Сара Дюнан - На грани
— Что ж, она совершенно права, ты так не считаешь?
— М-м... Знаешь, мы однажды видели ежа. На дороге. Когда из кино возвращались. Он спрятался под машину. Мы дали ему кошачьей еды.
— Ну и как ему? Понравилось? Она пожала плечами.
— Да не знаю я! Он так и не вылез. Мы подпихнули ему миску под машину. Утром она была пустой.
— Может быть, это съела кошка?
— Может быть.
Тьма вокруг нас посветлела, размылась. Кошмары Стивена Кинга вытеснились образами Беатрикс Поттер. Я бросила взгляд на девочку. Более подходящего времени не придумать.
— Приятно было вечером поговорить с мамой? Она не проронила ни слова, но еле заметно кивнула.
— Ты ведь не беспокоилась о ней, правда? Она ответила не сразу.
— Нет. А вы вот — беспокоились. Я засмеялась.
— О, ты так решила, потому что мы на тебя накинулись, да?
Она передернула плечами.
— Знаешь, мне кажется, Пол просто хотел сам с ней поговорить. Поэтому он так на тебя и рассердился.
— Она просила передать ему горячий привет. Она о нем не забыла.
— Не забыла. А обо мне она что-нибудь сказала?
— Сказала: «Как хорошо!»
— Что «хорошо»?
— Я сказала ей, что ты приехала, и она сказала: «Как хорошо!»
— И больше ничего-ничего не сказала? По-видимому, я не смогла скрыть своего возмущения, потому что Лили вдруг сжала мой локоть,
— Она сказала это очень громко. Как будто она на самом деле очень рада.
Я улыбнулась и ответила на ее пожатие. Пол ошибся. Лили действительно говорила с матерью. Это не было детской фантазией. Мы посидели еще немного, со всех сторон окруженные ночной тьмой. Я представила себе костер в ночи и целую армию маленьких мохнатых зверьков, с любопытством глядящих на него из темноты. Быть может, мы рассказываем детям сказки перед сном, чтобы отогнать от себя ночные страхи?
— Она странно говорила, — наконец пробормотала девочка.
— Странно? А чем странно?
— Не знаю. — Она слегка передернула плечами. — Когда она сказала «до свидания», голос у нее был такой... печальный, словно она не хочет класть трубку. Я даже заплакала. Я хотела еще что-нибудь сказать, но ее уже не было на проводе. А потом Пол стал орать мне в ухо, и вы оба примчались, и я испугалась.
Я почувствовала, как внутри у меня что-то екнуло, словно в животе разверзлась черная дыра, которая сейчас поглотит меня. Почему это сердечная боль всегда так отдается в животе?
— О, Лили, — сказала я, крепко обняв девочку, — дорогая моя! Просто она, наверное, очень огорчилась, что не смогла сесть на самолет.
В полумгле я увидела, как она крепко зажмурилась, чтобы не заплакать. Она так делала всегда, с раннего детства, когда еще училась ходить и все время падала.
— По-моему, нехорошо было Полу так на меня кричать.
— О, он не нарочно! Ты же знаешь Пола. — Я помолчала. — А она слышала его крики? Ты еще говорила с ней, когда он подключился?
— Не знаю. Наверное, нет.
— А она знает, что у тебя все в порядке? То есть она спросила об этом у тебя?
—Да.
— И что ты ей сказала?
— Сказала, что все чудно.
Чудно. Это было словечко Лили на все случаи жизни. Чудная погода, чудная жизнь, чудная школа, все чудно. В свое время наши с ней телефонные разговоры нередко исчерпывались этим кратким словом. Я так привыкла к нему, что даже попыталась как-то применить его в деловом разговоре. Все сошло отлично. Чудно сошло. Не то что сейчас.
— Я рассказала ей, что ты мне утку выиграла, — добавила она, видимо полагая, что это меня взбодрит.
— Не я же выиграла! Выиграла ты!
— Да, но ты помогала мне держать сетку.
— А насчет панды ты сказала? Она кивнула.
— Вот, наверное, поэтому голос ее и был таким печальным. Она услышала обо всем этом и пожалела, что не была с нами, не веселилась, как мы.
— Да. — Она взвесила сказанное. — Наверное, ей этого хотелось. Что ж она не приезжает домой?
— О, она приедет, дорогая, обязательно приедет.
Мы еще посидели немного. Она высвободилась из моих объятий, и теперь я не могла сказать, что она чувствует. Я внезапно забеспокоилась, не делаю ли какой-то ошибки.
— А когда твоя мама умерла — я хочу сказать, в детстве, когда ты была маленькой, — заговорила наконец Лили, по-прежнему не глядя мне в глаза, а уставясь на ступени лестницы, — тогда ты скучала по ней?
Скучала ли я? Я вновь перенеслась в родительскую спальню: вот я стою там, глядя на то место на кровати, где обычно спала мама, и покрывало там такое гладкое, блестящее, как море в штиль, и на секунду я опять почувствовала разверзшуюся внутри меня дыру.
— Да, — ответила я. — Я очень по ней скучала. Но твоя мама, Лили, не умрет. Она просто немного задерживается.
Мы еще посидели с ней. Все слова, что приходили мне на ум, казались фальшивыми и ненужными. Я чувствовала, как подрагивает в моей руке ее ручка. Помоги ей, Стелла. Придумай, как это сделать.
— Хочешь, остаток ночи будем спать вместе? — спросила я, крепче прижав ее к себе. Может, это поможет заснуть?
Я не ожидала, что она согласится, но она согласилась, и, сгребя ее в охапку, я понесла ее наверх по лестнице.
Отсутствие — Воскресенье, утром
В середине ночи он отпер дверь ее комнаты.
Она лежала в постели, приобняв рукой лошадку. Она не спала.
После его ухода она долго вспоминала и проигрывала их беседу — так влюбленный ищет тайные смыслы в словах, сказанных при первой встрече. Не помогло. Чем больше времени проводила она в его обществе, тем большую зыбкость и неустойчивость чувствовала. Чем меньше он говорил, тем подозрительнее она становилась, и с каждым новым его признанием она все меньше верила ему. Впрочем, женщина действительно была. Это подтверждали снимки. И между ними существовали какие-то отношения, это было совершенно ясно, хотя отношения вовсе не те, о которых он говорил. Старомодное ухаживание, счастливое супружество, печальная кончина — в наши дни даже романы и то не так слащавы. А если это было правдой, зачем так долго уверять ее в этом? Здесь и заключалась странность. Все произошедшее — ее умыкание, плен, его гостеприимство — говорило ей об одержимости, но кем? Ею или умершей? Для чего она ему понадобилась — в качестве замены или просто как свидетель? Могло показаться, что ему надо уверить ее в чем-то, чтобы увериться самому. И она подозревала даже, что в известном смысле он не слишком ею интересуется, глядя не на нее, а скорее сквозь. Может ли это означать, что он собирается сдержать слово и отпустить ее? И сдержит ли свое слово она — подождет ли покорно, пока он ее отпустит? Ответы на оба вопроса казались очевидными.
Но, так или иначе, спать сегодня ей не придется. Еда сделала свое дело, преобразовав дневную потерянность в беспокойство и энергию. Она еще и еще раз обежала комнату в поисках чего-то, что могла пропустить. Исчерпав таким образом все возможности спальни и ванной, она погасила свет и забралась в постель, где, глядя на потолок, мысленно обследовала уже весь дом, пробуя окна и двери, дергая замки, и наконец выбиралась на свободу, пока воображаемый он спал над своими пузырьками с проявителем.
Мысленно она все возвращалась в ту темную комнату. Если он проводил в ней столько времени, может быть, и сейчас он там? Глубина его одержимости и запах, исходивший от его одежды, позволяли предположить, что в это помещение его тянуло постоянно. Но когда-то далее и ему требуется сон — если не там, то где-нибудь рядом, чтобы услышать, не забеспокоится ли она среди ночи. Тот факт, что он не услышал, как в первую ночь она билась в дверь, еще не означает, что он вообще не способен это услышать, скорее доказывает лишь то, что он предпочел не слышать этого. Почему-то ей важно было знать, где он находится. Мысленно представлять его местонахождение так же точно, как он представлял, где находится она.
Поэтому, когда среди ночи, в самую глухую ее пору, она вдруг услышала, как в замок вставляется ключ, она перепугалась тем сильнее, поняв, что опять не слыхала его шагов. Неужели этот человек действительно умеет красться бесшумно или же он все время стоял под дверью, выжидал, отмечая ход ее мысли, вместе с ней проделывая тайный ее путь к свободе? Замок щелкнул, и тело ее охватил страх, в голову бросилась кровь, живот сжало спазмой. Пальцы ее под периной ухватили за шею лошадку. Она примерялась то так, то эдак — то прицеливаясь ударить острыми выступами фигурки, ее ногами, то сжимая голову лошади как рукоятку дубины. Да, последнее вернее. Ей даже удалось унять дрожь.
Тишина. И потом легкий шорох, как будто из замка вынули ключ. Она лежала, замерев, в ожидании того, как увидит движение дверной ручки. Что произойдет после? Если он планирует секс, то он подготовился. Мог бы так не трудиться. Мужчина, подмешивающий что-то в кофе, наверняка имеет в запасе еще пару-другую снадобий, которые хорошо идут с красным вином и анчоусами. Однако она не спит и в полном сознании. Готов ли он к драке? Неужели ему это требуется? Со всеми своими рассказами о любви, зародившейся среди английских глаголов, он производил впечатление человека сентиментального и не способного на насилие. Но что она понимает? Ведь это первый ее уик-энд с психопатом.
