Роберт Кормер - Исчезновение
- Вкусная еда - страшная месть, - сказала Роз.
Наконец, когда, скрестив ноги, я сидел на полу, а Роз, сутулясь на кушетке, дожевывала последние остатки пиццы, она начала говорить.
- Проблема с детьми. Это так просто и легко, и так сложно и тяжело. Я хочу детей, а Гарри – нет, - она вздохнула и стерла со щеки остатки томатного соуса, а затем, глядя на меня, нахмурилась, сделав мрачное лицо. – Я не просто хочу детей, Пол, они нужны мне. Не надо полный дом детей, одного для начала. Но он не хочет и слышать, говорит, что не хочет, чтобы дети вошли в этот ужасный мир. Глупости, говорю я. И у нас борьба. Мы спорим. Я пытаюсь соблазнить его. Он холодеет, и это разрушило нашу сексуальную жизнь. Черт, это разрушило всю нашу жизнь.
- Возможно, со временем все изменится, - сказал я. - Тоска по бессмертию. По истинному бессмертию, Роз. Ребенок – он для того, чтобы нести в будущее твою кровь, твои гены… возможно, он сумеет это понять...
Не стоит заключать пари, - сказала она. - Когда с кем-то долго живешь, то познаешь его до конца. Я знаю Гарри. И это доводит до отчаяния, до полного уныния. Он никогда не изменится.
Она несчастно откинула прядь волос со лба. Морщинками на ее лбу было выписано горе.
- Во всем остальном он любезен и внимателен, он - любящий и заботливый муж. И, послушай, я, конечно же, не совершенство. Я продолжаю толстеть. У меня не легкий характер. Я отнюдь не совершенная жена и соседка по комнате…
- Ты совершенна в моих книгах, - сказал я.
- Да, нет же, - возразила она, ее голос стал острее, что еще больше утяжелило мою печаль. – Вообще-то, если подумать о детях, то здесь есть доля иронии… и патетики…
Мое сердце дрогнуло. И на то были какие-то причины. В ее словах было нечто тревожащее меня.
Подо мною содрогнулся пол. Как обычно, пожилая пара этажом ниже вывернула до отказа регулятор громкости телевизора, время от времени гром литавр заглушал оркестр. Приглушенный смех просачивался через тонкий пол.
Мне показалось, что у меня дежавю, будто бы раньше мы уже об этом говорили, также сидя в тех же позах, она - на кушетке, а я - на полу. И я уже почти знал то, что она скажет дальше, но не до конца осознавая это.
- Ты помнишь, когда я получила Медаль? Это было лето между вторым и третьим курсом университета? В то лето я не приезжала домой? Я поехала в штат Мэн, как младший адвокат в летний лагерь для девушек? Помнишь?
- Да, но как-то неопределенно. В то лето я начал писать «Ушибы в Раю», тогда реальный мир Френчтауна и всей нашей семьи отступил на задний план.
- Наверное, ты не помнишь, что той весной я не приехала даже на пасху, иначе Ма и Па обязательно позвали бы тебя на праздник. К тому же, в тот год она была очень рано…
Я не сказал ничего. Я смотрел куда-то мимо нее, рассматривая вылинявшие цветы на обоях, ожидая того, что она рано или поздно собиралась мне сказать.
- Что бы тогда ни было - я забеременела. Это было сумасбродство, – в ее голосе проступил оттенок страха, будто она говорила не о себе, а о ком-то еще. – Как-то раз моя драгоценная девственность, которую я так берегла, наконец, закончилась. Я долго сопротивлялась парням, которые ко мне приставали, и даже как-то воспользовалась приемами дзюдо, которым занималась в детстве. Я била по рукам, лапающим меня во время танцев на вечеринках. Но мимолетные дешевые чувства – это одно, с этим я справлялась. Что оказалось мне не под силу, так это противостоять одному великолепному красавцу из Бостонского Колледжа. Трудно было справиться с этим зрелым и ярким «Весь Этот Мир - Мой». Я была пленена им. Он вскружил мне голову. Я перестала замечать остальных. Он был звездою баскетбола. Шесть и три [6 футов и 3 дюйма (примерно 189 см.)]. Кажется, я доставала затылком лишь до его соска…
Она смотрела прямо мне в глаза:
- Это тебя оскорбляет, Пол? Ты разочарован своей младшей сестрой? Теперь не будешь любить меня как прежде?
- Не смеши меня, - сказал я.
- Но ты выглядишь… как-то грустно.
- Грустно, потому что тогда я не осознал, что с тобой произошло. Меня иногда пугало, когда я думал о том, как семья может быть близка, и как порою далека. У каждого друг от друга могут быть тайны.
А как моя глубокая и темная тайна?
- Ладно, самое удивительное в том, Пол, что я хранила эту тайну все эти годы. Никто об этом не знал, и никто не знает об этом даже теперь, ни дома, здесь во Френчтауне – никто, кроме двух моих лучших школьных подруг. Я бы без них пропала…
- А что тот парень?
- Он об этом так и не узнал. Я никогда ему этого не говорила. Когда через три месяца у меня уже не было сомнений, то он уже был занят другой. А что я? Я была рада, что его больше со мной нет. Пяти, шести недель рвоты каждое утро в туалете общежития было вполне достаточно, чтобы сказать этому роману «прощай, моя любовь»…
- И что же ты сделала? – спросил я, уже зная ответ.
- Я могла забеременеть, но это не значило, что я не была все той еще хорошей католической девушкой. Я знала, что мне нужен был тот ребенок. О, конечно, хорошо известны истории о тайных абортах, производимых на Юге Бостона – это не для каждого фильма ужасов. Но я не смогла бы заплатить такую цену. Даже и минуты я не думала об аборте. Лишить жизни ребенка, который вырос в тебе? Для меня это… вообще…
- И так ты родила.
Исчезатель. Здесь где-то в этом мире, на сей раз это он.
- Это было нелегко, - сказала она, выпуская воздух из уголков рта, внезапно став при этом маленькой девочкой. – С этим что-то нужно было делать. Моя соседка по комнате, девушка по имени Нетти, и моя лучшая подруга Энни, в колледже. Я не знаю, что бы без них я делала. И монахиня. Сестра Анунсиата. Золотое сердце. Не то, чтобы персик, чтобы поднять брови от потрясения. Но она была чудом – маленькая, сложением похожая на пожарный гидрант. Она заботилась обо всем, даже обо мне…
Бесконечные, непрерывные повторы все тех же фраз. Поток жизни и переживаний. Я подумал о Розане и о ее поездке в Канаду, когда она родила мертвого ребенка в маленьком селе. А теперь другое время и место. И еще один младенец, пришедший в мир. Мой исчезатель.
- И вот тем летом я поехала в штат Мэн, но не в лагерь и не как адвокат. Я прибыла в женский монастырь Сестер Милосердия, давших обет молчания. Посылала домой открытки…
Я набрала лишний вес, что было невероятно. Не думала, что когда-нибудь снова похудею. Возможно, у меня до сих пор остатки лишнего веса, это как кара о содеянном. Ребенок появился в конце августа. Неделей раньше, чем положено, за что я благодарна Господу. В сентябре я смогла вернуться к занятьям, после короткого визита домой. Ирония в том, что Ма и Па думали, что я выглядела потрясающе. Они всегда измеряли здоровье запасом веса. В свое время толстые младенцы были верхом достижения. Вот я и была толстой и здоровой дочерью.
Мне было нелегко не задать тот самый вопрос, который возник у меня с самого начала ее рассказа, но я продолжал молчать, я ждал, что она все расскажет сама, выдержки и терпения мне хватало всегда.
- Что же тот ребенок, Пол, то я его потеряла…
- Потеряла? – ее ребенок не выжил? Он умер где-то в стенах монастыря в штате Мэн?
- Он потерян для меня, Пол…
- Он жив?
- Да, хотя больше я его не видела. И это так ужасно. Никогда прежде я об это ни с кем не говорила, даже с Нетти и Энни. Когда я вернулась, то медаль, которую я получила, отодвинула в сторону все остальное. Нетти полюбила парня из Харвуда, и мы уже редко виделись после того. Мы уже жили в разных комнатах, и у нас были разные соседи. Энни занялась изобразительным искусством и следующие два семестра уже училась во Флоренции.
Какое-то время мы сидели молча.
- Такая ужасная тайна, - она подняла лицо на потолок, вытянула руки над головой и свободно вздохнула. – Я – свободна, впервые за все эти годы. Я никому еще этого не говорила, Пол. Это – как исповедь, как вдвоем с врачом за сто долларов. Внезапно я почувствовала себя лучше. Все тот еще избыток веса, но уже легче, будто я похудела на пятьдесят фунтов, - она смотрела прямо мне в лицо обеспокоено и вместе с тем нежно. – Спасибо, Пол. Мне так не хотелось обременять тебя, но все равно спасибо.
Среди ночи, я лежал с открытыми глазами. Я не мог спать, размышляя о ее сыне: сколько ему сейчас? Двенадцать, тринадцать? Так или иначе, я знал, что это был его зов. Я слышал приглушенные шаги и шорох линолеума на кухне и видел ее очертания в белом фланелевом халате в дверях. Она подошла ко мне и стала на колени перед моей кроватью. В тусклом свете луны, заливающим комнату, я увидел ее блестящие от слез щеки. Она плакала.
- Я отдала его, Пол. Это единственный ребенок, который вероятно у меня когда-либо будет.
Я подтянул ее к себе и положил руки ей на плечи. Она тихо рыдала, тяжело засасывая воздух, когда ее лицо утонуло в моей груди.
