Дин Кунц - Славный парень
Глава 44
Сидя на кровати, читая роман «Безжалостный рак», Крайт вскоре забыл и про зеленый чай, и про печенье.
Она обладала врожденным мастерством рассказчика, писала ясно и понятно, блестяще использовала гиперболы.
А больше всего ему понравились пронизывающие книгу отчаяние, беспомощность, горечь, полнейшее отсутствие оптимизма в этом мрачном взгляде на мир.
Из книги Зеро любой демон-подмастерье, который только учился сбивать невинные души с пути истинного, мог бы почерпнуть многое. Да и матерые демоны позаимствовали бы трюк-другой.
Крайт также одобрил и ее злость. Злость в сравнении с отчаянием второстепенна, но Зеро подавала ее малыми дозами, которые, складываясь, обретали кумулятивный эффект.
Через какое-то время он подумал, что она может стать писательницей столетия, уж, во всяком случае, он бы точно поставил ее выше всех других.
Однако постепенно она начала выказывать недовольство тем, что сознательно закрывать глаза на зло — одна из неизменных черт человеческого характера, ее возмущала жестокость, с которой люди относились к себе подобным. Она, конечно, видела мир беспомощным, но верила, что таким он не останется.
Хуже того, она стремилась к миру, где обещания выполняются, доверие не предается, честь в почете, а смелость вдохновляет смелость. И восхищение, которое ее книга вызывала у Крайта, сошло на нет.
Стало ясно, что отчаяние, которым сквозили страницы, не было истинным, не рвалось из души. Его источником были или какие-то личные переживания, или добрый профессор литературы, убедивший ее, что именно отчаяние она должна чувствовать. А вот злость передавалась куда реальнее, но Крайту хотелось, чтобы ее было намного больше.
Обходя дом Пейкуэтт прошлым вечером, он задержался перед стеллажами с книгами в ее гостиной, но не заметил романов Тони Зеро. То есть она держала их в стенном шкафу или в коробке на чердаке, признавая тем самым, что ее опусам пока недостает убедительности и они ещё не достойны стоять на книжной полке.
И действительно «Форд» модели 1939-го года, библиотека книг других писателей, интерьер комнат предполагали, что она надеется на лучшее.
Он отнес ее книгу в ванную, бросил в унитаз. Помочился на нее. Воду сливать не стал, но опустил крышку, чтобы роман хорошенько промариновался.
Сие деяние шло вразрез с его стремлением к чистоте, но было необходимым.
Вернувшись в кровать, он обнаружил, что чай в термосе по-прежнему горячий. И печенье пришлось ему по вкусу.
Устраиваясь удобнее, чтобы поспать два-три часа, он положил «Глок» под одеяло, а мобильник зажал в кулаке.
Он знал, что проснется в той же позе, в какой и заснул, по-прежнему с мобильником в руке. Ему никогда ничего не снилось, во сне он не ворочался. Всегда спал крепко, как убитый.
Глава 45
Линда вела «Хонду», а Тим вставил штекер новой электрической бритвы в розетку прикуривателя и брился, прекрасно обходясь без зеркала.
— Терпеть этого не могу, — сказал он, закончив.
— Чего?
— Щетины. Она колется, от нее у меня зуд. Потная одежда, вонь, ощущения, будто ты в котле с тушеной капустой... это мне не мешает.
— Может быть, должно?
— Вши, треснувшие до крови губы, жара, сухая серая плесень, большущие тараканы... мне без разницы, лишь бы не было щетины.
— Большинство мужчин не признаются на первом свидании, что им нравится сухая серая плесень.
Он убрал электробритву в футляр.
— Большинство первых свиданий не затягиваются так надолго.
— Большущие тараканы?
— Едва ли ты захочешь знать подробности. И как выглядит миссис Вен-чинь?
— Миниатюрная и очень подвижная. Она тоже работала в «Сливках и сахаре», как и остальные. Обычно с ленча до вечера. Утром, когда все произошло, осталась дома.
Вен-чинь жили в небольшом домике на холмах Лагуна-Бич, прилепившемся над самым каньоном.
Вдоль дорожки, ведущей к крыльцу, росли королевские пальмы.
Дверь открыла сама Лайли, лет пятидесяти с небольшим, худенькая, с гладким лицом цвета состарившейся слоновой кости, в брюках из черного шелка и блузке того же цвета, с воротником-стойкой. Роста она была, может, в пять футов, но казалась выше.
Заговорила Лайли первой, прежде чем они успели представиться.
— Это же... Линда? Двойной эспрессо и ломтик лимона?
— Совершенно верно. Как вы это помните? Ведь прошло столько времени.
— Это была наша жизнь. Мы получали такое удовольствие, видя, что люди довольны нашими стараниями принять их как можно радушнее.
Голос у нее был на удивление мелодичный. Даже самые обычные слова звучали, как музыка.
— Вы не были нашим постоянным клиентом, — она повернулась к Тиму, — но, если бы вы изредка к нам заглядывали, я бы не забыла такого гиганта. Какой предпочитаете кофе?
— Черный, эспрессо или внутривенно.
Лайли Вен-чинь улыбнулась Линде.
— Я бы его запомнила, даже если бы он зашел к нам один раз.
— Он оставляет впечатление внезапно и бесшумно упавшего камня.
— Как точно подмечено, — кивнула Лайли.
Линда представила Тима и сразу перешла к делу:
— Миссис Вен-чинь...
— Лайли.
— Благодарю. Лайли, когда я скажу вам, почему мы здесь, надеюсь, вы не подумаете, что я сошла с ума. Большинство людей подумали бы. Я подозреваю, что кто-то пытается меня убить... потому что я пила кофе в «Сливках и сахаре».
Глаза вдовы, темные и чистые, как свежезаваренный ямайский кофе, широко не раскрылись. И она не сощурилась.
— Да. Такая возможность существует.
Лайли Вен-чинь пригласила их в гостиную с уступчатым потолком, чуть более тёмным, чем абрикосовые стены. Из окна во всю стену, обрамленного шторами цвета бронзы, открывался прекрасный вид на синеву утреннего моря, остров Каталину и небо с редкими, ещё не разогнанными ветром облаками.
Усадив Линду и Тима в кресла из черного дерева с красной обивкой сидений, с которых они могли любоваться открывающимся видом, хозяйка удалилось безо всяких объяснений. Ее ноги в шлепанцах беззвучно скользили по устилавшим пол коврам.
Из каньона, над которым завис дом, поднялся краснохвостый ястреб и расширяющимися кругами продолжил путь в небо.
Две вырезанные из камня химеры, стоявшие на тонких высоких пьедесталах, казалось, не сводили глаз с наблюдавшего за полетом ястреба Тима.
Тишина, словно камень, придавливала дом, но Тим чувствовал, что нарушить ее было бы невежливо, даже грубо.
Должно быть, кофеварка стояла наготове, так быстро Лайли вернулась с тремя чашечками двойного эспрессо на красном лакированном подносе. Поставила на столик из черного, как и кресла, дерева, с изогнутыми ножками и декоративными подкосами.
Она села спиной к окну, на луоханьский диван, с вырезанными на подлокотниках и спинке драконами, с красными, как на креслах, подушками.
Отпила из чашки, прежде чем заговорить:
— Дорогой доктор Аваркян был нашим постоянным клиентом.
— Мы несколько раз разговаривали, когда сидели за соседними столиками, — вспомнила Линда.
— Профессор Калифорнийского университета в Ирвине, — пояснила Лайли. — Часто приходил к нам. Умер молодым от сердечного приступа.
— Молодым? — переспросил Тим.
— В сорок шесть лет. Через три месяца после пожара.
— Конечно, это не старость, все так, но мужчины в таком возрасте, случается, умирают от сердечных приступов.
— Очаровательная Эвелин Накамото.
— Я и ее знала, — Линда наклонилась вперед. — У нее была художественная галерея на Лесной авеню.
— Через пять месяцев после пожара она полетела в Сиэтл. На перекрестке ее задавил автомобиль. Водитель с места происшествия скрылся.
— Но Сиэтл, — Тим взял на себя роль адвоката дьявола, исходя из того, что эти люди, если их смерти как-то связаны между собой, должны были умереть в Лагуна-Бич или поблизости.
— Если кто-то умирает вдали от дома, то создается впечатление, будто эта смерть никак не связана с другими, уже здесь, — объяснила Линда. — Именно поэтому они могли расправиться с ней в Сиэтле.
— Милая Дженни Накамото, — продолжила Лайли Вен-чинь.
— У Эвелин была дочь, они часто приходили в кофейню вместе, — добавила Линда. — Красивая девушка.
— Да, Дженни. Милая, красивая, такая умная. Училась в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Снимала маленькую квартирку над гаражом в Уэствуде. Кто-то поджидал ее в квартире, изнасиловал, когда она пришла домой. Потом убил.
— Ужасно, — Линда содрогнулась. — Я не слышала. Когда это случилось?
— Восемь месяцев тому назад, через пять месяцев после гибели ее матери в Сиэтле.
Тиму показалось, что эспрессо, отлично сваренный, вдруг стал отдавать горечью.
Поставив чашку на лакированный поднос, Лайли наклонилась вперед, положив руки на колени.
