Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

Они женятся через шесть дней.

За эту неделю, каждый вечер перед сном, лежа рядом на подушке и рассматривая тени на потолке, Настя рассказывает ему свои секреты. Про детство в поселке возле большого завода, утопающего в черных лесах. Про строгого деда, который изо всех сил пытался сделать так, чтобы у нее в жизни был шанс, про мать, которая медленно скатывалась в свой собственный мир, как в яму, пока не потеряла работу и не утратила способность общаться. Про ее смерть. Про то, как страшно Насте оказаться на дне той же самой ямы или на суку того же дерева, где болталась мать.

Втайне Настя надеется на то, что она спугнет его. Каждый раз, целуя его утром и уходя на работу, она думает, что больше они не увидятся. Но он приходит снова, даже зная ее секреты. Впрочем, она так и не решается рассказать ему всего.

На свадьбе у них нет гостей, только Катя и коллега Артура из бара, их свидетели. Настя одета в бежевое платье из «Эйч энд Эм» и кеды. У нее в волосах ветка мелких белых цветов, которые обычно добавляют в букеты с розами. Артур нервно смеется, пока они ждут своей очереди, сжимает ее руки, неловко шутит. Удивительно, но она совсем не нервничает. Ей кажется, что ее несет куда-то огромной волной, что она не может и не должна сопротивляться, просто пережить этот день. Наконец двери открываются и их приглашают в зал. Шаг за шагом они движутся по пестрому ковру к столу, за которым подписывают розовую бумажку. И все.

Оглушенная смыслом происходящего, Настя выходит из зала под руку с Артуром. Она сталкивается с Катиным спутником в дверях: он спешит в зал с букетом душных белых лилий. Похоронный цветок, так говорила ее бабушка.

Когда она просыпается, в комнате никого нет. Она знает это по тому, какой неподвижной оказывается темнота вокруг. Ни дыхания, ни пульса, ни малейшего движения воздуха.

— Артур?

Где-то в глубине дома раздается звук сливного бачка, она выдыхает и расслабляется, опускается на подушки. Считает до десяти, ждет его шагов и скрипа половицы у дверей в комнату и ощущения холода, а потом тепла, когда он поднимет и опустит одеяло. Но ничего этого не происходит. Только тишина.

Она поднимается с кровати, идет по коридору, заглядывает в ванную — никого, кухня тоже пуста, если не считать сочащегося сквозь цветочный бабушкин тюль бледного света фонарей. Настя проверяет телефон — ни сообщений, ни эсэмэсок, входная дверь заперта. Она набирает Артура — где-то в квартире слышится тихое журчание виброзвонка. И тут ее взгляд падает за стекло, во двор. За ночь выпал снег, первый в этом году, все кажется черно-белым. Но там, в окне мастерской на пятом этаже, одиноко горит оранжевым светом большое незавешенное окно.

Настя даже не застегивает куртку, только засовывает босые ноги в бабушкины старые боты и несется вниз по лестнице, пешком, решив не будить лифт.

Снег скрипит под ее ногами, пока она бежит через двор. Она спотыкается о поребрик, чуть не падает, приземляется ладонями в снег, примятый чьей-то чужой дорожкой следов. Тут же вскакивает и бежит дальше, на ощупь отыскивая в кармане на связке нужный ключ, но дверь оказывается распахнутой. Она стремглав вбегает наверх, быстрее, чем успевают зажечься лампочки на пролетах, потом вбегает в узкий коридор, проскальзывает по нему, стараясь не позволить торчащим из темноты рукам гипсовых пионерок выцарапать ей глаза.

Наконец она у двери, из-под нее сочится полоска света. Она поворачивает ручку и делает шаг вперед. Статуи будто склонились над чем-то и обернулись на Настю, услышав ее громкое сбивчивое дыхание. Артур лежит на полу, из-под его головы черным нимбом по белым доскам растекается кровь. Такая же, как та, что засохла на носках бабушкиных сапог, которые Настя обула на босу ногу.

Пятая глава

Когда Мишаня открывает глаза, в комнате светло. Но свет этот какой-то незнакомый, не серый утренний и не розовый вечерний, а белый и искристый, как в больнице. Он заворачивается в одеяло с головой и подходит к окну. Все ясно, это не свет, это цвет. Снег.

Поселок во всем своем облупившемся разухабистом уродстве выглядит как место, пригодное для жизни только дважды в году: в день, когда выпадает первый настоящий снег, как сегодня, и когда по весне в заброшенных садах по обочинам дороги, будто сговорившись, за одну ночь зацветают розовыми всполохами яблони.

Мишаня смотрит в окно. Двор пересекают ровными скрещенными линиями две черные дорожки шагов. Кроме этого, все кругом белое, ни единого пятнышка, сколько ни скользят его глаза по земле в поисках следов уродливого ужаса прошлой ночи. Мишаня смотрит слишком долго, глаза начинает саднить. Он моргает, очертания предметов скачут в негативе — черное на красном, — потом задергивает шторы. И тут до него доходит: сейчас ноябрь и рассветает часов в десять утра, а значит, он проспал школу. Мать убьет его. Ей уже наверняка донесли, ведь это второй раз за неделю, и тут оправданий у него никаких. А у матери выходной сегодня. Скрепя сердце и потуже обернувшись одеялом, он приоткрывает дверь комнаты и высовывает оттуда голову. Где-то в глубине квартиры хлопает створка форточки, по ногам скользит сквозняк.

— Мам? — Он прислушивается, надеется, что из кухни вот-вот донесется гневное бряканье чашек в раковине. Ну или, на худой конец, жужжание телевизора в комнате у деда, но в ответ только тишина. — Мам, я проспал, не убивай меня только, я не знаю, как так вышло.

Это неправда, он отлично знает, как это вышло. 

— Мам…

Мишаня делает несколько шагов вперед, в сумрак.

— Да твою ж мать, — шипит дед, прыская слюной, просовываясь из двери в прихожую костылем вперед. — Ожил, что ли?

— В смысле? — Мишаня трет глаза, которые тут же начинает щипать от вонючего стариковского дыхания.

— Ну, в