У тебя тормоза слетели, комиссар, тебе не стоило покидать насиженное местечко в Нантерре. Ты вспомнил этого типа, которого не видел десять лет, но не в состоянии вспомнить, куда положил свою пушку. Ладно, давай-ка возвращайся домой и выспись как следует. Дрыхни, пока тебя не вызовет Белланже. Иди, иди, избавь меня от своего присутствия.
С этими словами Маньян двинулся к группе. Твердая, как у солдата, походка — мерзавец из мерзавцев и сам этим гордится. Подошел к оперативникам и криминалистам, выгружавшим из машин свои чемоданчики, свои папки с бумажками и свои надутые физиономии. «Всегда одно и то же, — подумал Шарко, — стая насекомых-мертвоедов, готовых накинуться на труп, время идет, ни хрена не меняется…»
Он, прикусив губу, в последний раз взглянул на жертву — зрачки убитого уже подернулись пленкой, в глазах навеки застыло удивление: Фредерик Юро умер, скорее всего, не осознав, что пришел его час. Глубокой ночью, в полной темноте — здесь ведь ни одного фонаря. Кто-то постучал в стекло, стекло поехало вниз, дальше этот кто-то просунул в открытое окно нож (или какое там было у него холодное оружие?) и несколько раз ударил водителя в грудь. Преступление свершилось меньше чем за двадцать секунд, без единого крика, без сильного кровотечения. И без свидетелей. Теперь будут искать отпечатки пальцев, делать вскрытие, осматривать в поисках улик местность и опрашивать — если найдут — свидетелей. Многократно обкатанная последовательность действий, благодаря которой раскрывают девяносто пять процентов уголовных дел. Остаются пять, и тысячами страниц, скопившихся в ходе их расследования, забиты кабинеты в верхнем этаже уголовной полиции. Горсточка особенно хитрых и ловких убийц ускользает сквозь самые мелкие ячейки любой сети. Охотиться на таких — дело тонкое, не каждому под силу.
Словно бросая вызов начальству, Шарко еще разок обошел место преступления, побаловал себя даже осмотром машины, после чего исчез, ни с кем не попрощавшись. Все смотрели ему вслед молча — все, кроме Маньяна, который продолжал драть глотку.
Плевать. В эту минуту Шарко и впрямь видел не особенно ясно, и ему очень хотелось спать.
Ночь. Шарко стоит посреди ванной на новеньких электронных весах. Весы откалиброваны с точностью до ста граммов, все выверено, ни малейшей ошибки быть не может, на циферблате семьдесят килограммов двести граммов. Столько он весил в двадцать лет. При росте метр восемьдесят пять! Стали, как прежде, видны брюшные мышцы, резко обозначились ключицы. Он с гадливостью ощупал это больное тело. Сделал отметку на графике, начерченном на листке бумаги и приклеенном к стене несколько месяцев назад. Отметкой обозначался его сегодняшний вес. Линия, представлявшая собой изменения в весе, неуклонно шла вниз — если так пойдет и дальше, бумаги не хватит и придется продолжать прямо на кафеле.
Как был, полуголый, он вернулся в спальню — комната выглядела нежилой. Кровать, шкаф, разобранные и сваленные горой в углу рельсы от железной дороги, миниатюрные поезда. Радиобудильник, звука которого он не слышал уже целую вечность, показывал три часа семь минут.
Уже скоро.
Он сел по-турецки посреди матраса и принялся ждать. Веки его подрагивали, глазами он впился в наглые красные цифры.
Три восемь… Три девять… Шарко помимо воли стал мысленно отсчитывать секунды: шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь… Ритуал, от которого ему никак не удавалось отделаться, повторявшийся из ночи в ночь. Адское пламя в его сожженном мозгу.
Цифры, обозначающие минуты, менялись.
Три десять. Ощущение взрыва, конца света.
Год и шестнадцать дней назад, ровно в это время, у него зазвонил телефон. В ту ночь он тоже не спал и сразу узнал мужской голос, прозвучавший в трубке: голос сотрудника лаборатории научно-технического подразделения полиции Пуатье, сообщившего ему самое страшное. Слова доносились будто с того света:
Результат определенно положительный. Сравнительное исследование ДНК Люси Энебель и сожженной в лесу жертвы показало, что погибшая девочка — либо Клара, либо Жюльетта Энебель, на данный момент мы не можем сказать более точно. Очень сожалею.
Шарко, совершенно измученный, нырнул под одеяло и натянул его до подбородка в тщетной надежде поспать хотя бы пару часов. Просто чтобы выжить. Лишь те, кто по-настоящему страдает бессонницей, знают, как долги ночи, как беснуются по ночам призраки… как отдается громом в голове каждый ночной шорох… как жгут голову ночные мысли… Пытаясь избавиться от привычной пытки, старый полицейский перепробовал, кажется, всё — и всё напрасно. Он пробовал лежать не шелохнувшись, пробовал разные снотворные, пробовал ровно дышать, пробовал даже изнурять себя спортом. Он падал от усталости, тело сдавалось, мозг — нет. А советоваться с психотерапевтом он не желал: довольно с него врачей, которые и так чересчур долго доставали его в связи с шизофренией.
Никогда, никогда не дождаться ему душевного покоя.
Он закрыл глаза и попытался представить себе желтые воздушные шары, поднимающиеся и опускающиеся вместе с волной, — может быть, шарики помогут ему заснуть. Некоторое время спустя он услышал наконец гул прибоя, услышал шепот ветра и шелест песка. Руки Франка отяжелели, тело начало цепенеть, он ощущал даже, как сердце гонит кровь в его истощенные мышцы. Но как всегда, стоило ему задремать, пена на гребнях волн окрасилась алой кровью, а наполовину сдутые шарики выбросило на пляж, по которому тянулись только черные тени ребятишек.
И он подумал о ней, снова о ней. О Люси Энебель. Вспомнил ее лицо, ее улыбку, ее слезы — всё, из чего складывался теперь ее образ. Где она, что с ней? Из своих источников Шарко узнал, что через несколько дней после ареста убийцы и трагедии, которую, кажется, невозможно перенести, Люси подала в отставку. Но с тех пор? Удалось ли ей вынырнуть из черного омута или, подобно ему самому, она до сих пор на дне пропасти? Каковы ее ночи, из чего складываются ее дни?
Истерзанное сердце больного полицейского забилось сильнее. Слишком сильно, так и вовсе не осталось надежды заснуть. Что делать? Шарко повернулся на бок и попытался начать все сначала: волны, воздушные шарики, разогретый песок пляжа…
В понедельник шестого сентября телефон зазвонил в двадцать две минуты восьмого, когда он в одиночестве пил привычный с некоторых пор кофе без кофеина, тупо глядя в не разгаданный даже на треть кроссворд. Прочитал: «Бог зла и насилия», написал в клеточках: «Сет», и снова надолго задумался, не сводя глаз с газеты: слишком он был взбудоражен. Раньше он покончил бы с таким кроссвордом за пару часов, но теперь…
Голос в трубке, а звонил Николя Белланже, его новый начальник, предложил ему как можно быстрее приехать в Мёдон: там, в четырех километрах от Парижа, находится Центр приматологии, в котором, в одной из клеток, найден труп женщины, по-видимому растерзанной шимпанзе. Надо разобраться.
Шарко сухо попрощался. М-да, карьера его близится к концу, ему поручают допрашивать обезьян. Он ясно увидел, как коллеги, один за другим, отбрыкиваются от этого дела и сбагривают его «старику». Он прекрасно представлял себе насмешки, косые взгляды, все эти: «Эй, комиссар, теперь ты колешь мартышек?»
Казалось бы, когда печаль так глубока, ни о чем другом уже не думаешь, но он тем не менее подумал: «Вот я и пал ниже некуда».
2
Обогнув участок, который занимала Мёдонская обсерватория, Шарко с черепашьей скоростью двинулся по узкой лесной дорожке. Рядом сидел новый коллега из команды Белланже — Жак Леваллуа, тридцатилетний, спортивный, с физиономией мальчика-отличника. Жак поступил на работу в уголовную полицию год назад, превосходно пройдя конкурс на лейтенантскую должность при активной поддержке дяди, заместителя начальника бригады по борьбе с наркотиками.
