Юрий Черняков - Чудо в перьях
Из этих размышлений меня вывел телефонный звонок, донесшийся из кабинета. Звонила Наталья.
— Где там этот? — небрежно спросила она истомленным голосом. — Его Москва вызывает. Говорят, был у тебя на концерте. Вот горе-то!
— Что, достал? — спросил я.
— Не то слово, — шумно вздохнула она. — Ты же знаешь меня. Сколько лет работаю на этой службе. И выработались определенные привычки. Сексом могу заниматься только в служебное время, на рабочем месте и со своим непосредственным начальником. Поэтому, милый, у нас с тобой ничего не получалось. И не получится, пока не возьмешь к себе хотя бы машинисткой. Ну Радимов ладно, туда-сюда. Компенсировал личным обаянием. Этот пришел — ну, думаю, мой! То, что надо. А он испугался меня, сразу в кабинете закрылся… Может, голубой? Тебе не показалось? Запрется у себя со своими гавриками, я им кофе ношу, бутерброды, и хоть бы один похлопал или ущипнул! Я ж не выдержу скоро! У меня нервы не железные. Домой идешь, мужики сразу: девушка, девушка, в ресторан зовут, цветы дарят, а у меня, веришь, уже сил никаких после такой нервотрепки…
Она заплакала.
— Ну хоть ты… Дай мне сначала какое-нибудь задание или нагоняй за испорченное письмо… Или за жидкий чай. И я твоя! Сделай, милый, Мария поймет, если узнает.
— Успокойся, — сказал я. — Что-нибудь придумаем. А твой только что отсюда пробивался с боем.
— Попали, нет? — спросила она с надеждой в голосе.
— Очень изворотливый! — сказал я. — Все-таки многолетняя практика. Но все равно — нельзя! Все-таки власть. Радимов нас распустил, а он, бедняга, расхлебывает. Мы привыкли всем Краем сидеть у Андрея Андреевича на голове, свесив ножки. А он этого не принимает. Не привык пока.
— Сама бы чем в него запустила! — с чувством сказала она. — Ну везде лезет, где его не просят! А что это, а это вам зачем… Недоел до чертиков! Хоть бы ты что придумал. Невозможно же так!
— Ладно, — сказал я. — Звони, если что.
3
В машине, пока ехал домой, предался невеселым размышлениям. С приходом Бодрова стало все портиться и разваливаться, начиная с погоды.
Я уже говорил о бракованных презервативах, поступивших в ЭПД. Ведь явный саботаж и подрыв экономики страны! На чем еще заработаешь столь необходимую при любых реформах валюту? Заведение пришлось остановить, девушек отправили в отпуск, туристы возмущаются, требуют неустойку…
У меня в филармонии тоже ничего хорошего. Сероглазка снится по ночам. Особенно ее печальный с поволокой взгляд. Стараюсь быть с ней грубым, когда ясно вижу, как навострены уши у хора с оркестром…
Но не тащить же ее в машину! С ней бы сбежать в Венецию, в отель на берегу моря, чтоб по ночам прозрачные шторы развевались от бриза, а она смутно темнела на белоснежной пятиспальной кровати…
Но пока она так смотрит — музыка во мне будет звучать. И когда она снится — просто оглушает! Вскакиваю, просыпаюсь, бегу к роялю. Могу себе позволить такое. Чтобы этого лишиться, потерять навсегда? И Сероглазку, и мою музыку?
Кстати, приехали тут из столицы психиатры, чтобы разобраться в наших аномалиях. Может, говорят, у вас тут особые магнитные поля? Третий месяц исследуют, сначала Радимова часами выслушивали, статьи Цаплина читали, теперь за всеобщей охотой на Бодрова наблюдают, что-то записывая. И, замечаю, в глазах уже появился присущий только жителям Края блеск — смесь жлобства, азарта и уверенности в завтрашнем дне, не говоря о чем-то еще, определению не подлежащем и у каждого индивидуальном.
Нет, говорят, что вы! Какие там аномалии! Вы самые нормальные люди в мире. А уж свободолюбивые — просто слов нет. К вам со всего мира должны ездить для обмена опытом.
Этот разговор происходил в буфете филармонии после концерта. Вот вы, говорят, такой беспокойный из-за своей музыки. Нельзя вам так перегружаться, нельзя постоянно сигать из кипятка ирреальности в ледяную воду кажущейся реальности и обратно, так свихнуться можно. Хорошо бы выбрать что-нибудь одно. По глазам видим, что первое вам больше по душе, хотя музыка, конечно, не отпускает.
Дома меня встретили обеспокоенные родители. Марию увезли в роддом. И тут же позвонил из столицы Радимов.
— Что с Марией? — кричит. — У меня тут Совет Федераций. Ради Бога, говори побыстрей.
— Рожать увезли, — сказал я. — Вот только что.
— Ну я как чувствовал. Сегодня будет мое интервью для Би-би-си. Постарайся не пропустить. А когда родит, позвони, хоть бы узнать кого… Мальчика бы, а? Хочешь мальчика?
— Один черт, — сказал я и положил трубку. Меня больше интересовало — от кого, а не кого.
…Так вот в чем дело! Вот почему он срывал нам своими звонками наши обоюдные оргазмы, доводя Марию до исступления! Она, видишь ли, забывала о его существовании в эту минуту, и он это остро чувствовал, лез на стену, выл, кидался на пол и сучил ножками! Из-за нее, я тут вообще ни при чем. Сколько это бывало у меня с другими, в трех метрах от него, за дверью его кабинета, ни разу ухом не повел!
А что это я так обозлился? Ревную? Кого к кому? Все свои жизни он любил одну Марию и меня немножко. И значит, будет нас, как и прежде, доставать уже из столицы нашей Родины? Что толку, что я посрывал все «жучки» и потайные микрофоны, когда существует эта телепатия-психопатия, а у меня, кстати, ни малейшего беспокойства за любимую женщину в такую минуту, а есть желание все переломать в этом чужом для меня доме, где свое — только испуганные лица моих родителей, для которых существую пока что я, один на свете, но им нужен еще внук, они его ждут, как не ждали меня, и плевать, что от чужого дяди.
…Отец ударил меня. Мать испуганно вскрикнула, но не схватила его за руку, а только прикрыла меня собой. Отец оттолкнул ее.
— Бей! — сказал я. — Ну? Что? Не можешь?
Потом сел в кресло, положил руки на подлокотники, пытаясь унять дрожь в пальцах. Отец тоже весь дрожал, даже трясся. Все пытался закурить, но спички ломались в пальцах.
— Когда мать тебя рожала, за пятьдесят верст, по морозу… И всю ночь там…
— Ладно, — сказал я. — Только не бей, а то я тоже могу… Что ты вообще знаешь, батя! Целая геологическая эпоха прошла с тех пор. Дай отдышаться… Ну не моя она! Радимов ее подарил, понимаешь?
— От него дитё! — охнула мать.
— Да не от него… Лучше бы от него, — сказал я. — Ну как вам объяснить!
— Ничего знать не желаю! — сказал отец. — Все! Слышать не хочу. Садись в машину и смотри мне! Чтоб ни сном ни духом, ты понял меня?
— Понял, отец, — сказал я.
— А то не посмотрю… Артист заделался! Поглядим, какой ты есть отец!
— Сначала поглядим, кто родился, — огрызнулся я.
И поднял телефонную трубку. Но она безмолвствовала, свидетельствуя о неуклонном продолжении реформ.
— Ладно, поехали, — сказал я. — Собирайтесь. Будем под окнами роддома сидеть, как в незапамятные времена.
4
Через несколько минут мы ехали в город. Родители сидели сзади, притихшие. Отец уже второй раз приложился к моей физиономии. Наверно, не наударялся, пока я жил у них. Или слишком доставалось от кого-то в его собственном детстве. В центре города, возле полуразвалившегося от удара подземной стихии здания мэрии, велись восстановительные работы. Работали армейские дизельные электростанции, горели прожектора, но свет едва пробивался сквозь пелену дождя. Вокруг стояли зеваки. Военные подавали свет только на восстановительные работы и в ЭПД.
Оттуда доносилась музыка и неумолчный скрип кроватей. Директор жаловался на изношенность оборудования, жаловались жильцы близлежащих домов, ибо скрип, переходящий по ночам в треск, не давал им спать, не говоря обо всем остальном. Какая-то австрийская фирма обещала поставить новые, специально разработанные кровати, но все уперлось в высокие пошлины. Ее хозяин посещал ЭПД неоднократно, бывал принят Лолитой, за его деньги уже установили в отдельных номерах видеотехнику для самых пожилых, с демонстрацией наиболее зажигательных эротических сцен и показом щадящих поз для тех, кто страдает радикулитом, артритом и геморроем. Но вот с кроватями была задержка. Эшелон стоял на границе, и его не пропускали. Единственное, что успел провезти через таможню любвеобильный австрияка, — целый чемодан предохраняющих средств, которых хватило на неделю для наиболее популярных девушек из ЭПД.
— А что там такое светится? — спросила мать.
— И скрипит, — добавил отец примиряющим тоном. — Как сосны на лесоповале. Бывало, задует с моря Лаптевых…
— Режимное предприятие, — сказал я, с трудом проезжая через толпу и объезжая колдобины. — Станки специальные, работают в три смены, поскольку стране нужна валюта.
— Ну да, — кивнул отец. — Ети их мать. Все время им чего-то надо. То лес, то металл, то олимпийские медали. Теперь деньги, значит, печатают?
