Лорен Бьюкес - Зоосити
— Пошли на выход. Разрешаю даже немножко побить меня.
— Это что-то новенькое! Где ты научилась таким извращениям? За решеткой? — Джо послушно плетется за мной к выходу. Надеюсь, Ро его не до смерти изобьет.
У самых дверей я что есть силы толкаю его в грудь и ору что есть мочи:
— Я сказала, оставь меня в покое, козел!
Затем я, чуть спотыкаясь, вылетаю на улицу.
Джо с ошеломленным видом хватает меня за руку:
— Эй, ты чего?
— Заруби себе на носу, Джованни! Между нами все кончено! — Пожалуй, я немного переигрываю, но джин ударяет мне в голову. — Между нами никогда ничего не было! И хватит за мной ходить, меня от тебя тошнит!
— Вот как? — спрашивает Джо, понемногу втягиваясь в игру. — Ладно… а как же ребенок?
— Он не от тебя! — импровизирую я.
— Сука! — Он заносит руку, притворяясь, будто хочет влепить мне затрещину, но его руку перехватывают еще наверху; она зажата в кулаке размером с его голову.
— Друг мой, твои вечерние развлечения закончились раньше времени, — говорит человек, которому принадлежит кулак. — Вали отсюда! — Роналдо выкручивает Джо руку; тому приходится согнуться.
— Ой! — кряхтит Джо. — Это не то, что ты думаешь!
— Вот именно, з-зануда! — говорю я. Язык у меня заплетается. — Между нами все кончено! Оставь меня в покое!
— Ты слышал, что сказала дама. Все свои вещи оттуда забрал? — Роналдо продолжает выкручивать Джо руку, пока Джо не падает на колени. Он с трудом кивает. — Тогда желаю приятно провести вечер, — отвечает Роналдо, выпуская его руку. Джо с трудом поднимается на ноги. — И чтобы я вас здесь некоторое время не видел!
— Ну ты даешь! — Джо награждает меня таким мерзким взглядом, что покраснела бы даже сточная канава. — Надеюсь, ты довольна! — Он уходит, потирая запястье и тихо ругаясь.
— Спасибо. Вы даже не представляете…
— А ты… — Роналдо крепко хватает меня за руку и понижает голос: — Ты тоже держись отсюда подальше! Не знаю, в какие игры ты играешь, но я в них не участвую!
— Ладно, извини… — бормочу я и решаю раскрыть карты. — Вообще-то я пыталась привлечь твое внимание. Я знаю, что ты помог Сонг Радебе и…
— Видишь, до чего меня это довело? — перебивает он, снимая темные очки и наклоняясь, чтобы я хорошенько разглядела его лицо. Кто-то жестоко избил его. Лицо распухло, под правым глазом здоровенный синяк. На тыльной стороне запястья ожоги от сигарет. Скорее всего, и загипсованные пальцы — не последствие неудачного выступления на ринге.
— Мне нужно знать, где она.
Роналдо заламывает мне руку за спину и ведет за угол.
— Им я не сказал, — говорит он. — С какой стати вываливать тебе?
— С такой, что я хочу ей помочь.
— Я тебе не верю. Похоже, ты и сама себе не веришь!
— Хотя бы скажи, кто такие «они».
— Как вы мне надоели, зоо проклятые!
— Погоди, хочешь сказать, к тебе приходили Марабу и Мальтиец?!
— Я хочу сказать, уходи и больше не возвращайся. — Роналдо толкает меня так сильно, что я подворачиваю ногу; у меня отлетает каблук. Он поворачивается и возвращается к главному входу. В клубе гремит музыка, там светло. А я стою под фонарем. Пришлось поплатиться туфлей — и своим достоинством. Ленивец разевает пасть и громко вздыхает. Он как будто злорадствует. Будь он человеком, он бы сейчас прошипел: «А что я тебе говорил?»
— Даже не начинай, — говорю я, беря мятную пастилку.
Глава 22
— Мы больше не можем, как раньше, — говорит Бенуа, выпрастывая мою руку из скомканных простыней. Он поворачивает ее ладонью вверх и нежно целует каждый палец в отдельности.
— Глупости! Какая твоей жене разница — разом больше, разом меньше? Она ведь получит тебя на весь остаток дней. Или до тех пор, пока вы с ней не разведетесь из-за какого-нибудь пустяка, например из-за того, что ты выдавливаешь пасту сверху тюбика. А может, вы вдруг поймете, что после пяти лет разлуки вам совсем не о чем разговаривать.
— Для жены разницы, может, и нет, а для меня есть.
— Что ж, ты тоже останешься сам с собой до конца твоих дней. — Я перекатываюсь на бок и охватываю его ногами. — Ну и как, сумеешь примириться?
— Отстань, девушка!
— Ты ведь это несерьезно. — Я опускаю голову, собираясь его поцеловать, упираюсь ему в грудь и в гладкий омертвевший рубец, который стал совершенно нечувствительным.
— Мне нужно привыкнуть… Восстановиться… Разве я не заслужил? — Он хватает меня за запястья, как будто собирается со мной бороться. Правда, таких намерений у него нет.
— Сейчас покажу, чего ты заслужил, — обещаю я, склоняясь к нему.
Потом я сижу на краю кровати, поджав под себя ногу, и сражаюсь с дешевой пластмассовой зажигалкой, которую украла у Роналдо. Она щелкает, как револьвер в русской рулетке.
— Ты уже знаешь, где они?
— В Бурунди. Их лагерь называется Бвагириза, он на востоке, в Руйиджи. Говорят, там спокойно, нет боевых действий. Беженцев переводят в крупные лагеря… По-моему, так лучше.
— И все-таки лагерь беженцев — не курорт.
— Да, верно, аквапарк не работает… — улыбается Бенуа. Правда, его улыбка такая же фальшивая, как дизайнерские лейблы на подделке с рынка.
— Автомат по производству сладкой ваты сломался. Шарики улетели. Повстанцы, уходя, забрали с собой все мягкие игрушки. Ты уже говорил с женой?
— На весь лагерь всего один сотовый телефон.
— Значит, ты так и не знаешь точно, там они или нет. — У меня еще теплится искра надежды, но такая слабая, что от нее даже сигарету не раскурить. Черт! Щелк-щелк…
— Сотрудник гуманитарной миссии ООН прислал мне скан ее удостоверения личности.
— Возможно, оно украдено. Кто-нибудь назвался ее именем. В лагерях беженцев, которыми занимаются англичане, делают генетический анализ, чтобы убедиться, что ты — тот, за кого себя выдаешь. Ты не просил сделать ей анализ ДНК? Есть у них ее медицинская карта, снимок челюсти? — Щелк… Щелк!
— Знаешь, и мне сейчас непросто, — говорит он.
— Ах, Бенуа, ты меня достал! — отвечаю я, щелкая-щелкая-щелкая зажигалкой.
— Рад, что ты так быстро нашла мне замену.
— И твой шпион, Д’Найс, свинья такая, меня тоже достал! — Щелк… Щелк… Щелк!
— Хорошо, Зинзи. Как хочешь.
Я швыряю поганую зажигалку о поганую стену. И немедленно жалею об этом. Теперь придется спускаться вниз по поганой лестнице и покупать другую поганую зажигалку в поганом торговом центре, который, скорее всего, окажется закрыт в такое поганое время! На ощупь подхожу к стене и поднимаю зажигалку. Пластмассовый кончик сломан. Совсем хорошо!
— Бенуа, ты утратил право обсуждать мою личную жизнь. Какое тебе дело до того, что происходит между мной и Джованни?
— А я не знал, что когда-то имел такое право. — Он смотрит на меня, как будто плохой парень — это я. — Хочешь посмотреть их фотографии?
— Зачем мне смотреть фотографии людей, ради которых ты меня бросаешь?
— Затем, что мне хочется показать их тебе.
— Неужели? Подумать только!
Он уходит в свою комнату наверху и через десять минут возвращается. Пока его нет, я успеваю разжиться коробком спичек у соседки, которая поднимается по лестнице с ведром воды на голове.
Вернувшись, Бенуа молча вынимает у меня изо рта сигарету и затягивается. Раньше я ни разу не видела, чтобы он курил. Потом он садится рядом со мной на кровать. На коленях у него узел, завернутый в пленку и перевязанный эластичными бинтами. Он не спеша развязывает бинты, сматывает, кладет рядом. Куски бинта уже сгнили. Несмотря на то что в моей груди расцветает ядовитый цветок, мне становится любопытно.
— Когда ты последний раз видел их?
— Вчера. А до того — уже не помню. Год… или два года назад. Раньше я, бывало, смотрел на них каждый день.
Он разворачивает клетчатый пакет, достает конверт, в котором лежит толстая пачка фотографий, завернутая в кусок армейской шинели и перетянутая бечевкой.
В пачке и настоящие снимки, на фотобумаге, и пожелтевшие, выцветшие компьютерные распечатки. Бумага помялась от частого сворачивания и тягот путешествия через весь континент. Бенуа, женщина и трое детей, которым на вид от двух до семи лет, позируют, не улыбаясь, на фоне низкой ограды. Лиц не разобрать. Они поблекли. Они уже выглядят как привидения.
Та же самая женщина, изнуренная, завернутая в ярко-желтые покрывала, держит на руках сморщенного младенца; тот зажмурился от света. Маленькая девочка влезла в самый центр кадра, как будто ей было невыносимо, что она в стороне.
Та же девочка держит младенца под мышкой. Катает его в коляске.
Малыш сидит в картонной коробке и широко улыбается, показывая единственный зуб.
Семья снова позирует перед фонтаном на фоне городского пейзажа.
