Марк Олшейкер - Охотники за умами. ФБР против серийных убийц.
Вслед за Шерлоком Холмсом я быстро осознал: чем обыденнее преступление, тем меньше в нём поведенческих улик, с которыми можно работать. При раскрытии уличного грабежа толку от меня немного. Такие преступления слишком ординарны, и подозреваемых хоть пруд пруди. Точно так же одиночный выстрел или единственный удар ножом представляют гораздо более трудный сюжет, чем труп со множественными ранениями, убийство на улице сложнее убийства в доме: одна жертва из категории повышенного риска менее информативна, чем целая серия жертв.
Прежде всего я знакомился с медицинским заключением: каков характер ран, что послужило причиной смерти, была ли жертва изнасилована и если да, то каким образом. Качество экспертизы в различных полицейских округах оказывалось далеко не равнозначным. В некоторых работу проводили судебные патологоанатомы и она оказывалась первоклассной. Например, доктор Джеймс Люк из Вашингтона всегда составлял точные и детальные протоколы, на которые мы всецело полагались. Уйдя в отставку, он стал ценнейшим консультантом в Квонтико. С другой стороны, в одном небольшом южном городке я столкнулся с ситуацией, когда коронёром был директор похоронного бюро. Все его представление о посмертной экспертизе сводилось к тому, что он появлялся на месте преступления, пихал труп ногой и веско произносил:
— А парень-то точно загнулся.
Потом я переходил к связанным с телом находкам и читал предварительный полицейский рапорт. Что видел первый прибывший на место преступления полицейский офицер? С того момента картину могли изменить — либо он сам, либо кто-нибудь другой из следственной бригады. Мне важно было увидеть все как можно ближе к тому, как это видел преступник. И отметить мельчайшие изменения. Например, если на лице жертвы находилась подушка, кто ее туда положил? Была ли она там, когда прибыл полицейский? Может быть, ее положил родственник из уважения к жертве. Или существовало другое объяснение? Затем я разглядывал фотографии и старался связать все воедино. Фотоотпечатки были не всегда удовлетворительного качества, особенно раньше, когда в большинстве управлений производили только черно-белую съемку. Поэтому кроме фотографий я запрашивал схематические рисунки с обозначением сторон горизонта и всех замеченных следов. Если детективы хотели на что-то особо обратить мое внимание, я просил писать на обороте отпечатков, чтобы при первом взгляде чужое мнение не мешало восприятию. По той же причине, если у них, среди прочих, имелся главный подозреваемый, я не хотел знать его имени либо требовал прислать в запечатанном конверте, чтобы знание не влияло на объективность анализа. Важно также было узнать, пропало ли что-нибудь у жертвы или с места преступления. Если речь шла о деньгах, дорогих или известных украшениях, мотивы кражи не вызывали сомнений. Труднее обстоялодело с другими предметами.
Когда полицейский или детектив сообщал мне, что ничего не пропало, я обычно переспрашивал:
— А откуда вы знаете? Неужели хотите сказать, что заметите, если из шкафа вашей жены или подружки стянут бюстгальтер или трусики? Да вы просто наивняк.
Изчезнуть может самая мелочовка: заколка для волос или локон, а отследить это практически невозможно. Сообщение, будто бы ничего не пропало, я не принимал во внимание. И когда мы ловили преступника и шарили у него в закромах, то находили самые удивительные «сувениры». С самого начала было ясно, что многие люди как вне, так и внутри самого Бюро не понимают, кто мы такие. С особой очевидностью я почувствовал это в 1981 году во время двухнедельных курсов при управлении полиции города Нью-Йорка, где мы с Бобом Ресслером рассказывали о проблемах раскрытия убийств. В аудитории собралось около сотни детективов — не только из города, но и со всего региона.
Однажды перед занятием по составлению психологического портрета я устанавливал в аудитории видеомагнитофон «Panasonic» с пленкой шириной три четверти дюйма. Именно такие аппараты мы использовали на лекциях в те дни. И тут ко мне подошёл бледный, с покрасневшими глазами, явно уработавшийся детектив.
— Вот эту штуку вы используете для составления портрета? — спросил он.
— Да, — не моргнув глазом, ответил я и похлопал громоздкий корпус. — Там внутри портретная машина.
— Неужели? — он скептически посмотрел на меня, как смотрят на подозреваемых опытные сыщики, но не двинулся с места.
— Дайте руку, — попросил я. — Покажу вам, как она работает.
Он неуверенно протянул руку. В аппаратах УСК с шириной пленки три четверти дюйма щель для кассеты довольно широкая. Я поместил его ладонь внутрь и повернул регуляторы. Боб Ресслер, который в той же аудитории готовил свои материалы и слышал наш разговор, поспешил мне на помощь: он решил, что детина полицейский вот-вот съездит мне по физиономии, но тот только спросил:
— И что у меня за портрет?
— Давайте дождёмся занятий, — ответил я. — Сами все поймете.
К счастью, сыщик не обиделся и, уразумев, для чего в действительности используется видеомагнитофон, не стал после лекции поджидать меня у выхода. Но суть истории такова: я всегда мечтал, чтобы наша работа выполнялась бы так же просто. Однако ни ладонь, ни другую часть тела в щель для клссеты не засунуть. Лучшие программисты пытались создать компьютерную версию происходящего в наших головах логического процесса, но не добились успеха.
Дело в том, что составление психологического портрета и анализ преступления — не механическое введение и обработка данных. Чтобы добиться успеха в нашем деле, необходимо научиться оценивать широкий спектр факторов и улик. И к тому же вжиться в образ обоих: и преступника, и жертвы. Нужно обладать способностью воспроизвести преступление в своей голове. Как можно больше узнать о жертве, чтобы понять, каким образом она могла реагировать. Поставить себя на место нападающего, угрожавшего ей револьвером, ножом, камнем или кулаком. Ощутить ее страх. Испытать боль, когда тебя насилуют, бьют или режут. Или пытают, чтобы удовлетворить извращенные сексуальные потребности. Представить, что значит кричать и понимать, что тебя никто не услышит и что твой крик не остановит преступника. Прочувствовать и переварить всё в себе. Поверьте, это нелегкая ноша, особенно когда жертва — ребёнок.
Когда, готовясь к съемкам фильма «Молчание ягнят», режиссер и вся труппа приехали в Квонтико, я провел Скотта Гленна, игравшего роль Джека Кроуфорда, к себе в кабинет. Поговаривали, что образ этого героя был навеян моей личностью. Гленн оказался общительным человеком, преисполненным чувства всеобщей справедливости и изначальной доброты людей. Я показал ему фотографии с мест преступлений, с которыми мы работали каждый день, и дал прослушать сделанную преступниками магнитную запись, свидетельствующую, как двое недавно вышедших из тюрьмы уголовников до смерти замучили в Лос-Анджелесе двух несовершеннолетних девочек. Слушая пленку, Гленн расплакался.
— Я и не представлял, что в мире бывают такие изверги, — признался он мне. Добряк и любящий отец двух дочерей, после посещения моего кабинета Гленн заявил, что больше не будет выступать против смертной казни: Квонтико навсегда изменило его точку зрения.
Но как бы ни было тяжело, мне требовалось вживаться в образ преступника: думать, как он, строить с ним планы и испытывать наслаждение в тот единственный миг, когда реализуются его уродливые фантазии и он верховодит другим человеческим существом. Нужно было целиком влезть в его шкуру. Тех мужчин, которые в фургоне замучили и убили несовершеннолетних девчонок, звали Лоуренс Биттейкер и Рой Норрис. Они даже своему фургону придумали прозвище — Мак-Убийца. Будущие подельники познакомились в Калифорнийской мужской колонии в Сан-Луис-Обиспо, где оба отбывали срок. Биттейкера посадили за нападение с применением оружия, а Норриса за изнасилование. Разговорившись и выяснив, что у обоих общие желания; помыкать и издеваться над молодыми женщинами, заключенные решили, что будут побратимами. И когда их условно освободили, перебрались в Лос-Анджелес, обосновались в мотеле и стали подыскивать подходящую жертву — девушку лет тринадцати — девятнадцати. Они уже успешно осуществили свои планы в отношении пяти девушек, когда после изнасилования очередной жертве удалось ускользнуть и она сообщила о преступлении.
Норрис, менее решительный и самостоятельный из двоих, сам сдался полиции и, расколовшись в обмен на обещание ходатайствовать перед судом о смягчении приговора, назвал своего более агрессивного и садистски настроенного сообщника. Приведенный случай — не только душераздирающая трагедия, в результате которой, по собственному признанию Норриса, «ради забавы» унижены, физически измучены и лишены жизни едва вступившие во взрослый мир женщины. Он показателен с точки зрения динамики поведения двух одновременно участвующих в совершении преступления сообщников. Как правило, один из них подавляет другого, более пассивного и податливого партнера. В то же время один из двоих более организован, чем другой. Серийные убийцы — люди вообще неполноценные, а те, которые для осуществления своих гнусных планов нуждаются в сообщнике, неполноценны вдвойне.
