Сергей Анисимов - Кома
Упавший начал хрипеть, закатывая глаза. Капитан 1-го ранга в отставке Алексей Вдовый, сдвигаясь приставным шагом вбок, по дуге, оттащил закатывающуюся теперь уже в нормальных, со слезами рыданиях жену себе за спину, и подошёл на метр ближе.
– Допросить думал, – признался он. – Но ему уже не до того было. С минуту покатался по полу, и умер. Рычал перед смертью.
– Рычал?
– Да. Такое бывает, когда в верхнюю часть живота ранят. Я видел. Потом или сознание теряешь, или сразу – всё. Целиться по ногам уж некогда было, да и в живых я бы его не оставил, после всего, но допросить… Жалко, что я так метко попал. Из ТТ его чуть не насквозь должно было пробить, сейчас таких пистолетов почти нет.
Оба посмотрели на пятна на стене, – эксперт выковыривал пули из-под обоев.
– 50 с лишним лет назад мне пришлось бросить в бою своих, – негромко сказал дед. – Так получилось. Я был ни в чём не виноват, у меня сидел крупный осколок в ноге, и был перебит правый локоть. Кому-то надо было оставаться прикрывать, но… Это были два брата. Они не оставили друг друга. Меня вытащили, потом сумели эвакуировать в Союз. Дали звёздочку на погоны, дали ордена – и корейский, и наш. Задача тогда была важнее всего, кто-то из нас должен был дойти в любом случае. Но я не забыл… Знаешь, -дед серьёзно посмотрел на молчащего Николая, – Последние полвека я живу и за них тоже. Помни это, пожалуйста. Считай, что это возможность… Ну… shy;он посмотрел в пол. – Ребят это не вернёт, но мне, во всяком случае, легче стало. Хоть чуточку.
Баба Наташа пришла с кухни, принесла поднос с дымящейся чашкой и наполовину пустой упаковкой валидола, подала. Двигалась она ровно, с поднятой головой, но невидимо глядя при этом в пространство перед собой. Только вчера она рассказывала Николаю, вынужденная дедом, как убила человека. Защищая себя и её, он стрелял при ней в середине 50-х, в таких же живых людей, считающих себя выше других. Но это было слишком давно. И даже тогда он промахивался. Но до чего же хорошо, что он не промахнулся сейчас!
Николай догнал Наталью Евгеньевну, ухватил за плечи, как вчера. Повёл, усадил, сбегал на кухню за давно кипящем чайником, плеснул в чистую кружку – вперемешку с заваркой, принёс. Он начал говорить, и говорил не останавливаясь, вычерпывая из своих натренированных годами учёбы извилин страницы всех руководств по боевым постстрессовым состояниям, которые читал, всех случаи, которые видел сам. И там, – в старательно вытесняемых из памяти стреляющих горах Чечни, и по больницам, травмопупктам, реабилитационным центрам, куда его забрасывало учебной программой все эти годы. Три минуты, четыре. Баба Наташа подняла глаза.
– Аскольдик… – сказала она. – Что же им от тебя надо было, а?
Это были не те слова, которые Николай хотел услышать сейчас. Он продолжил говорить, касаясь старой женщины руками, то с одной стороны, то с другой. Если бы он сам знал ответ…
Был такой старый анекдот про зайца, которому охотник сначала отстрелил задние лапы, потом передние. Заяц начал прыгать на ушах, и обалдевший охотник отстрелил ему уши. Он начал подтягиваться на зубах, и подбежавший охотник, протирая глаза, уже в упор отстрелил ему и зубы. Заяц повернулся к охотнику и возмущённо спросил: «Ну фто, ну фто ты ко мне привязался?». Именно такой вопрос Николай задавал сам себе, машинально занимаясь необходимыми медицинскими и человеческими делами в пропахшей кислым пороховым запахом квартире Вдовых. Просидел он у них до половины второго ночи, под конец уже спотыкаясь от беспрерывных хождений по комнатам. Если это действительно была какая-то неклассическая, но всё же охота за ним, – как говорили за себя некоторые добавленную в и так уже переусложнённую вводную детали, – то он, похоже, упустил шанс уйти из засвеченной квартиры без шума. Лучше всего было уйти немедленно после выяснения важнейших пунктов произошедшего, когда дождавшиеся «труповозку» кадавры ещё не получили свою вполне возможную замену. Но, – тогда это было невозможным, поэтому теперь приходилось рисковать, выходя из дома глухой ночью с риском получить ответную пулю уже в подъезде. Про пистолет в мемуаре Жукова дед Лёша напоминать даже не стал. Хотя его предложение оставалось в силе, но Николай логично предположил, что существует риск нарваться не только на непонятных бандюков, воспылавших интересом к никому нафиг не нужному молодому доктору, но и на кого-то, оставленного у подъезда следователем.
Кому он нужен? Зачем? Об этом Николай думал непрерывно, шагая по скупо освещённым стылым улицам, которые сами собой вызывали ассоциации с гриппом. Окна светились весьма нечасто – у города впереди был ещё один рабочий день. Домой ему не хотелось идти никак: если за ним приходили аж к другу давно умершего деда, значит следили по крайней мере последний день. А значит – знали и его настоящий адрес. Странно тогда, что его не перехватили, когда он выбегал из собственной квартиры – но это, возможно, произошло как раз в ту временную лакуну, когда двое пришедших за ним на Посадскую были уже трупами, но об этом ещё не знал никто лишний. Приехали ли они на машине? На выходе из подъезда Вдовых Николай внимательно осмотрелся, но к «нормальным» машинам соседей он раньше не приглядывался, да и наверняка этот вопрос задали себе и сами милиционеры: всё же они понимали в расследовании убийств и грабежей гораздо больше его.
В новом витке ситуации Николай видел теперь интересное и сложное перераспределение долей печального и страшного. Страшным было то, что неизвестные люди, с понятными конкретными тактическими, но совершенно неясными оперативными целями пришли убить близких ему людей – причём даже стоящих в стороне, не связанных с ним родственными узами. Кто будет следующими: родители, сестра? Николай не собирался отходить от своей объявленной деду Лёше программы – работать на отделении как ни в чём не бывало. Позицию «бесплатного» интерна на кафедре, добытую чудом, терять было нельзя, чего бы это не стоило. Даже если он не сможет работать с прежней эффективностью, рожей на отделении надо было торговать до последнего вздоха. Или тогда уж сразу забирать документы и идти туда, куда идут остальные молодые врачи: в третьеразрядные фармацевтические офисы, в сельские больницы, в войска. Везде люди живут.
Печальным было то, что помощи или даже сочувствия ждать было не от кого. Половина людей, которым Николай попробовал бы рассказать о происходящем сразу перевела бы его про себя в категорию людей с «поехавшей крышей». Родители – да, поверили бы, – в этом он не сомневался. Посочувствовали бы, если выражаться мягко, а скорее всего -здорово бы напугались, как был сейчас напуган он сам. Нашли бы жильё хотя бы теоретически вдали от опасностей, у таких дальних знакомых, до которых не докопаться, если не спрашивать конкретно и уже у них самих (как это может произойти, Николай тоже себе представил, и содрогнулся). Искренне начали бы его убеждать, что главное пережить то, что происходит сейчас, а с работой разобраться потом – они помогут… Отец поднял бы какие-то дальние и непрямые связи в часто меняющемся милицейском генералитете города, – что-то там у него такое было. Выход ли это? Нет. Тогда что выход?
В кармане у Николая лежала тысяча с лишним рублей – между прочим, больше двух «минимальных размеров оплаты труда» на текущий момент. Народные избранники по какой-то причине полагают, что этого достаточно, чтобы прожить, соответственно, больше двух месяцев. Учитывая, что кормить его никто это время не обещал, а домой идти было нельзя, ситуация была интересной и в этом аспекте тоже. В поведенческой физиологии есть такое понятие – «fear conditioning». В норме его применяют к мышам или, чаще, к крысам, которых вводят в состояние хронического стресса: скажем, регулярно и несильно стучат по лапкам. Условно говоря, им можно непрерывно крутить «Том и Джерри», и смотреть, что получится. Если сейчас кто-то пытается произвести подобный опыт над ним, а то и над всем отделением вместе взятым (это если не забывать о Даше и сорока умерших по разным причинам больных в виде антуража), то ему/им сейчас может быть весьма интересно, – что докторишка Ляхин сделает дальше.
Николай остановился посреди тротуара, оборвав цепочку отражающихся от холодных стен шагов, и посмотрел в чёрное небо. Месяц распахнул вокруг себя просвет в облаках, и на нём сияющими капельками высветилось «гало» – отстоящее от него световое кольцо. То ли завтра, то ли уже сейчас погода начнёт портиться. Идти домой было нельзя, к сестре и вообще к имеющимся родственникам – соответственно, тоже. Больше идти было не к кому. Как бы.
– Артём, – сказал Николай в трубку телефона-автомата, обжегшую его щёку почти ледяным прикосновением промёрзшей пластмассы. – Это я, Ляхин. Извини, что так поздно.
– Да, – отозвались из мембраны после паузы. – Слушаю.
– У тебя есть что-нибудь новое?
