Калипсо - Эван Хантер
За годы службы на улицах Фрик знал, что дежурство с 8:00 до 16:00 заканчивается в 15:45, когда сменяющие друг друга патрульные проводят перекличку в комнате сбора, после чего предыдущая смена должна быть сменена. Он также знал, что любой умный преступник в этом городе должен был планировать совершение своих преступлений на пятнадцать минут, предшествующих 8:00 утра, 4:00 вечера и 12:00 полуночи, поскольку именно тогда происходила пересменка между теми патрульными, которые преждевременно возвращались в участок, и теми патрульными, которые проводили перекличку перед выходом на улицу для «смены на посту». Дежурство длится долгие восемь часов, и можно простить некоторое нетерпение людей, отработавших положенный срок. Как бы то ни было, Фрик понимал, что бессмысленно назначать уходящего патрульного на первое дежурство в квартире Хардинга, поэтому он позвонил в дежурную часть и попросил сержанта назначить человека с четырёх часов до полуночи на первый отрезок круглосуточного дежурства, которое продлится как минимум до следующей недели, а то и до дальнейшего уведомления.
Первым патрульным, направленным в квартиру Хардинга, был новичок по имени Конрад Леманн. Он же стал и последним патрульным, поскольку, приехав туда, обнаружил приоткрытую дверь и лежащего на полу кухни чернокожего мужчину с двумя аккуратно расположенными пулевыми отверстиями в лице.
11Карелла никак не мог привыкнуть к тому, что Сэм Гроссман — капитан Сэм Гроссман, после того как он так долго был лейтенантом Сэмом Гроссманом. Высоко в окне башни на востоке — точнее, на этаже полицейской лаборатории нового здания штаб-квартиры из стекла, стали и камня, похожего на башню, в центре города на Хай-стрит, — Гроссман полусидел, полулежал, прислонившись к длинному белому столу с рядом чёрных микроскопов. На нём был белый лабораторный халат поверх серого костюма, а в его очках отражался серый дождь, сочащийся по оконным стёклам, серое небо, простирающееся по тусклому горизонту, чёрные карандашные линии мостов, ведущие с острова к далёким серым окраинам города. Эффект был суровым, современным, почти монохроматическим — белые, чёрные и серые цвета, нарушаемые только прохладным голубым на зелёном фоне цветом коробки с геральдической лилией и горячим розовым цветом орхидеи на лабораторном столе.
«Что ты хочешь в первую очередь?», — спросил Гроссман. «Коробку или цветок?» В его голосе звучала мягкость, прямо противоречащая холодности научных знаний, которые он должен был распространять.
Слушать, как Гроссман рассказывает о результатах своих лабораторных исследований, было всё равно что слушать, как вальяжный фермер из Новой Англии объясняет, что, вопреки галилеевским или ньютоновским представлениям, время и пространство следует рассматривать как относительные к динамическим системам или системам отсчёта.
«Начнём с коробки», — сказал Карелла.
«Я так понимаю, ты не узнаёшь дизайн.»
«Что-то знакомое, но не могу вспомнить.»
«„Б. Рено“ на Холл-авеню.»
«Да, точно.»
«Их стандартная подарочная коробка. Они время от времени меняют цветовую гамму, но узор геральдической лилии всегда один и тот же.
Ты можешь уточнить у них, когда они в последний раз меняли цвет.»
«Я так и сделаю. Что-нибудь ещё, что я должен знать?»
«На нём нет ни одного скрытого отпечатка, ни следа чего-либо, кроме пыли.»
«Что-нибудь особенное в пыли?»
«Не в этот раз. Прости, Стив.»
«Как насчёт цветка?»
«Ну, это орхидея, как ты, я уверен, догадался.»
«Да, я догадывался об этом», — улыбнулся Карелла.
«Разновидность, распространённая в северной умеренной зоне», — сказал Гроссман, — «характеризуется розоватым цветком и пестиком в форме туфельки. Ты можешь купить её в любом цветочном магазине города. Просто зайди и спроси calypso bulbosa» (известный как орхидея калипсо, волшебный башмачок или венерин башмачок, многолетний цветок семейства орхидных — примечание переводчика).
«Ты шутишь», — сказал Карелла.
«Разве?», — удивлённо сказал Гроссман.
«Калипсо бульбоза? Калипсо?»
«Это самое наименование. Что не так? В чём дело?»
Карелла покачал головой: «Уверен, Хардинг не знал названия этого чёртова цветка, но он всё равно напугал его до смерти. Calypso bulbosa. Убийца говорил: „Видишь красивый цветок — он означает смерть.“ И Хардинг инстинктивно это понял». Он снова покачал головой.
«Смыслы внутри смыслов», — сказал Гроссман.
«Колёса в колёсах», — сказал Карелла.
«Поворот», — сказал Гроссман.
В «Б. Рено» с Кареллой разговаривала женщина по имени Бетти Унгар.
Её голос по телефону был чётким, но приятным, скорее похожим на голос робота, которого смазали патокой.
«Да», — сказала она, — «узор „флер-де-лис“ (геральдическая лилия — примечание переводчика) принадлежит исключительно нам. Он присутствует во всех наших рекламных объявлениях в газетах и на телевидении, на наших платёжных картах и пакетах для покупок, и, конечно, на всех наших подарочных коробках.»
«Я понимаю, что цвета меняются время от времени.»
«Да, каждое Рождество», — сказала мисс Унгар.
«На шкатулке, которая стоит у меня на столе», — сказал Карелла, — «изображена голубая геральдическая лилия на зелёном фоне.
Интересно, вы…»
«О, Боже», — сказала мисс Унгар.
«Для вас это проблема?»
«Голубой и зелёный. О, боюсь, это значительно раньше моего времени.»
«Вы хотите сказать, что коробка старая?»
«Я работаю здесь уже шесть лет», — сказала мисс Унгар, — «и могу вспомнить все варианты цветов, которые мы использовали: например, красный на розовом на прошлое Рождество, чёрный на белом на позапрошлое, коричневый на бежевом на поза-позапрошлое…»
«Угу», — сказал Карелла. «Но эта голубой на зелёном…»
«До моего времени.»
«Давнее, чем шесть лет назад, не так ли?», — сказал Карелла.
«Да.»
«Не могли бы вы сказать, как давно это было?»
«Ну… это очень важно для вас?»
«Возможно», — сказал Карелла. «Невозможно определить, насколько важна та или иная новая информация, пока она вдруг не станет важной.»
«Гм», — сказала мисс Унгар, умудрившись передать в этом односложном ворчании искреннее отсутствие убеждённости в срочности миссии Кареллы и ещё большее подозрение в отношении его доморощенной философии относительно сравнительной важности улик и теории спонтанной значимости. «Подождите, пожалуйста», — сказала она.
Карелла ждал. Пока он ждал, в магазинном телефоне включили записанную музыку. Карелла слушал музыку и думал, почему американцы считают необходимым заполнить любую тишину звуками того или иного рода — консервированным роком, консервированным шлоком (еврейское направление рок-музыки — примечание переводчика), консервированным шмальцем (вытопленный куриный или гусиный жир, компонент еврейской кухни — примечание переводчика), консервированной попсой; в Америке невозможно войти в такси, лифт или даже в похоронное бюро без динамиков, из которых не доносится, не сочится или не капает звук того или иного рода. Куда делись тихие травянистые холмы? Казалось, он помнит, как однажды поехал на ферму своей тёти в штате за рекой и сидел на травянистой вершине холма, где мир в полной тишине расстилался у его ног. Занятый такими пасторальными мыслями, с консервированной шлок-шмальцевой аранжировкой «Рассвет, закат» (песня из мюзикла «Скрипач на крыше», написанная в 1964 году —
